— Сюзи, ты должна меня слушаться, — говорил мужчина. — Если ты не будешь обращать внимания на крики, которые, я тебя уверяю, лишь репетиция, у нас все будет хорошо. Это Снепс репетирует какую-нибудь из своих жутких сцен. Не обращай внимания.

Мы — не с ним. У нас свой сценарий. Я тебя заклинаю, ну будь послушной девочкой. Если у нас все удастся, тебя изберут королевой. Об этом сказал Снепс. А он не шутит — не любит. Если я тебе понравлюсь — у нас будет сын. Только об этом надо мечтать. Очень мечтать, когда делаешь ЭТО.

Моя мама, у которой меня похитили, когда мне было шесть лет, говорила мне. Если ты, сынок, о чем-то очень мечтаешь и видишь это во снах — значит то и сбудется. Моя мама была образованной женщиной — она знала, что говорила.

— Тогда прекрати приставать ко мне. Хоть на время. Локки! Расскажи лучше о своей жизни. Я вот не знаю своих родителей. Меня нашли уже у дома Снепса, в котором он жил. Представляешь, какое совпадение. Никто не знал ведь, что я буду карлик. Я была маленькой, а подбросили меня к Снепсу. И я — оказалась карлой. Правда, какое интересное совпадение! Хотя, говорят, если бы я попала к большому человеку, я бы была — большой. Это наверное ужасно. Представляешь, ты бы не мог меня поцеловать. А если бы ты захотел сделать со мной, то что делаешь сейчас, то я бы могла бы тебя съесть.

— Не говори, ерунды. Хотя может быть ты и права, я сам слышал как Снепс похвалялся, что мы особенные люди, и большие уроды нам завидуют. Но он умеет нас создавать, и мы можем не беспокоиться за исчезновение. А про тебя он говорил, что попади ты в другие лапы, то выросла бы жалкой громадной уродиной, а так он сделал все возможное, чтобы ты была прехорошеньким маленьким котеночком. Ну давай, запрокидывай голову, чтобы меня не видеть. Я стесняюсь, когда ты на меня смотришь. Уж очень у меня все маленькое. Помогай мне руками.

— Локки! Я волнуюсь. Расскажи мне сначала про свою маму.

— Потом про маму. Не будь дурой. Ты сама сможешь стать мамой, если постараешься. Ты же могла быть громадной дылдой. У тебя должна сохраниться способность к деторождению. Но учти, если тебя выберут королевой, первым делом ты запретишь класть меня на гвозди и зашивать мне рот, чтобы демонстрировать самую оригинальную в мире швейную машинку. Эта выдумка Снепса ужасна. Сам-то он никогда не показывает на себе, как эта машинка хороша. А нашу публику убеждает, что нам не больно и они видят самый ловкий в мире фокус.

— Хочу про твою маму!

— Это — невозможно, Рези! Меня похитили от мамы, потому, что она принадлежала к высшему обществу. Жили мы недалеко от этих мест. В Чарльстоне. Она была богатейшей женщиной города. Но ни за кого не хотела выходить замуж. Отказывала всем мужчинам. И я не знаю, кто у меня отец, потому что моя мать воспитывала меня самостоятельно. У ней было много врагов, особенно среди мужчин, которым она отказала. Вот они-то и отдали приказ Снепсу похитить меня. Все. Больше я ничего не знаю, во всяком случае Снепс говорит: если бы он меня не похитил, меня бы убили, потому что белые великаны, особенно если они плантаторы, не любят, когда у них рождаются не породные дети. Снепс говорит, что меня бы утопили, когда бы узнали, какой я. А он спас меня от гибели.

— А что теперь с твоей мамой?

— Не знаю, Снепс ведь убедил меня, что я не из мира великанов. Я — карлик. Теперь мне все равно, что происходит в их жизни. Я хочу только одно, чтобы мне не зашивали рот.

— Да, мой миленький Локки. Это ужасно. Ну иди ко мне. Мы попробуем сделать то, что сделал твоей маме твой папа, если он конечно был.

— Был. Я ведь в кого-то такой уродился.

Два карла занялись своим делом.

Филипп отвернулся. Ему было ужасно горько за этот обижаемый народ и одновременно страшно. Лучше бы не знать этой стороны жизни.

Какая ужасная тайна. Ведь эта богатая женщина из здешних мест. Отец тоже, наверное, отсюда, и тоже благородный. А вдруг этот несчастный карл — кузен Филиппа? Ведь его дядя далеко не такой моралист, каким кажется. У юноши разыгралось воображение. Он вспомнил многое из того, чего не хотелось вспоминать.

Он вспомнил, как будучи ребенком видел, что его дядя мучает его мать: кусает. Он думал так до тех пор, пока не узнал, что люди целуются.

Маленькому Филиппу было пять лет, когда он лежал в кустах, только не дикой рощи, как сейчас, а в парке, и мечтал. Неожиданно он увидел свою мать и дядю. Они вышли на лужайку, где прятался Филипп. Их глаза были устремлены друг на друга. Мальчик почувствовал что-то необычайное в их поведении. Дядя требовал, чтобы Кэролайн закрыла глаза, потом наклонился к матери и укусил ее за губу. Мать Филиппа застонала. От боли. Дядя укусил ее второй раз. Кэролайн засмеялась. Ее губы были целы. И она радовалась.

