Керри не успела ничего сказать, как ван Бурен, схватив ее, поволок на кожаный диван и грубо бросил на него. Одним движением он разорвал до пояса ее платье, обнажив груди. Керри закричала, но Линди закрыл ей рот поцелуем.

Он не собирался ее целовать, но, увидев, как Керри лежит под ним с горящими от возмущения глазами, ван Бурен почувствовал, что гнев уступает место страсти. Он поцеловал ее снова, на этот раз пылко. Почувствовав ненасытные губы Линди, Керри внезапно прекратила сопротивление. Сама того не желая, она ощутила, что тонет в водовороте желания. Испытать его грубую любовь — больше она ничего не хотела. Притянув Линди к себе, Керри просунула свой язык ему в рот. Он отпрянул от неожиданности, с изумлением видя, что ее лицо горит от страсти.

— Я захотел тебя сразу, как только увидел, — пробормотал Линди, глядя на ее полуобнаженное тело.

Они принялись жадно целовать друг друга, Линди страстно обнимал ее и, нетерпеливо стянув платье, засунул руку между ног. Керри застонала от удовольствия и, найдя его возбужденную плоть, сжала ее в ладони.

— Я хочу тебя, хочу, — стонала Керри.

Раздвинув ее ноги, Линди рывком подтянул Керри к себе и выполнил свое давнишнее желание. Он упивался ее молодостью, свежестью кожи, плавным изгибом шеи. Он сходил с ума от ее красоты. Когда ван Бурен вошел в нее, Керри вскрикнула. Видя ее раскрытый навстречу ему рот, Линди целиком отдался страсти. Откинувшись назад, Линди до упора пронзал ее, и Керри поддалась этому бешеному ритму. Потом он посадил ее на себя, крепко держа за бедра. Закрыв в экстазе глаза, заполнив рот Линди своим языком, она разжигала его фантазии, доводила до исступления, неизбежно подводя к кульминации. Утопая в волнах медно-красных волос, ван Бурен содрогнулся от последней вспышки наслаждения и обнял Керри с такой силой, как будто хотел раздавить. Покачиваясь вместе с ней, он снова и снова шептал ей бессвязные непристойности, стараясь наконец погасить желание.

Керри долго лежала на нем, чувствуя себя совершенно разбитой. Когда наконец она отодвинулась, колени ее дрожали. Как в трансе, Керри одернула порванное платье, поправила волосы, не в состоянии взглянуть на ван Бурена или заговорить с ним. Линди лежал на диване, не шевелясь. Услышав шорох банкнот, которые Керри подбирала и клала в свой кошелек, он отвернулся. Пока она открывала дверь, ван Бурен попытался заговорить, но так и не смог. Когда Керри ушла, он, шатаясь, поднялся, поправил одежду и вновь рухнул в кресло. Линди не мог поверить в случившееся. Керри словно пробудила его к жизни после долгой зимней спячки.


Керри удалось незамеченной выскользнуть из дома. Поспешив назад в квартиру, она закрыла за собой дверь и с облегчением села на пол, чувствуя себя так, как будто только что пережила землетрясение. Не давая себе времени на то, чтобы разобраться в переполнявших ее чувствах, Керри прошла в свою комнату и сбросила на пол погубленное платье и белье. Засунув их в бак для мусора, она достала из шкафа чемодан и лихорадочно принялась собирать вещи. Наконец Керри в изнеможении упала на кровать, собираясь встать на рассвете и сесть на первый автобус до Балтимора. Там ей предстояло пересесть на другой маршрут, до Нью-Йорка. Керри подумала было оставить Джеку записку с указанием, куда послать оставшиеся вещи, но тут же передумала. Завтра с восходом солнца она начнет новую жизнь, и прошлое не должно пятнать ее новый светлый образ.

Глава 3

Париж, сентябрь


Теперь, в середине сентября, в саду Тюильри почти не было туристов и детей. Шаннон медленно подошла к пустой скамейке напротив фонтана Гран-Ронд и устало опустилась на нее. Рассеянно глядя, как подметают дорожку, она поплотнее запахнула плащ. Трепещущие под затянутым облаками небом листья каштанов уже начинали желтеть. Налетел холодный ветерок. Шаннон мимоходом подумала о том, что наступает осень, но ей было все равно.

Почти не покидая свою квартиру в последние несколько недель, Шаннон совершенно утратила ощущение времени. Лишь изредка она выходила за покупками и сегодня, отклонившись от обычного маршрута, совершенно вымоталась. Почувствовав головокружение, она села на скамью, пытаясь собраться с силами для путешествия домой. В последнее время Шаннон все глубже погружалась в свой внутренний мир, и каждый прожитый день давался с огромным усилием.

Вначале Шаннон очень горевала по утраченной любви, но недели проходили за неделями, от Зана не было ни слова, и ее печаль перешла в апатию. Тем не менее ее не покидала мысль, что Зан внезапно появится и весь кошмар кончится. Париж постепенно бледнел в ее глазах, как выцветает фотография, слишком долго пролежавшая на солнце. Единственным спасением для Шаннон был сон. Закрыв ставни, она целыми днями спала, и единственным, что связывало Шаннон с реальностью, стал ребенок, которого она ждала. Но иногда, впрочем, казалось, что и ребенок является порождением ее больного воображения.

