Виктория Мальцева - Муж

Однажды вечером Алекс работает в своём ноутбуке прямо в постели, уложив детей, я прихожу к нему, и мы занимаемся любовью. После он уходит в душ, а я придвигаю его невыключенный компьютер поближе, изучаю содержимое (просто из любопытства) и вдруг обнаруживаю папку «Личное». Первая же мысль «это что-то связанное с его девицами» оказывается ошибочной — я нашла нечто гораздо большее — его детские фотографии, семейные и один только видеоролик, сделанный старой камерой, но цветной.

Включаю видео, оно снято на заброшенном фонтане в парке и Алексу на нём лет четырнадцать-пятнадцать. Снимает, очевидно, такой же ребёнок, как он сам, и центральная тема всего действа — пируэты на скейте. Молодёжь и сейчас снимает подобные ролики своих бестолковых подвигов, ставящих под нешуточную угрозу жизнь и здоровье, и потом выкладывает их в сеть. Но меня в этот момент больше интересует другое — то, как выглядит Алекс. Он не смешной, не угловатый, не долговязый и не пухлый, он… красивый.

Да, уже тогда его детское, по сути, тело было крепким, плечистым, глаза смелыми, и сам он производил впечатление яркого и горячего взрослого мальчика. На видео он упорно пытается выполнить сложный трюк на скейте: ему нужно спрыгнуть с довольно высокого парапета на элипсообразное дно пустого фонтана и продолжить движение на нём же. При этом скейт должен совершить вращение в воздухе прежде, чем он приземлится в правильном положении на дно бассейна. У Алекса это никак не выходит: то скейт заваливается на бок, то сам он, спрыгивая, не может удержать равновесие, и падает, но меня поражает то упорство, с которым он раз за разом повторяет свои попытки, пока, наконец, ему не удаётся сделать это. Довольный, он смотрит в камеру своими тёмными глазами и улыбается во весь рот.

А у меня только одна эмоция: «О Боже, какой же он симпатичный!»

Алекс пострижен коротко, но спереди у него длинная, почти до подбородка чёлка — я носила такую же точно стрижку примерно в том же возрасте — мне было шестнадцать. Это была мода того времени, высоко задранный затылок и длинная косая чёлка, которую можно было укладывать назад или же она просто спадала на лицо. Не очень удобно, но очень задорно это выглядело. Боже мой, как давно это было — детство, незаметно превратившееся в юность…

Поглощённая мыслями, увлечённая кадрами, я не замечаю, как появляется Алекс. Он обнимает меня за плечи, ещё влажный после душа, и я вздрагиваю в страхе, что он обидится на моё беспардонное вторжение в «личное», но Алекс всегда прощал мне недостатки в воспитании:

— Мне здесь пятнадцать, — улыбается так же широко, как на видео. — Отец друга только купил камеру, и мы стащили её, чтобы снимать друг друга и девчонок в раздевалке… Они визжали и ругали нас!

Его лицо сияет, и я вижу, что эти воспоминания ему дороги.

— Только один этот ролик сохранился? — спрашиваю.

— Да. Пока у меня дошли руки до кассет, они все посыпались, получилось только этот оцифровать. Меня снимали часто в детстве, но ничего больше не сохранилось. Надо у Марии спросить, может у неё что-нибудь есть.

Алекс говорит всё это непринуждённо, открыто делится со мной кусочком своего детства, а значит себя. То, что он хранит эту папку в своём рабочем компьютере, говорит о том, как много значат для него детство и его семья. Но самое главное, меня трогает та лёгкость, с которой муж позволил мне вторгнуться в свой компьютер, а за ним и в «Личное».

Это и есть близость: он ничего от меня не скрывает и полностью доверяет. И мне вдруг становится так приятно, так щемяще тепло на сердце. Я, сама того не осознавая, вглядываюсь в его лицо, глубину глаз, ища намёки на раздражение, но ничего этого нет: он полностью открыт, словно впускает в себя, как в той песне, которую мы пели вместе. Мне лишь нужно решиться и подойти ещё ближе, заглянуть ему в душу, проникнуть в неё…

Это по-настоящему волнительный, трогательный момент, и мне кажется, что мы приблизились друг к другу максимально — так близко, что ещё ближе уже невозможно.

James Blunt Same Mistake

Вскоре после этого мы едем к Марии просто попить чаю и поискать их детские снимки. Фотографий Алекса много лет до пяти и ни одной более старшего возраста — на следующей ему уже десять. Мария бросается уверять, что где-то должны быть ещё альбомы, просто она пока не может их найти. А я сижу и думаю: Алекс всегда был для них чужим ребёнком, и они не слишком усердно старались сохранить его детство. Видео мы так больше и не нашли, как и фото, но мои дети отлично сдружились с детьми Марии, и я была этому очень рада — их семье не хватало семейности, хотелось быть ближе к ним.

Случается момент, когда Алекс и дети уходят купаться в бассейн, и мы с Марией остаёмся фактически наедине, наблюдая за ними из сада.

И я прошу её:

— Расскажи, каким он был в детстве.

— С удовольствием расскажу! — отвечает, неожиданно оживившись. — Родители называли его «плодом своей любви», и было за что. Он был необыкновенным, совершенно не таким, как все дети, и все его обожали, включая меня.

Она улыбается, заглядывая в прошлое, заем внезапно мрачнеет:

— Когда мы узнали об аварии и о том, что он единственный выжил, я поблагодарила за это Бога — будто чувствовала, что Алекс станет для меня очень важным человеком. В самом раннем детстве он был спокойным и сообразительным, его любили все: и дети, и взрослые. Самым интересным в нём было то, что он умел гасить любые конфликты, причём не только детские, но и взрослые. А позднее, уже в три года, обнаружилось, что он ещё и учит этому других детей. Это выглядело очень странно — слишком много взрослой мудрости в одном, совсем ещё маленьком ребёнке. Он много рассуждал, и часто эти рассуждения совершенно не соответствовали его возрасту. Это удивляло всех, но не его родителей, которые знали, что он просто повторял их слова. Любой урок Алекс усваивал с первого раза и, конечно, был очень любознателен и очень любопытен. Он рано стал составлять собственное мнение о явлениях, людях, поступках, самых простых и самых сложных вещах. Однажды, например, мать научила его не рвать цветы, потому что они тоже живые, и им больно. Спустя пару дней, когда мы все вместе ухаживали за их садом, он отказался вырывать солодку и другие сорняки, потому что они тоже были цветами. Никто не смог убедить его в том, что сорняк можно и нужно вырывать — по его мнению, окультуренный красивый цветок и цветок сорняка едины в главном — желании жить. Мы были потрясены такими рассуждениями мальчика, которому едва исполнилось четыре года, хотя, говорить он начал рано, и это было забавно, потому что Алекс не просто говорил, а рассуждал. В любой детской компании он был самым желанным ребёнком — дети его обожали, и скоро все поняли, что Алекс лидер, и лидерство его органично, естественно, потому что он не подавлял волю других, а именно вёл за собой. Да, к нему тянулись, все и всегда, и со временем мы стали замечать, что и взрослые, и дети в нашей семье каким-то магическим образом вращаются вокруг него, будто в нём самом была заключена центробежная сила. Он никому и никогда не причинял никакого дискомфорта, но, конечно, шалил, как и все дети, и получал свои наказания. А вот здесь была проблема, потому что наказать его было очень трудно.

— Почему?

Тут она улыбнулась широко и тепло:

— Просто рука не поднималась! Приходилось применять всё своё воображение, чтобы и наказать, и не причинить ему никакой боли, не сломать его. Меня, как самую старшую, часто оставляли присматривать за ними тремя, и я получала чёткие инструкции от их родителей, как и кого можно наказать за провинность. И это было что-то в духе «почитать книгу вслух для всех», «разыграть спектакль и развеселить», «нарисовать рисунок на тему «Прости меня!» или «Почему так делать нельзя?».

Глубоко вздохнув, Мария открывает мне главное:

— В их семье, вообще, была только любовь, нежность, постоянная забота друг о друге. Они все впятером просто плавали в этом облаке семейного счастья, созданного родителями. Его мать и отец очень любили друг друга, и тепло этой любви наполняло их дом, пронизывало всё в нём.

James Blunt — Good Bye My Lover

Мария на пару мгновений замолкает, но потом продолжает:

— Я завидовала их семье, его сёстрам, мне хотелось тоже брата или сестру, но судьба распорядилась иначе. Смерть родителей и сестёр стала для него настоящим ударом, очень жестоким, страшным, хотя ему и было-то всего пять лет. Он замкнулся, молчал почти два года. Моя мать таскала его к неврологам, мы впихивали ему лекарства горстями, а он всё равно молчал, часами сидел на подоконнике и смотрел в окно, словно ждал, верил, что они вернутся за ним.

На этот раз она замолкает надолго, и я прекрасно понимаю почему — самой нужно совладать с эмоциями. Шмыгнув носом, Мария возвращается к своему рассказу:

— Можешь себе представить, мы уже думали, что он никогда не придёт в себя, так и останется психом каким-нибудь. Но нет, ближе к семи годам вдруг отхлынуло, и он очнулся. Тогда мы и сблизились больше всего. Мать была поглощена собственным разводом, да и гибель брата и детей потрясла её всерьёз, поэтому она не очень озадачивалась общением с ним. И Алекс целиком достался мне. Мы очень много говорили, он всё задавал мне свои вопросы, я ведь старше его на семь лет — мне уже было четырнадцать, и ему тогда казалось, очевидно, что я знаю все ответы. Эти вопросы ставили меня в тупик. Например, он спрашивал: почему войны? Почему люди обижают друг друга? Почему твой отец ушёл и оставил тебя? Почему происходят трагедии? Почему люди умирают? Почему бесконечность бесконечна, и что находится за пределами Вселенной? Мы вообще много говорили о Космосе, эта тема его особенно интересовала и поэтому, пытаясь удовлетворить его любопытство, я и сама вникала, брала фильмы и книги в библиотеке, и мы изучали их вместе. Потом, когда мне исполнилось шестнадцать, и я стала, наконец, встречаться с мальчиком, он спросил меня, почему я это делаю, почему я выбрала не его. Он был смешной… Я сказала ему, что виновата Любовь, а он спросил, что это такое, и я ответила: «Это когда ты понимаешь, что не можешь жить без того, кого любишь». И добавила, что это произойдёт и с ним когда-нибудь. Но потом, когда ему было пятнадцать, у него случился первый секс, и произошло это со зрелой женщиной, с его учителем музыки. Это было ужасно и отвратительно, я потребовала, чтобы он больше этого не делал, что его время ещё не пришло, а он признался, что и сам не хочет, что разочаровался в женщинах, и что никого любить не желает. Честно говоря, я всерьёз испугалась, что из-за этого он станет геем: он был неординарно красивым ребёнком, а взрослея становился ещё и привлекательным по-мужски, и это сильно бросалось в глаза. Но нет, в восемнадцать Алекс всё-таки влюбился и рассказал об этом мне.