Мальчик выскочил из кустов и запустил в обидчика горсть песку. Мама прекратила стонать. Филипп заметил, что платье у нее расстегнуто. Кэролайн проследила за его взглядом и застегнула пуговицы. Во всем была, конечно, виновата мамина няня, ведь она часто забывала застегивать пуговички и Филиппу. Но мать вместо благодарности закричала на него, чтобы он не подсматривал. Тогда Филипп заплакал.

В тот же день в отместку за мать Филипп укусил дочь дяди — Эллин. Кузина страшно закричала и оттопырила окровавленную губку.

Сейчас, Филипп, лежа в кустах, за которыми украденный сын благородной женщины пытался сотворить что-то с карлицей, ужаснулся: неужели его дядя любил собственную сестру? Но мама же не могла допустить этого!

Не дожидаясь, пока у карл все закончится, Филипп отполз подальше от полянки, поднялся с земли и обходными тропками добрался до имения.


Серна тоже провела этот день как в бреду. Гадание повергло душу Серны в печаль. Она с трудом дождалась ночи. Страдания юноши показались ей ужасными.

Глубокой ночью вещунья проникла в мужскую спальню. Филиппу снова снилась Эллин.

Серна посмеялась над собой: она пришла к мужчине, чтобы утешить его своими ласками, а утешить его могла только Эллин. Серна могла помочь ему по-своему. Сквозь приотворенную дверь она смотрела на спящего Филиппа. Ночь была лунная. Желтый свет освещал лицо молодого мужчины. Серна бесшумной тенью подошла к изголовью, простерла над головой Филиппа руки. Белые шторы заколыхались, но ветра не было.

Серна шептала древнее приворотное заклятие индейцев. Она будила в Филиппе огненную силу. Она изгоняла душу юноши из его тела, но не убивала Филиппа, а пробуждала в мужчине таинственную жажду, которая могла измучить больше, чем любовь к Эллин.

Серна закончила шептать слова молитвы и вышла из комнаты.

Эллин исчезла из сна Филиппа. Ему стало тяжело и жарко.


В имении Робийяра в это время Эллин надевала черное платье, Евлалия — розовое. Двух девушек разделяла непреодолимая стена из кирпича и страха. Эллин весь день просидела запершись в своей спальне. Ее сестра — в соседней комнате. Эллин с омерзением посмотрела на преграду, объединяющую их спальни. Ее маленькой сестрички Евлалии там не было, хотя та, что там, как жертва, безмолвно провела весь день, по-прежнему думая, что она — дочь Робийяра.

Эллин с удивлением обнаружила, что не может встать из-за боли в спине. Черное платье на ней выглядело саваном. Девушка легла. Утром она решит, что делать с несчастной, что мучается в соседней комнате. Та не могла даже выплакаться, ибо знала, что ее слезы не найдут сострадания. Скорее всего Эллин расскажет о карликах няньке Ду.

Если умная Дева посчитает нужным, то она не остановится перед тем, чтобы закопать несчастную живьем в землю. Негры боятся карлов. Подушка была тверда, как мрамор. Эллин вытянулась на спине и, как покойница, застыла. Ее проглотил тяжелый сон.

А маленькая девочка в розовом кринолине сидела и дрожала в своей комнатке, в праве на которую ей отказывали. Сердечко Евлалии билось так гулко, будто в грудь девочки зашили тот барабан, под грохот которого на ней лежал желтый карл. Огромные глаза были широко раскрыты, но смотрели они не с удивлением, а с ужасом. Евлалия сидела на кровати, ножки ее не доставали до пола. Почти кукла, а не девочка, была раздавлена.

Кулачки у нее были судорожно сжаты, она с ужасом прислушивалась к каждому шороху за дверью. Как с ней поступят? Она была готова к тому, что за дверью раздастся топот сотни уродливых ног и к ней в спальню ворвутся карлы и никто не заступится за маленькую Евлалия.

За окном раздались писклявые голоса. Стая скворцов уселась на ветку вяза. Птицы смотрели в глубь спальни и взгляды их были жестки и равнодушны, как взгляды карлов.

Евлалия увидела осколки зеркала, лежащие у двери.

Она не разбивала его. Взрослые ее будут ругать за это и изобьют. Девушка позвала на помощь свою мамочку. Та с неба могла заступиться за дочь, но не спешила.

Девушка поднялась с кровати и на затекших ножках доковыляла до двери. Мелкие куски стекла отразили желтое измученное личико. Евлалия задела шуршащим подолом розового кринолина блестящие осколки и с удивлением посмотрела вниз. Ее босые ножки стояли на стекле. Из-под ступней вытекала красная струйка. Евлалия боли не чувствовала.

Тот, кто посмотрел бы в этот миг на девочку сквозь мутные окна, увидел бы взрослую постаревшую женщину, которая ждала смерти.

Скворцы поднялись с ветки и полетели по направлению к Озерному имению. Евлалия была уверена, что за ней наблюдали карлы.

Предсказание

А в Озерном имении, куда скворцы долетели и густо облепили островерхую крышу дома, шли приготовления ко сну.

Серна отчитала заклинание. Филипп тяжело дышал. Серна слышала его стоны сквозь неплотно прикрытие двери. Она тихо постучала. Филипп будто ждал стука. Как сомнамбула поднял голову, взгляд его был мутным.