Бельгиец с шумом набирает в грудь воздуха, чтобы выдать:

— Как Вы допускаете всё это? А главное, почему терпите?

— Ну, во-первых, такую ситуацию, как сейчас, я наблюдаю впервые, и это уже действительно перебор, а во-вторых, не терплю, а даю ему шанс. Ну и себе, наверное, тоже. Насчёт «допускаю»: а что, по-вашему, я должна делать? Устраивать сцены и повсюду за ним таскаться? Счастье невозможно там, где есть унижение и пренебрежение, Вы не находите? Невозможно быть счастливым, живя в вечном страхе однажды проснуться отвергнутым! Самое сексуальное, что может быть в мужчине — это его надёжность. Плечо, на которое можно опереться! Уверенность, что и завтра и через год и через сорок лет оно всегда будет твоим! Достоинство и гордость — основа личности. Бороться, плести интриги, хитрить и манипулировать я никогда не буду. Просто развернусь и уйду. Да, будет больно, но поболит и перестанет. Это в любом случае лучше, чем унижаться всю жизнь.

— А разве сейчас Вы не унижаетесь?

Я горько вздыхаю. Да, есть у меня теория:

— Сейчас не совсем. Дело в том, что мы всего несколько месяцев вместе, а знакомы давно. Тогда ничего не получилось по многим причинам, и одна из них была именно эта — моё недоверие его способности противостоять соблазнам. Он же типичный полигам, но при этом мечтает о семье, буквально бредит ею. Детей хочет… — облизываю пересохшие губы. — Так случилось, что совершенно неожиданно мы снова оказались притянуты… друг к другу, и пережили нечто ужасное, тяжёлое и очень серьёзное. Это заставило меня о многом задуматься, и даже больше — моя система ценностей вывернулась наизнанку.

Мне приходится замолчать, чтобы проглотить застрявший в горле болезненный ком:

— …и сейчас я обязана посмотреть, что будет дальше, дать ему шанс… нам обоим. Я ни во что не верю и ничего не жду, но не хочу рубить с плеча. Он должен понять сам, способен ли на семью. Настоящую, здоровую, традиционную. У нас был разговор однажды, очень давно, где он убеждал меня в том, что идеальные отношения не только возможны, но полностью зависят от нас — нашего желания вкладываться в семью. Я с ним не согласилась, так как, по моему мнению, «в каждой избушке свои погремушки», и мы расстались — он не смог меня убедить. Сейчас я фактически даю возможность нам обоим понять окончательно: можем мы быть полноценно вместе или нет.

Бельгиец с очень серьёзным лицом смотрит на меня в упор и внимательно слушает. Он не улыбается, но черты его разгладились и стали мягче, добрее, как будто, заслушавшись, он забыл о своей маске, и она нечаянно слетела.

— Не знаю, зачем я Вам всё это рассказываю, — вдруг спохватываюсь, осознав, что излила душу едва ли не прохожему.

— Наверное, потому что я — совершенно незнакомый для Вас человек, и, рассказав мне, Вы ничего не теряете в плане своей гордости, которая для Вас так важна. А людям иногда нужно выговориться, чтобы не свариться вкрутую в своих отрицательных эмоциях.

— Возможно, — задумчиво соглашаюсь, и от его «свариться вкрутую» мне становится немного легче.

Это странно, но его присутствие рядом в такой вызывающий момент не мешает, как могло бы быть, а наоборот помогает.

— И я хочу добавить кое-что, — заявляет, чуть погодя.

— Что же?

— Я бы хотел сказать Вам это приватно и так, чтобы Вы расслышали каждое моё слово. Можете наклониться чуть ближе, чтобы я не перекрикивал музыку?

TAWk ft Juliet — I Put a Spell on You

Чуть помешкав, я немного придвигаюсь к нему. Жан тоже наклоняется, и мы оказываемся в куда более интимной близости, чем я рассчитывала:

— Вы уникальны, — шепчет на ухо, но мурашек, как от дыхания моего супруга, у меня нет. — Вы та редкая жемчужина, которую ищет каждый мужчина. Многие проводят в поисках всю жизнь, но так её и не находят. Именно Вы способны вскипятить кровь в венах…

Затем, облизнув губы, снова откидывается в кресле и уверенным жестом подзывает официанта, чтобы повторить абсент.

Я сижу ошарашенная, едва дышу и пытаюсь понять, что происходит вокруг. Вся эта суета и неоднозначность — вызов и совсем не то, к чему я привыкла. У меня нет ни малейшего представления о том, как себя вести, что делать, думать, говорить, куда, вообще, себя девать. Мои пальцы приглаживают к бёдрам короткое канареечное платье итальянского производства. Оно сшито из настолько тонкой, почти эфемерной ткани, что я всё время боюсь его порвать. Хотя теперь у меня много платьев. Так много, что на три жизни хватит, а может и больше. Кроме гардеробной, размером с небольшую квартиру, теперь я владею будуаром с десятками выдвижных ящиков, предлагающих аккуратно разложенные кольца, серьги и прочее. И всё это, не забыв про банковские карты, ни мгновения не мешкая, я отдала бы за другой мир. В том мире человек, в чьём отражении видит себя моя душа, сидел бы сейчас со мной рядом, обнимал ладонями мою талию, прижимал свои губы к моим губам, а не к губам недосягаемо красивой женщины. И я глубоко и бесповоротно была бы убеждена в своей уникальности для него, знала бы, что буду оставаться единственной и желанной до самого конца. Я жила бы в покое и уверенности. Я жила бы.

