– Там указаны мои фамилия, имя, отчество? – серьезно поинтересовался Дима.

– Нет. Зато описан секс и даны такие интимные подробности, в которых ты уникален.

Он смутился. Когда Света читала романы целиком с перерывами в две-три недели, она на эротических сценах вообще не концентрировалась. Что в них может быть нового? Явная дрожь нетерпеливых жадных мужских рук, бросание одежды невесть куда, сумасшедше размеренное повторение – это штамп в изображении страсти. И Дима такой, и многие другие. Только сравнив куски, повествующие о встречах и расставаниях, и обнаружив небывалую похожесть героев любовников, она задумалась: «Но ведь чем-то люди друг от друга отличаются. Должна же проявляться их индивидуальность в манере чихать, сморкаться, женщину обнимать, что ли». Тогда она и сопоставила описания близости. И обнаружила слишком хорошо знакомые ей детали, которые были вовсе не штампом, но ежедневным упоением.

– Между прочим, я ищу настоящую любовь, которую быт не задувает, – оклемался во время случайной паузы Дима. – И вообще, эти курицы были до тебя.

– Под красивыми словами о поисках истинного чувства, милый мой, даже если ты сам в них веришь, скрывается безответственность.

– Не называй меня «милый мой». Как в анекдоте.

– Так что-то вроде и получается. А насчет до и после… Мы обсуждали в самом начале, стоит рассказывать честно о прежних увлечениях или нет. Договорились не скрывать. Я тебе как на духу выложила, а ты одну какую-то Олю упомянул, а про Лизу, Жанну и Клару не вспомнил. Плохо.

Света тоже предпочла двоих любовников забыть. Но с уличенным во лжи мужчиной всегда чувствуешь себя праведницей. А он отчаянно старался внушить, что она – исключение. Наверное, раньше срабатывало.

– Солнышко, с Олей было что-то, отдаленно напоминавшее любовную горячку. А три эти дуры для меня ничто, вот я и не стал поганить ими наши с тобой откровения. Ты их настолько затмила, что они вылетели из памяти. Как можно сравнивать? Мы с тобой жених и невеста.

– Ты Жанне тоже руку и сердце втюхивал. А потом оказалось, пошутил. И не ври мне больше, у меня три твои почти настоящие любви в дневниковом стиле по дням расписаны.

– Они же писательницы-фантастки. Ты им веришь или мне? – грозно рыкнул Дима.

Тоже не прошло.

– Им, – тихо ответила девушка. Она замечательно держалась, но все же сорвалась. На какие-то жалкие тридцать секунд перестала себя контролировать, но успела выкрикнуть то, о чем и не думала: – На меня у тебя всегда нет денег! А Елизавете норковую шубу подарил!

Так низко она еще не опускалась. Поклясться могла, что у нее физически не получится упрекнуть мужчину в том, что другой досталось больше, чем ей. В принципе Света допускала, что отныне Дима имеет право ее не уважать. Но он почему-то оживился, будто именно такой реакции и добивался, будто скандал входил в наезженную колею:

– Да не шубу норковую, а обдергайку из почти лысых кусочков. И не я подарил, а она сама себе купила и мерила при мне дома на голое тело.

– Про голое тело мне известно, не надо подробностей, – упавшим голосом сказала четвертая бывшая.

Происходившее стремительно теряло черты реальности. Света твердо знала только одно – любое дальнейшее бессмысленно. Хорошо, что она отвезла к бабушке теплые вещи. В этой конуре их негде было хранить. Оставила джинсы, майки, топики, пару сарафанов, босоножки и кроссовки. То, что было не на ней, побросала в сумку. Дима молчал, не падал на колени, не хватал за руки. Будто не он вчера шептал прекрасную чушь о любви и не мог оторваться от ее губ сегодня утром. Она медлила совсем чуть-чуть, вдруг попросит прощения. Так и вышла от нераскаявшегося грешника, не дождавшись покаяния. Уныло подумала: «Зато я сама его бросаю». И вдруг в опустевшую, разрешившую все загадки голову ударил такой шквал свободы, что едва не оторвал ее от шеи. Стоит высказывать возлюбленному недовольство или терпеть дальше, вдруг сам поймет? Не слишком ли похож ее Дима на тех, в сущности, на того одного мужчину, которого описывали Алексеева, Аранская и Славина? Эти навязчивые вопросы истерзали девушку. И сама их ненужность отныне принесла счастье, едва ли не ввергла в экстаз.

