Именно в качестве оформителя Джейд впервые открыла для себя Манхэттен и его сокровища. Она обшарила китайские аптеки на Мотт-стрит в поисках экзотических колб причудливой окраски и формы; винные погребки на Амстердам-авеню, где можно было достать свечи в красивых стеклянных цилиндрах, – их обычно зажигают в молельнях адвентистов Седьмого дня; лавочки на Четырнадцатой улице – тут продавали грубые изделия из терракоты; огромные склады в Бауэри, в которых громоздились целые ряды колонн и пилястров от зданий, предназначенных на снос; сарай на Эссекс-стрит, где режут кошерных цыплят; шумную кондитерскую в арабском стиле на Третьей авеню, в районе Тридцатых улиц; магазин на Двадцать восьмой, где продают только палки и зонтики; ресторан в районе Сороковых улиц, выполненный в стиле итальянского палаццо, – все это были отличные площадки для фотосъемок.

Большая любительница походить по магазинам, Джейд всегда могла подсказать, где купить пару сандалет, в ансамбле с которыми двадцатидолларовые брюки и безрукавка за десятку будут выглядеть так, что не стыдно показаться летом в Соммерсете. Обладая острым взглядом и умея увидеть вещи в неожиданном ракурсе, Джейд надумала использовать цветное полотенце за сто пятьдесят долларов как пояс к белой мужской рубашке и превратила ее таким образом в пляжный костюм. Всегда гораздая на разные выдумки, она протянула над поляной, где росли красные тюльпаны, веревку и повесила на нее платья, брюки и блузы. Ко времени встречи с Джорджем у Тициана в мансарде Джейд превратилась в одного из лучших оформителей Нью-Йорка. Период ее безумств подходил к концу.


МАРТ 1977-го

ДЖОУНЗ-БИЧ – МАНХЭТТЕН


Съемка в купальниках на Джоунз-Бич ничем особенным не отличалась – то есть ничем особенным, если иметь в виду, что это была съемка для журнала мод. На дворе стоял март, и хоть светило солнце, воздух еще не прогрелся, так что у фотомоделей выступила гусиная кожа и затвердели соски – впоследствии все это придется отретушировать. Одна из моделей была беременна и места себе не находила оттого, что любовник никак не хотел на ней жениться; другая была явно с похмелья, так что ее приходилось буквально поддерживать. У гримера был пик переживаний, связанных с новым любовником, а дамский мастер простудился и готов был вот-вот свалиться с воспалением легких. Купальники сидели плохо – слишком сильно подрезаны снизу, слишком высоко забраны сверху; с этой проблемой Джейд справилась, заставив девушек слегка пригнуться в сторону камеры, чтобы лучше была видна грудь, и надеть туфли на неправдоподобно высоких каблуках, чтобы подчеркнуть изгиб бедер.

– Класс, лучше не бывает, – сказал Тициан на обратном пути в город, когда все намерзлись и устали. – Ты даже из дерьма способна сделать мрамор.

– Вот так комплимент, – рассмеялась Джейд, хотя и сама знала, что сработала сегодня как надо.

– Всегдашняя проблема свободного художника, – сказала она ему, когда они притормозили у моста, чтобы заплатить пошлину, – заключается в том, что время между одним ангажементом и другим тянется слишком долго, а когда получаешь работу – пролетает слишком быстро. Я бы предпочла постоянную, с девяти до пяти, работу. Не говоря уж о постоянной, с девяти до пяти, зарплате.

Джейд надоело думать о деньгах; ей надоела ее сумасшедшая жизнь. Худшее осталось позади, и теперь ей хотелось нормальной, размеренной жизни. Едва ли не главным были деньги – деньги, которые она сама заработает и которые никто не сможет у нее отнять.

– Ну и ну, – вздохнул Тициан, накладывая тонкий слой фиолетовой тени на романтические впадины под глазами. – До чего же ты буржуазна!

– Ну что ж, кому-то надо быть и буржуазным, – засмеялась Джейд. Иногда Тициан был совершенно невыносим, но вообще-то он ей нравился – добрый и отзывчивый малый. Когда ей бывало совсем худо, он, один из немногих, всегда оказывался рядом. – Серьезно, если услышишь что-нибудь, дай мне знать, ладно?

Джейд жаждала постоянства – материального и душевного, как другие жаждут приключений. Графин с «Шабли» исчез из холодильника, случайные встречные – из постели, и Джейд постепенно начала приобретать равновесие. Подобно многим женщинам, она приходила к мысли, что в хорошей работе больше надежности, больше страсти, больше радости, чем можно ожидать от любого мужчины. Теперь Джейд всех своих знакомых просила помочь подыскать ей место.


– Черт побери! – прохрипел автоответчик Джейд голосом погонщика мулов из Миссури, когда она в воскресенье вечером вернулась домой, поцеловав на прощание Дэна и в очередной раз неопределенно пообещав подумать о том, чтобы переехать к нему в большой кооперативный дом рядом с Сентрал-парком. – Какая наглость! Появилась в городе и даже не позвонила мне.

Такой голос мог принадлежать только одному человеку – Мэри Лу Тайлер, бывшей грозной начальнице Джейд, главному поставщику модной одежды для магазина «Савенн». Вслед за приветствием следовало указание позвонить Мэри Лу в «Савенн» тут же, немедленно, сию же минуту. Еще звонила Марти – с приглашением на съемки боевика по роману Стивена Кинга «Кэрри»; Джордж, который напоминал о свидании во вторник. Под дверь была подсунута записка от Питера – не хочет ли она пойти на прием в честь Джона Макинроя.