Проводя дни в безразличном ожидании, Шаннон заставляла себя есть, хотя от самого запаха пищи ее тошнило даже сейчас, в конце четвертого месяца беременности. Ей приходилось заставлять себя вставать по утрам с постели, убирать квартиру, взбираться вверх и вниз по чудовищным ступенькам, чтобы добраться до бакалейного магазина. Недавно Шаннон провела в постели несколько дней подряд. Телефон отключили, потому что она не оплатила счет. Всю почту, которую консьержка просовывала под дверь, Шаннон, не читая, складывала в ящик. Время от времени она вспоминала, что с начала беременности не была у врача, но старалась гнать эти мысли подальше, уверяя себя, что еще успеет. Иногда Шаннон приходила в голову ужасная мысль о том, что она сходит с ума, но слабость не давала ей на этом сосредоточиться.

Шаннон даже не повернула головы, когда мимо скамьи быстро прошел какой-то мужчина. Это был Фабрис, который только что вышел из Лувра.

— Проклятие! — выругался он, взглянув на часы. Если не поторопиться, то можно опоздать на обед, на который его пригласил Амадео. С галстуком-бабочкой в красный горошек, в костюме из серой фланели, Фабрис имел вид джентльмена, который должен носить гетры и трость. Внимание Фабриса привлекла фигура беременной женщины на скамейке. Завернувшись в простой плащ, она сидела в одиночестве, погруженная в свои мысли. Волосы женщины были в беспорядке, лицо выглядело изможденным, но Фабрису показалось, что в свое время она была очень красива. Фабрис задумался, отчего она может страдать. Он вздохнул про себя, жалея о том, что не художник и не может изобразить все, что сейчас видит: зеленую скамейку и пестрые листья каштанов, няню с детской коляской около играющего с мячом мальчика.

Фабрис уже поднимался по ступенькам, ведущим на улицу Риволи, когда вдруг остановился и вскрикнул — прохожие обернулись на него.

— Боже мой! Шаннон! Не может быть! — Повернувшись, Фабрис сбежал вниз по ступенькам и быстро повернул обратно. Но уже издалека заметил, что скамейка пуста.

Вытирая платком выступивший на лбу пот, Фабрис пристально смотрел на то место, где ему только что было видение, пытаясь мысленно сравнить призрак с ярким образом девушки, которую не видел с начала лета.


Сидя напротив Амадео в шикарном отеле «Мёрис», Фабрис улыбнулся официанту, который только что принес ему доставленных самолетом из Шотландии куропаток, и перевел взгляд на своего друга. Все время, пока они ели гусиную печенку, он торговался с Амадео насчет маленькой картины Шагала, на которой было изображено Марсово поле. Когда они достигли соглашения, Фабрис неожиданно для себя сказал:

— Я уже несколько месяцев не видел Шаннон. Нужно бы с ней встретиться. — Он внимательно наблюдал за Амадео, надеясь получить разгадку того, что все-таки произошло между ним и Шаннон. Об этом Фабрис не имел ни малейшего представления. — Почему я об этом говорю? Дело в том, что по дороге сюда случилась странная вещь. Я проходил через Тюильри, и мое внимание привлекла одна молодая женщина. Она была беременна и с виду очень несчастна. Я прошел мимо, представляя себе, что это молодая итальянка, муж которой только что погиб на войне. Она немного напоминала Виолетту из «Травиаты» — красота, искаженная страданием. Я уже почти дошел до отеля, когда вдруг понял, что женщина очень похожа на Шаннон. Я настолько в этом уверился, что поспешил обратно, но никого не нашел.

Фабрис замолчал, глядя, как официант везет на тележке десерт.

— Никогда не мог устоять перед профитролями, — со вздохом сказал он. Наклонившись, чтобы лучше рассмотреть кулинарный шедевр, Фабрис не видел выражения лица Амадео.

Когда Фабрис закончил, Амадео неожиданно встал.

— Простите, Фабрис. Я только что вспомнил, что мне надо сделать один важный звонок. Надеюсь, вы извините, что ухожу раньше вас. Счет оплачу по дороге.

Фабрис с досадой посмотрел ему вслед. Они провели за обедом меньше часа. Фабрис заметил про себя, что от состояния мало толку, если нет времени им воспользоваться. Хотя он все-таки продал Шагала… Фабрис недоуменно пожал плечами.

Выйдя в вестибюль, Амадео направился к телефонам и набрал номер Шаннон. Услышав записанное на пленку сообщение, что абонент отключен, он вздрогнул и, охваченный тревогой, бросился ловить такси. У него уже не хватало терпения дожидаться Мигеля, который мог появиться не раньше, чем через полчаса.

Такси мчалось по площади Согласия. Лицо Амадео выражало крайнюю озабоченность. С самого детства он научился доверять своей интуиции, а случайное упоминание Фабриса о встрече в Тюильри породило у Амадео ощущение, что Шаннон сейчас в нем очень нуждается.

Все лето Амадео вел нескончаемую борьбу, чтобы изгнать Шаннон из своей памяти. Эти отчаянные попытки подвигли его к занятиям любовью с десятком женщин. Амадео сознательно искал нечто противоположное Шаннон, выбирал не похожих на нее, но в результате оставалась лишь пустота. Это его бесило. Амадео обнаруживал, что занимается любовью с тенью той, что не уходила из его памяти, и это еще больше ущемляло его самолюбие. С некоторых пор, однако, Амадео решил, что ему удалось воздвигнуть между собой и Шаннон непреодолимый барьер. При случайной встрече с ней где-нибудь на приеме в Париже или на скачках в Лонгшане он смог бы спокойно поздороваться с ней. Но представив, что Шаннон осталась одна, беременная и беспомощная, Амадео почувствовал, как в нем пробуждается глубоко запрятанное желание ее защитить. Его гордость, гнев были забыты: он переступил через них так, как разъяренный бык переступает через сухую траву пампасов, стремясь защитить то, что ему принадлежит.