Виктория Мальцева - Муж

— Как ты мог Марк! Зная это, как ты мог причинить ему такой вред?

— Да неужели! Серьёзно?! Пару лет назад он каждый день умывался этой кровью, и никому не было никакого дела, и в первую очередь тебе, а тут вдруг трагедия! Выживет твой Алекс, никуда не денется. К вечеру всё пройдёт у него. Всё, пока.

Алекс выходит из ванной, но кровь не останавливается.

— Алекс давай доктору позвоним, пожалуйста!

— Я уже сделал всё, что нужно. У меня просто капилляры близко, такое бывает, и это не страшно.

— Ты болел настолько серьёзно, и у тебя ни разу не было крови!

Вытираю салфеткой очередную струйку у него под носом, а у самой сердце просто надрывается от сожалений.

Внезапно ловлю его карий полный осуждения взгляд:

— Лер, зачем ты это сделала?

— Что сделала?

— Зачем подпоила меня?

— Я этого не делала.

— А кто?

— Марк!

— Ну допустим, но вы ведь с ним сговорились?

— Не совсем сговорились. Ты просто скрытный… очень, все рассказывали про первую любовь, а ты нет, я всего лишь у него спросила, что он об этом знает, а он ответил, что ничего, но сможет разговорить тебя.

— Ну и много ты вчера от меня узнала?

— Более чем.

— Понравилось?

— Что именно?

— Смотреть на дурного меня!

— Нет.

Мы молчим какое-то время. Потом он уже мягче спрашивает:

— Много я вчера наболтал?

— Много.

— Но всё не по теме, так ведь?

— Так.

— Запомни: о том, что тебя интересует, я не говорю ни пьяный, ни трезвый, никогда и ни с кем. Надеюсь, ты не захочешь больше проделывать со мной такой фокус, а то очень уж больно…

— Марк сказал, что пару лет назад ты делал это часто, едва ли не каждый день.

— Тогда мне это нравилось.

— Быть под кайфом?

— Боль.

От этого признания плохо становится и мне, и я вспыхиваю:

— Повторяю, я не имею отношения к инициативе Марка и не представляю, что за коктейль он тебе заказал. Кроме того, никто ведь не вливал его в тебя насильно, Алекс! Не ищи виноватых!

Он смотрит на меня как-то очень разочарованно. Что бы я ни говорила и как бы ни оправдывалась, карие глаза явно видят во мне предателя — именно это запечатлено в их постпохмельной разумности. Инициатива была не моя, необычные последствия приёма наркотика для Алекса мне не были известны, но защитить его я могла.

Могла, но не защитила — любопытство взяло верх.

Я это знала, Алекс это знал.

Я родила пятнадцатого января — молниеносные роды.

Алекс был крепко удивлён тем, насколько быстро и легко я это сотворила. Впечатлённый, он заявил:

— Я всегда думал, что дети рождаются в муках!

— Ты даже не представляешь, как мне было больно! Каждые последующие роды быстрее и больнее, чтоб ты знал!

Он только улыбался и целовал меня. Что ещё он мог бы ответить? Мой муж был счастлив, и счастливее его в тот момент не было человека на Земле.

Тот миг, когда он впервые взял на руки своего новорожденного ребёнка, запечатлелся навсегда в моей памяти: у Алекса было такое лицо, будто на него снизошла небесная благодать. Никогда в жизни я ещё не видела, чтобы мужчины настолько сильно хотели детей и так боготворили их, и уже предвкушала, как он будет баловать свою родную дочь Лурдес, и как мы будем с ним из-за этого спорить.

А потом случилось нечто невообразимое — первое кормление. Невообразимое не для меня — для Алекса. Увидев, как я прикладываю дочь к груди, он буквально обомлел:

— Что ты делаешь?

— Собираюсь накормить ребёнка.

— Я думал, сейчас это делают только при помощи бутылок…

— Ты заблуждался. Из бутылок едят те дети, у чьих матерей нет молока.

— А у тебя есть?

— Конечно. И предостаточно.

Алекс смотрит на меня с искренним удивлением и недоверием, но в этот момент мне не до него — я налаживаю кормление не без переживаний, конечно, хоть и не в первый раз. И вот Лурдес, родившаяся совершено здоровой, крупной и от того неистово голодной, уже жадно сосёт, издавая чмокающие звуки.

Успокоившись, что процесс пошёл, я, наконец, вспоминаю о муже и… такого выражения лица я ещё у него не видела! Он потрясён и безмерно восхищён только что сделанным открытием: женская грудь предназначена вовсе не для мужских услад, а для вскармливания их чад!

С горящими глазами Алекс максимально приближается, буквально засунув своё лицо между мной и мордашкой Лурдес, и смотрит, смотрит долго и не отрываясь. Когда поднимает на меня глаза, я вижу в них восторг и сияние:

— Это самое красивое, что мне довелось видеть в жизни! — шепчет, буквально захлёбываясь эмоциями.

Ane Brun — Oh Love

С этого момента у него появилось ОСОБОЕ отношение к моей груди: он смотрел на неё иначе — с трепетом, он ласкал её иначе, когда мы занимались любовью — с большей нежностью, хотя её и до этого было хоть отбавляй. У меня даже появилось чувство, будто я ношу за пазухой нечто вроде церковного алтаря: ни одно кормление Лурдес не обходилось без прихожан, если только «папочка» был дома, конечно. Ему не надоело наблюдать за этим до самого конца — пока Лурдес не исполнился год, и я не отлучила её от груди, чему мой муж очень противился, доказывая, что кормление до двух лет рекомендовано ВОЗ, и что я лишаю Лурдес многих и многих природных бонусов. Однако я была непоколебима: все мои дети едят меня до года, и точка. Лурдес не исключение.

Жизнь шла своим чередом, неумолимо катила и катила свое колесо. Мы проживали наши нелёгкие будни родителей, в чьём гнезде появился новорожденный. Дочь была плаксивой, плохо спала и не покидала наших рук. Алекс ночи напролёт убаюкивал её на крытой террасе, а утром, почти не поспав, уезжал в офис. Моё дежурство приходилось на дневное время, и у меня, в отличие от него, была Эстела, всегда готовая подменить, дать передышку.

Шесть месяцев спустя всё-таки пришло долгожданное облегчение, и я, не без злорадства, спросила у мужа:

— Ну как, вкусил ты от этого «пирога счастья» под названием «Дети»?

Но Алекс, ни на мгновение не задумываясь, как всегда со своей лучезарной улыбкой ответил:

— Вкусил. Но не наелся!

Хитрец, подумала я. Мне очень хотелось строго отрезать, что я больше не хочу детей, хватит с меня, и нет больше моих сил, но подумала, что, пожалуй, надо быть поумнее.

Потом Лурдес заболела — мы умудрились летом простудить её, и я впервые увидела, как Алекс сходит с ума не по мне. Я всерьёз больше переживала за него, чем за дочь, объясняя:

— Это обязательная партия любой детской оперы, и таких будет ещё ого-го сколько! Не стоит так переживать — всё обойдётся, дети болеют и выздоравливают в основном… ну почти всегда.

А Алекс ответил:

— Я не знал, что это ТАК больно!

Вспомнив про онкобольных детей, о которых рассказывала Мария, я подумала, что он всё-таки знал. И уверенно решила больше ему не рожать. Глава 22. Николь

Ane Brun — Don't Leave

У меня есть двоюродная сестра Николь — личность по всем параметрам незаурядная, но, к сожалению, не слившаяся со мной в экстазе взаимопонимания. Невзирая на это, в детстве мы часто были вынуждены жить вместе, поскольку отцовский брат каждое лето привозил своих детей в солнечную Молдавию отогревать детские косточки после лютых новосибирских морозов и ветров. Женя старше меня на два года, Николь младше.

С самого начала отношения с ними не задались: Женя был полным придурком и вечно доставал меня просьбой показать… то самое место, пока однажды я не пообещала ему, что покажу, но только после него. Этот идиот согласился, а я дёрнула его за «то самое место» со всей дури и с громким смехом сбежала. Потом долго мыла руки и гордилась собой. С того момента у нас с двоюродным братцем началась открытая конфронтация: мы ссорились, подначивали друг друга и оскорбляли, дрались каждый день, из-за чего мать Жени и Николь, которая отдыхала «на юге» в деревне вместе со своими детьми, буквально сживала меня со свету. Если бы не бабушка, она бы, наверное, и съела меня совсем. Моей старшей сестре Кире повезло больше — она влюбилась в мальчика и встречалась с ним, что официально давало ей право проводить лето в городе, меня же безжалостно отправляли «на воздух и фрукты». В общем, каждое лето я проводила в осином гнезде и выживала, как могла. Закалила характер и нарастила мышечную массу настолько, что смогла однажды даже дать отпор Жене, который попытался меня изнасиловать в пятнадцать лет, но вместо сомнительного удовольствия получил яростный удар в пах, да такой, что у него в глазах потемнело. С того момента он перестал меня замечать, сосредоточившись на деревенских девчонках, а потом годы спустя, будучи уже взрослым и женатым, на свадьбе Киры извинился «за тот случай» и признался, что был влюблён.

Так вот, при всём этом, нисколько не преувеличивая, и с полнейшей уверенностью я могу сказать, что Николь хуже своего братца раз в сто. Эта хитрющая лиса никогда и ничего не делала напролом, преследуя свои интересы, умела манипулировать не только детьми, но и взрослыми, доводя меня этим до бешенства. С ней мы тоже были в контрах, но на уровне гораздо более изощрённом, нежели с Женей, и я всегда проигрывала, хоть и была старше на целых два года.

Я и сейчас не перестаю удивляться тому, сколько женской хитрости и вероломства было напрятано в маленькой белобрысой головке Николь. Её природная способность добиваться своего любой ценой, помноженная на бережно взращенный родителями эгоизм «младшей сестрёнки», давала порой сногсшибательные результаты. Выучившись в Новосибирске на актрису, Николь стала звездой местного масштаба и почти сразу женой миллионера, державшего разнообразный бизнес во всём регионе, купалась в деньгах, как вареник в масле, и тешила гордость честолюбивых родителей.