– Пока ты няньку детям найдёшь, помощницу по хозяйству – сто лет пройдёт. Кому доверишь? Вдруг преступница или, того хуже, больная, Свете только инфекции не хватало после выписки!

     – Откуда такая забота? – с сомнением спросил Богдан, привыкший к тому, что родные вычеркнуты из их жизни с Крош. Нету их. Сироты они. Что он, что она. Не соответствуют высоким ожиданиям близких, им на огорчение, себе на радость.

     – Не выдумывай! – рыкнула мать. – Жена твоя тебе не подходит, ты сам это знаешь, а не знаешь – поймёшь. Дети ни в чём не виноваты! Что Артём, что Тимур, что Синичка эта ваша! Сами можете что угодно делать, а в дом тащить заразу – не смейте! – это о гипотетическом наёмном персонале. – Вот помру, тогда делайте что хотите, а пока ты мне сын – слушайся.

     А что делать? Готовить Богдан не успевал, с Тёмычем в больницу не пускали, ездить приходилось дважды в день – Женя старательно сцеживала порцию молока для сынишки. К тому же требовалось покормить саму Крош, вселить уверенность в благополучный исход, переговорить с врачами, в очередной раз что-то купить, привезти, отвезти.

     Вика тоже включилась в проблемы брата, в усмановской манере. Богдан не выбирал – не до принципов. Детей сестре он мог доверить, а это – главное.

     Родственники Крош оставались в стороне, несмотря на то что знали о происходящем. Единственный раз заявился Славик с супругой. Благо Богдан был дома, иначе трудно представить, чем бы закончилось вспыхнувшее противостояние Вики и Вероники. Оказалось, эти двое ещё на свадьбе что-то не поделили. Кто кому глазки строил, и кто большая дрянь, выяснять Богдан не стал. Заткнул обеих.

     – Наворованные деньги никому добра не принесли, – уже у порога заявила Вероника. Не успел Богдан перехватить сестру, как та снова стояла в прихожей, метая молнии взглядом, готовясь вцепиться в волосы незваной гостье.

     – В сторону пениса – туда! – заорала, как оголтелая Вика, показывая на дверь.

     – Женьку бог наказал! Захапала бабкину квартиру, вот с больным и нянчится! – взвилась Вероника.

     – Убери свою жену, – всё, чем отреагировал Богдан, обращаясь к мнущемуся у стены Славику.

     Богдан понимал, за его ногами прячется любопытный Тёмыч – ходячее записывающее устройство. Когда выдаст услышанное, предугадать никто не мог, тем более сам пацанёнок. Славик честно попытался вставить слово в обличительную речь супруги, получилось плохо, вернее – никак.

     – Что ты за мужик такой, проститутку с ублюдком взял, немощь удочерил! Своих заделать не можешь?

     – Все мои, – отрезал Богдан и вытолкал родственников за порог. Мысленно сделал пометку – сообщить охране, чтобы никого к ним не пускали.

     Хотелось сказать многое, очень многое, остановила мысль, что сейчас придётся объяснять, что такое «проститутка», «ублюдок», «заделать» и прочие слова, которых не должно быть в лексиконе четырёхлетнего человека. В этом Богдан был абсолютно уверен, при его сыне даже рабочие контролировали лексический понос – потерять работу из-за неровного слова желающих не находилось.

     Позже Богдан нашёл полускомканный конверт с купюрами в холле, в кадушке с искусственным фикусом. «На рождение сына» гласила надпись, а снизу было приписано «И дочери». Славик, мать твою… Может, неплохой мужик, совестливый, сестру любящий, но… мать твою, Славик! Деньги возвращать Богдан не стал, пожалел «родственника». Смятые купюры – откуп от совести, упрямо не подыхающей под спудом алчности, зависти и желчи.

     Синичку прооперировали, перевели в реанимацию. Женька спала с лица, маленькие ладони тряслись, под глазами залегли синяки, но она держалась на крепких ногах, верила и Богдана заставила верить.

     В тот день он сам не понял, как оказался в храме. Говорят, не бывает атеистов в окопе под огнём. Богдан прочувствовал эту фразу позвоночником. Стоял, как столб, и молился на своём языке, наверняка тому, кто сверху, непонятном.

     Что оставалось Богдану? Что?! Он не мог потерять Синичку. Не мог позволить Женьке пройти через свой ад. Только и сделать ничего не мог. Хренов прямой угол, в который упёрся и стоял. Девяносто, мать его, градусов.

     Чья заслуга, никто не ответит. Врачей, удачи, бога, денег, стечения обстоятельств. Синичка пошла на поправку. Врачи сдержанно улыбались при встрече, Женька перестала быть похожей на привидение, Богдан начал строить планы…

     Всё сбывалось. Тимур рос сбитым крепышом, серьёзным, опережающим развитие. Естественно, не сильно, но достаточно, чтобы Богдан лопался от гордости. Тёмыч к брату продолжал относиться с ревностью, контролировал, сколько времени папа проводит с Тимуром, сколько с ним, обижался на маму, прятался за шторой в гостиной, обиженно сопя, надувая губы. А вот над Синичкой буквально не дышал. Откуда что берётся, спрашивается.