Джейд легла спать, полная радостных надежд на будущее, – так бывало в Корнеле, где она считалась самой интересной девушкой на курсе. Замужняя Джейд была доброй маленькой девчушкой, довольной своей доброй маленькой жизнью. Джейд сразу же после развода была демоном саморазрушения. Нынешняя Джейд была подлинной, настоящей Джейд.


– Мэри Лу! Как это тебе удалось отыскать меня? – Утром в понедельник Джейд первым делом набрала ее номер.

– А сама-то ты думаешь как? Кто говорит каждому встречному-поперечному, что нужна работа? Мне лично это нашептала виноградная лоза. – Джейд слышала в трубку, как Мэри Лу шелестит на столе бумагами – памятки, записки, заметки, заказы, приглашения.

Все явно осталось, как было. Мэри Лу – это не женщина, а торпеда. Она поражала витрины и людей, в том числе – время от времени – Джейд.

– Ну ладно, как ты там?

– Нормально, – ответила Джейд. – Сейчас нормально.

– А ребенок? Кстати, ты так и не сказала мне, кто у тебя – девочка или мальчик?

– Ты что, забыла? У меня был выкидыш.

На другом конце провода повисло молчание. Даже шелест бумаг прекратился.

– Извини, – сказала Мэри Лу в явном смущении. – Я забыла. Совсем забыла. Прямо не знаю, что сказать…

– Ладно, это я пережила, – сказала Джейд, и так оно, видно, и было. Выкидыш – в прошлом, которое осталось прошлым. Иное дело – аборт. Да, аборт, убивший и ребенка и брак, – дело иное.

– Когда же ты вернулась в город? – прервала, наконец, молчание Мэри Лу, – И почему, черт возьми, сразу не позвонила мне?

Джейд сказала Мэри Лу, что развелась, а в город вернулась в 1976 году.

– А не позвонила я потому, что никому не звонила. После развода у меня был нервный срыв, и мне надо было справиться с ним в одиночку. Со мной тогда трудно было иметь дело.

– А, ясно, – Мэри Лу сама разводилась и прекрасно могла понять самочувствие Джейд. – Ну ладно, давай пообедаем вместе. В ресторане «Ле Гренуй». В пятницу на следующей неделе. В час дня.

Джейд повесила трубку, пытаясь понять, что там такое Мэри Лу задумала. У нее всегда что-то на уме. А пока впереди был вторник и Джордж Курас.

Во время первого своего свидания они говорили каждый о себе; во время второго – друг о друге; во время третьего – о разводах.

– Барри никогда не ладил со своим отцом. С самого детства. Я всегда была посредине. Барри жаловался мне на отца. Отец – на Барри. Я – словно тренировочная груша. – При упоминании о бывшем муже и бывшем свекре в голосе Джейд все еще звучала горечь. – Но когда мы развелись, они тут же стали лучшими друзьями и объединились против меня. Вот когда я поняла, что кровь плотнее воды. Вот когда я поняла, что, случись выбирать между деньгами и любовью, всегда выбирают деньги.

– Да, сильная, должно быть, история, – сказал Джордж, инстинктивно ощущая, что испытания ей – хоть и не углублялась она в детали («слишком гнусно все это») – выпали тяжелые.

– Замечательная, – сардонически заметила она. – Давайте лучше сменим пластинку.

Джейд не хотела говорить о своем разводе; а Джордж, казалось, не мог наговориться о своем. Ина – то да Ина – се. Ина, Инина богатая семья, Инино убийственное заявление, что она влюбилась в другого. А если не Ина, то сын Джорджа – Бобби. Он обожал Бобби. Бобби – свет в окне, лучшее, что у него есть в жизни; самое сообразительное, самое замечательное, самое умное, самое красивое существо на свете – мальчишка двух лет от роду.

– Она выходит за него, – сказал он, как бы не веря в то, что это возможно. Ради разнообразия он заговорил теперь об Ине и ее любовнике.

Джордж и Джейд сидели в ресторане «Тичино» прямо у стены, за столиком для двоих, и веселый смех, оживленный разговор, доносившиеся из-за других столов, составляли контрастный фон страстному монологу Джорджа.

– Он из породы неудачников. Не пойму, как может женщина оставить мужа ради бывшего бейсболиста, который даже играть больше не может.

Джордж говорил и говорил, и когда замолк, Джейд пожала плечами – не то что осуждающе, но смущенно. Вот уж чего меньше всего ей хотелось, так это заниматься психоанализом женитьбы Джорджа, его развода, бывшей жены или любовника бывшей жены.

– Ну что тут сказать, – произнесла она, наконец, не в силах выдержать его настойчивого, ожидающего взгляда. – Может, стоит обратиться к психиатру?

– Она обвела меня вокруг пальца, – упрямо продолжал Джордж, не желая признаться, что он был у психиатра и никакого толка не получилось. Он был одержим Иной. Он привык сам быть инициатором разрывов. Его же не оставляли никогда – до тех самых пор, пока Ина не ушла, взяв с собою Бобби. Он был готов ее убить. Ну а как минимум – посчитаться с ней, причинить ей такую же боль, какую она причинила ему. – Мне казалось, что мы счастливы.