В очередной раз спрашиваю себя: как так вышло, что на моём пальце его кольцо?

Ян больше не смотрит в мою сторону. Он ждёт абсент, и только получив его и снова залпом выпив, возвращает свой взгляд мне.

— Вы врёте, — выпаливаю.

Выдержав паузу, он интересуется:

— Почему?

— Вы не выбрали меня, когда у Вас было такое право.

— Не думаете, что я сделал это нарочно?

— Даже уверена, что это не так.

— И снова Вы правы. Но во время нашего разговора я кое-что обнаружил: Вы красивы не издалека, а на близком расстоянии. Чем ближе к Вам, тем сильнее затягивает, и это не привычные женские штучки и ужимки с целью соблазнить — Ваш эффект гораздо мощнее. К Вам тянет, Вы цепляете умом и непосредственностью, примагничиваете искренностью, прямотой, полным отсутствием претензий и закидонов. Если я не ошибаюсь, Вас ведь и деньги не интересуют?

— Вы мне льстите. Кого в наш век не интересуют деньги?

— Но Вы ведь с ним не из-за денег?

— Не из-за них. И я ещё не привыкла к нему как к «деньгам». Невзирая на все эти дикие перемены, для меня он так и остался доброжелательным, талантливым парнем, ненормально трудолюбивым и упорно идущим к своей цели — изменить мир к лучшему. А почему Вы спрашиваете? Вы что, знакомы?

— В определённом кругу все друг друга знают. Но Алекса Соболева невозможно не знать, будь он и менее богат.

— Он тоже Вас знает?

— Подозреваю, что да, — смеётся, вскинув брови.

— А чем Вы занимаетесь?

— Я ювелир.

— Наверное, очень успешный ювелир, раз уж отдыхаете в таком «особенном» месте.

Ян снова смеётся, одновременно расслабленно выбирая позу поудобнее на месте моего супруга:

— Я добываю, плавлю, граню, создаю изделия. Не руками.

— Понятно. Какой-нибудь рудниковый магнат?

— В точку! — кивает, довольный собой.

— А жить скучно, вероятно.

— Не представляете, как. Хотя каждый день расписан по минутам, ощущение, что завяз в болоте, а жизнь проходит мимо.

Я замираю, на мгновение закрываю глаза, чтобы снова раскрыв их, увидеть рядом мужа. Поразительно, как чётко я всегда чувствую его близость. Знаю, когда он думает обо мне, и перестаю быть собой.

Алекс садится рядом со мной, но на меня не смотрит: у него немой поединок с бельгийцем. Да, эти двоим, сидящим друг напротив друга, не нужны слова, чтобы сообщить друг другу ВСЁ о наболевшем. Ян сощуривает свой стальной взгляд, выпячивая надменную с налётом триумфа усмешку: «ты танцевал с моей девушкой, а я увлёк твою беседой. Иди, потанцуй ещё, посмотришь, что будет…».

Алекс в бешенстве, и я снова не знаю, что думать. После всего у него, оказывается, есть на это право! Не отрывая глаз от бельгийца, муж говорит мне по-русски:

— Не нравится мне этот тип!

— А как насчёт его спутницы? — то ли интересуюсь, то ли огрызаюсь.

— А что? — Алекс как будто искренне не понимает, в чём подвох, переводит свой карий взгляд на меня и смотрит так наивно по-детски, будто ничего и не произошло.

— А ничего, — отвечаю и добавляю на французском: — Прошу извинить меня!

Поднимаюсь и выхожу, Алекс за мной, Мерседес ему наперерез:

— Алекс! Куда ты? Мы же договорились!

Вот как?! Уже «на ты» и уже договорились? Так быстро?

Мои лёгкие не способны потреблять кислород из учащённо поставляемого в лёгкие воздуха, ловкие, как у балерины, ноги стремительно несут меня в наше бунгало — заявление брюнетки обезглавило мою выдержку, а без неё разум впадает в спячку. Это плохо.

Влетаю в спальню, лихорадочно обдумывая план побега. И только через несколько минут появляется Алекс — его всё-таки задержала Мерседес. Зачем? В эту секунду мне уже наплевать.

Он запрыгивает на кровать и, схватив меня за запястья, в долю секунды прижимает к себе, лихорадочно целует всё, до чего может дотянуться. Мне тяжело его оттолкнуть — слишком неравные у нас весовые категории, но злость и обида наделяют аномальной силой: я резко и достаточно грубо отшвыриваю его руки:

— Проблемы сексом не решают, Алекс! — кричу ему.

— Не решают! — соглашается. — Но сейчас я только немного полюблю тебя, а потом займёмся проблемами!

Его пальцы снова вцепляются в мои руки, но я вырываюсь, вскакиваю, хватаю дорожную сумку и начинаю забрасывать в неё свои не столь многочисленные пожитки. Кажется, только в это мгновение до него доходит вся серьёзность ситуации, а до меня — дрожь в его руках в тот момент, когда он прикасался.

Он вскакивает тоже, но больше не приближается:

— Что ты делаешь? Куда ты? Куда ты? — его голос спокойный, но дыхание… он будто не может дышать.