Только в метро от его специфического тягучего, манящего в путешествие запаха она частично очнулась. И стоически подумала: «Завтра мне предстоит открыть глаза на рассвете без Димки и грызть подушку, чтобы не выть в голос. И это еще лучший вариант, можно совсем не заснуть. Потом я не один месяц буду говорить бабушке, что распухшие веки и нос – признак гриппа, а не страданий. А она, как уже бывало, скажет: «Долгий какой! Ладно, грипп так грипп». И жалостливо вздохнет. И все будет валиться из рук. И работа станет хуже каторги. И люди покажутся докучливыми, как насекомые. И никуда не деться от такого карантина. Даже когда тот скот оскорбил меня и я его мгновенно возненавидела, все равно было очень плохо. Но ведь прошло в конце концов».

Света вышла из подземки на тротуар, сделала несколько уверенных шагов, заметила – вокруг все еще лето, и только тогда осознала, что приехала не домой, а в издательство. Да, крыша и от встречи с любимым, и от разлуки с ним едет одинаково. Света вытащила мобильник и поблагодарила авторов серии «Новый настоящий роман»: «Спасибо, предупредили, что он никогда не звонит после разрыва. А то ждала бы, против воли ждала». Часы на мониторе показывали, что в эту минуту закончился рабочий день. На крыльце показались Нинель Николаевна и Павел Вадимович. Она помахала ему, села за руль своего белого «форда» и уехала. Он развернулся на девяносто градусов и оказался лицом к лицу с якобы заболевшей сослуживицей, шедшей неизвестно откуда с огромным полупустым баулом. Старшего и младшего редакторов разделял переулок, быстро наполнявшийся автомобилями. Они будто делением куста размножались на глазах – незаметный удар острым предметом, и из одного два, а то и четыре. Но между их ухоженными лоснящимися боками еще возникали просветы.

Павел Вадимович был приятно удивлен. От просвета к просвету взгляд его делался все бархатнее, в улыбке обнажалось все больше зубов. Машины безнадежно встали. Он нашел точку, откуда можно было почти полноценно общаться жестами. И элегантно поманил девушку рукой. Матерый сердцеед оставлял выбор за ней. Света и в нем не ошиблась: готов был приударить, давно готов. Она отрицательно мотнула головой и, клюнув пальцем несуществующий циферблат на запястье, изобразила спешку. Знаток мужской прозы сыграл этюд: «Не судьба, жаль, но надежда осталась». Несведущую в пантомиме девушку спас от дальнейших извращений оживший транспорт. Она поспешно вернулась к метро. Пора домой. И без глупостей. Ни кокетство, ни даже секс не заставят его идти в бой против Нинель Николаевны или Пирогова. Ему полтинник. Он невысоко ценит серийное производство бабских романов. И таких свет у него в жизни было побольше, чем у Димы. А с досады связываться еще хуже. Вот так, напуганная грядущей тоской в одиночестве, согласишься на прогулку, на кофе, на болтовню. Эти суррогатные радости могут длиться месяцами, прирастать интимом без обязательств. А потом дражайший Павел Вадимович прочитает у своих авторов про любовь со Светой. Мужчины ведь тоже пишут. Нет уж, одного раза достаточно. Никаких писателей и редакторов. Никогда. «В моей серии обязательно должны быть и расставания по инициативе женщин, – думала Света Лыкова в уютном гуле поезда. – А хеппи-эндов не надо. Все как в жизни».