«Волнуется!» — догадался Мирош и снова почувствовал, как растягиваются губы, почти касаясь уголками ушей.

— … исполняет Полина Зорина, студентка третьего курса, — донеслось до него, и он вдруг понял, почему она так распереживалась — ее очередь.

Поднявшись со своего места, Полина прошла к роялю и поклонилась. Смотрела прямо перед собой — и невозможно было не заметить Мироша, сосредоточенно следившего за ней. Он знал, что она его видит. Знал, что вспомнила. Знал, что промелькнувшее на одну секунду в ее глазах — осознание, что он здесь.

Потом взгляды разомкнулись. Зорина села за инструмент и на мгновение замерла. Неспешно подняла руки и опустила их на клавиши, взяв первый аккорд.

А у Ивана вспотели ладони. Как будто бы это он играл. А он, черт подери, на клавишных и половины такого не мог. Что исполняла она, он не то что не знал — не услышал даже, когда объявляли. И пока мелодия перетекала из одного состояния в другое, сменяя настроение от тревожного, мрачно-торжественного к лирическому и задумчивому, а потом стала подниматься и поднимать его самого все выше, выше и выше, в нем все вздрагивало — вместе с движениями ее кистей и пальцев, с подпрыгивающим локоном, с обманчиво-спокойным выражением ее лица. Профиль на фоне сводчатого окна — центр мира, в котором жива незнакомая ему сторона человеческого существования. Пока еще незнакомая.

Мирош не понимал, хорошо ли, плохо ли то, что она делала, с точки зрения монстра приват-профессора. Ему нравилось — проживать отмеренный час ее жизни. Пусть это будет всего несколько минут — ему нравилось. Самые крохи — нравились. Как будто бы ничего не происходило с ними ни до, ни после.

А когда клавиши смолкли, кажется, он сам, первый захлопал, настойчиво ловя ее взгляд. Никакая она не Снежная королева. В ней кипит, бурлит, заходится буйным цветом то же, что в нем. Зеркальное отражение — в другом времени, в другом месте, в других обстоятельствах. Отражение — или часть целого с ним?

Зорина еще раз раскланялась и вернулась на свое кресло в первом ряду. Но главное — теперь она знала, что он здесь. Знала! И если бы по какой-то наинелепейшей причине снова решила уйти, теперь Мирош был уверен — она будет спрашивать себя: быть может, лучше бы осталась?

За рояль сел кто-то еще, кажется, последний из пяти вундеркиндов. Теперь Иван уже различал музыку, понимал, что, в сущности, это можно слушать. Только смотрел по-прежнему не на исполнителя, а на Полину, которая чувствовала этот пристальный взгляд почти касанием к белой коже шеи. Иногда оборачивалась к нему, невзначай проверяя, не показалось ли. И убеждалась: он ждет, он здесь.

Гляделки. Гармония взглядов среди позолоты и сводов.

Гармония была нарушена несколько минут спустя гулкими шагами, перебивающими льющуюся по залу мелодию. Краткими, недолгими, заставившими Мироша обернуться. У стены, недалеко от входной двери, прислонившись к стене, стоял еще один, такой же чужеродный, как и он, но чужеродный иначе. В дорогом костюме, с идеальной стрижкой. С огромным букетом красных полураспустившихся роз. Смотрел он тоже не на исполнителя.

Гляделки, лишенные гармонии и рассыпавшиеся осколками. Когда взгляд Мироша вернулся к Зориной, и она игнорировала исполнителя впереди себя. Но и на Ивана уже не реагировала. Ее чуть удивленный взгляд теперь был устремлен к вошедшему. А на губах медленно, будто она заставляла себя, растягивалась улыбка, совсем не отражавшая того, что он читал в ее глазах.

* * *

Было далеко за полночь, когда, не выдержав бессонницы, Полина выбралась из постели и вышла в гостиную. Чувствовала себя сердитым и взъерошенным зайцем. Всё раздражало — квартира Стаса, он сам, сопящий ей в плечо, дурацкие панорамные окна, за которыми мерцал ночной город.

И все же она устроилась под ними, высматривая редкие автомобили, рассекающие светом фар темноту улиц. Ей казалось, что и она забрела в темноту, и от этого было тревожно. Не знала куда идти и как вернуться обратно к свету.

От того ли, что Стас сегодня впервые не отпустил ее домой, убедив остаться у него на ночь? А она не стала спорить и осталась, чтобы теперь сидеть на полу у огромных стекол и терзаться своей нерешительностью.

Или оттого, что на концерте оказался Мирош, и она задавалась вопросом — случайно или нет? И замирала, даже в мыслях не позволяя ответить себе. Потому что помнила, как не удивилась его присутствию и как решила, что после концерта подойдет к нему. Это сейчас она думает, что ее подтолкнуло на это отсутствие Стаса. Но на концерте Полина испытала бесконечное разочарование, когда Штофель вошел в зал. И розы — ее любимые розы — вызвали лишь досаду.

Сейчас они стояли на журнальном столике в высокой прямоугольной вазе из толстого стекла, и ей казалось, она чувствует их тяжелый и сладкий аромат. Там же, рядом с вазой, осталась и бархатная коробочка, такая же красная, как и розы.