     – Синичка спит.

     – Синичка кушает.

     – Синичка самая красивая.

     – Любименькая Синичка.

     Лишь краткий перечень того, что всего за час мог выдать Тёмыч.

     Зимой Усмановы вернулись домой, в Хакасию. Богдану пора было на охоту, Вишенка изнывала без хозяина и работы. Женю ждали заказы. Тёмыча ждал увлекательный, почти взрослый мир. Тимура – первые зубы и первые слова. А Синичку – длинная и счастливая жизнь в окружении любящей семьи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эпилог

     Богдан расположился в своём кабинете, в конторе. За прошедшее время почти ничего не изменилось. Стены покрасили, стол поменял, диван тоже, а в целом – всё как было, так и осталось. Основные реорганизации касались разведения рысаков, производственных площадей и мощностей, владельцы же, как и раньше, правили из небольшого, скромного кабинета. Хотя идея Жени о представительской приёмной, в связи с расширением конезавода, имела смысл.

     Вытянул ноги, устроившись на диване, одним движением снял свитер, честно потянулся к штанам, выругался вслух, натянул свитер обратно, накинул куртку, распластавшуюся тут же, рядом с диваном, и вышел из кабинета, едва сообразив закрыть на замок. От кого? Охрана не панацея, но в такой мороз никто из дома носа не покажет. Злоумышленник, решивший пробраться на конезавод, околеет по пути. Кругом чистое поле да стена тайги у горизонта.

     – Виш! – позвал Богдан Вишенку, та с готовностью вытянулась по струнке, вильнула хвостом, рванула вперёд, готовая ринуться в любое приключение за хозяином. – Домой, – продолжил и открыл дверь на улицу.

     Ни одной живой души не встретил по дороге. Проехал через посёлок, со стороны привычного подъезда к дому замело – теперь только грейдером расчищать. Тихо, темно, под уличными фонарями воздух сверкает – мороз, не выходя из тёплого автомобиля, виден. Дым от печного отопления столбом стоит, ровно в небо, к растущему месяцу.

     Хотел по пути заехать к Сафроновым, закинуть гостинцы с охоты для хвостатой братии. Кирилл Сафронов – знаменитый каюр-погонщик северных ездовых собак. Владелец питомника, прогремевшего на весь мир – ни больше, ни меньше. В прошлом году снимали фильм для «ВВС», а чуть позже на сериал замахнулись. Аборигенские собаки, ездовой спорт, просторы Сибири! Такая редкость! Экая экзотика!

     В тизере к документальному фильму их Тёмыч мелькнул. Очень фотогеничным оказался пацан с румяными щеками, непослушными, торчащими из-под шапки рыжими кудрями и без зуба – как раз менялись молочные на коренные.

     Документалисты пытались Светочку с Тимуром подтянуть, вообще семьёй Богдана заинтересовались, только Усманов послал режиссёра дальше, чем тот представить мог, ввиду незнания местности. Тёмыч в кадр попал случайно, нартами управлял, со скоморохами вместе с сыном Егора Антошкой – закадычным приятелем, – прыгал на празднике в питомнике, тёти Юлины блины лопал и становиться кинозвездой не собирался.

     Интересуют кони? Милости просим, Усмановым есть что показать, чем гордиться. Однако семья, дом – неприступная крепость. Посторонним хода нет. Специально выставлять своих детей, как шутов на ярмарке, Богдан не собирался.

     Тимур рос парнем степенным, вдумчивым, на публике предпочитал держаться с достоинством, заливистым смехом никогда не закатывался, впрочем, рёвом тоже, даже если сильно больно или обидно. Это вам не Тёмыч в три года. Весело – смеялся. Грустно – поплакать не грех, тем более – точно пожалеют.

     Света… Синичку не зря при рождении назвали Ызыгас – трясогузка. Трусишка страшная, всего на свете боялась, всегда за братьев пряталась, за маму, при возможности – за папу. Братья не ревновали. Друг к другу – да. У Синички же безоговорочные преференции.

     Первый, самый сложный год жизни Синичке удалось компенсировать. Проблемы со здоровьем оставались. Усмановы каждые полгода ездили в Москву, были в Германии – пришлось пройти незначительное оперативное вмешательство, им дали оптимистичный прогноз для дочки. К пяти годам обязательно выровняется со сверстниками. Речь лишь о физическом развитии, умственно Света давала фору обоим братьям, не переставая удивлять родителей.

     Однажды Богдан застал, как Света вслух читала книгу совсем не по возрасту, старательно листая малюсеньким пальчиком страницы хрестоматии для начальной школы, а Крош застыла в дверях, кусая губы, чтобы не заплакать.

     Он тут же подошёл к жене, стремясь успокоить, неважно, по какой причине она плачет.

     – Как куколка, – прошептала Женя. – Посмотри.

     Богдан посмотрел. Беленькое с вышивкой платье, сшитое Крош, белые волосёнки, рассыпанные по плечам. Совсем крошечная фигурка с книжкой в руках подсвечивалась отблесками камина сзади, отбрасывая мягкий, тёплый свет на Синичку, окутывая им.