Полина вытащила из-за ворота футболки подвеску на ажурной цепочке — тонкое сердечко, как она просила. А ведь была уверена, что Стас и слушал-то невнимательно, и уж точно не запомнит. Но оказалось…

Оказалось — ей все это неважно. Куда важнее знать, почему парень, которого она видела всего два раза, был на ее концерте. Как бы они могли провести вечер. Что он делает сейчас. В ее голове роились безответные мысли, пока она выхватывала взглядом птиц, суетившихся в небе. Их пестрый гомон проникал в комнату через открытое окно, нарушая тишину и ее мнимое одиночество.

Скоро рассвет. Новый день. И что-то особенное, чему она не знает названия, но что будет с нею еще некоторое время.

* * *

Еще некоторое время Стас полистал меню и в этот момент едва ли выглядел человеком, довольным жизнью. Скорее наоборот. Выглядел он недовольным. Кофе, заказанный, как только они пришли, был отодвинут в сторону, а его хмурый взгляд периодически тяжестью ложился на Полину.

А началось банально. У них всегда начиналось с банального, если он не пытался делать большие и громкие жесты, например, подсовывая ей машину.

В конце концов, Штофель, не привыкший долго молчать, выражая свое неодобрение, но предпочитая его озвучивать, мрачно проговорил:

— В данный момент меня не устраивают две вещи. Сказать какие?

Согласно сложившимся правилам, надо было согласиться. Поэтому Полина подняла на него глаза и кивнула. Стас решительно закрыл меню и наклонился через стол.

— Во-первых, твоя Павлинова. Я понимаю, что будни у тебя расписаны с этой чертовой консерваторией, но, если бы ты переехала ко мне, мы бы больше виделись. А вместо этого ты предпочитаешь болтаться неизвестно где. Еще и с этой. Матерью-одиночкой. Что за вселенская потребность обнять весь мир?

— Почему весь мир? — удивилась она. — Я не дружу со всем миром.

— То есть ты с ним в разладе? — кривоватая усмешка исказила его губы, придавая лицу не самое приятное на земле выражение. Но, тем не менее, делала совершенно неотразимым.

— А что-то среднее можно выбрать?

— Можно. Меню перед тобой, — Штофель указал пальцем на себя и откинулся на спинку стула. — И ладно еще Павлинова, наличие которой в твоей жизни я терпел всю неделю. Теперь ты радостно сообщаешь, что к матери едешь сегодня, а не завтра. В итоге пятничный вечер, на который я рассчитывал, псу под хвост. Полина, из нас двоих вечно занятой — я. Я мужчина. У меня работа. И я, черт подери, хочу видеть свою женщину у себя дома.

Полина разве что не икнула от неожиданности, для надежности поморгала в попытке проникнуться услышанным, но все же спросила:

— И что это значит?

— Ты правда не понимаешь? Я, конечно, сознаю, что разница в возрасте и воспитании делает свое дело, но, мне кажется, я выразился довольно ясно. Я хочу, чтобы ты переехала ко мне. И твоя мать вполне может хоть иногда, для разнообразия, сама тебя навещать в городе. Трясешься по этим чертовым электричкам…

— Поехали вместе…

— Не поеду. Во-первых, я не в восторге от перспективы торчать у черта на рогах в вашем бунгало. А во-вторых, у меня тоже, знаешь ли, дни расписаны.

— Где уж нам против твоего особняка, — рассмеялась Полина, чтобы не рассердиться.

— Твоего нежелания считаться с моими привычками я не понимаю тоже, — справедливости ради, Штофель свои привычки холил и лелеял. Они были частью его джентльменского набора, который он откровенно навязывал окружающим по праву сильного.

Она все-таки не сдержалась. Сердито отодвинула от себя меню и тоже откинулась на спинку стула.

— Это мы сейчас ссоримся, да? — спросила она, глядя на него исподлобья.

— Нет. Ищем компромисс. Переедешь ко мне, и я успокоюсь. Можешь дальше бренчать на своем фортепиано.

— Закончу консерваторию — перееду к тебе!

— Ты предлагаешь мне ждать два года?

— Если я перееду сейчас — я ее никогда не закончу, — буркнула Полина и снова демонстративно уткнулась в меню.

Стас оторвался от спинки стула и наклонился через стол, в очередной раз двигая в сторону чашку. Протянул руку и взял ее за подбородок, заставляя смотреть на него. Его же лицо выглядело бы довольно невозмутимым, если бы не подрагивающие крылья носа.

— Полина, моему дому нужна хозяйка. Мне — жена. Ты имеешь полное право отказаться, и красно место пусто не бывает. Но я люблю тебя. И не хочу тебя терять.

— Все-таки ссоримся, — сказала она и высвободила лицо из его пальцев. — В данный момент я не готова быть ни хозяйкой, ни женой. Меня больше волнует Аристарх, который до сих пор не может простить мое явление под Дюком и изощренно мстит которую неделю. И было бы нечестно, прежде всего, по отношению к тебе жить в твоем особняке… втроем. Остальное — решать тебе. Я не навязываюсь.

На протяжении нескольких мгновений он не говорил ни слова, внимательно вглядываясь в ее глаза. Так, что казалось: пошлет — и фиг с ним. Но вместо этого Штофель снова коснулся ее щеки. На этот раз почти нежно, лаская кончиками пальцев. И очень серьезно спросил: