— И зачем мне это? — поинтересовалась она, кивнув на браслет. Подняла глаза. И увидела его низко опущенную голову. И взгляд, не отрывающийся от ее ладони. От тонких пальцев. Резануло. Ее тоже резануло.

— Подарок, — глухо повторил Мирош. Совсем не так, как еще несколько минут назад, когда как-то неуверенно, но все же напирая, спрашивал про сессию и Фастовского. Сморгнул. Ничего никуда не исчезло. На По́лином безымянном пальце по-прежнему поблескивало кольцо. — С этим можно в фан-зону и за кулисы.

— Я как-то не собиралась, — усмехнулась она и отняла руку.

— Даже если без меня? Четыре дня и закрытие. Я всего лишь выступаю.

— А ты при чем? — Полина удивилась и воззрилась на Мироша. — Я вообще не собиралась.

«Подмешать и вдуть!» — зашелся хохотом Гапон в его голове.

— Как хочешь, — ответил Иван. — Он действует все время фестиваля. Это просто… подарок.

Она кивнула, оттолкнулась, и качели снова негромко заскрипели, неспешно раскачивая ее из стороны в сторону.

— Свадьба когда?

— Еще подарок будешь готовить?

— Буду, — выпалил он и вскочил под оглушительный скрежет. — Масло есть? Машинное, любое, какое угодно?

— Понятия не имею, — пожала Полина плечами и неожиданно рассмеялась: — За маслом к маме или тете Гале.

— А самой не? Никак? Ты хоть что-то решаешь?

— А тебе какая разница!

— Есть разница! Эти чертовы качели скрипят так, что у нас слышно! Или твой принц — слишком принц, чтобы петли смазать?

— У тебя все вокруг плохие? — Полина склонила голову чуть набок, продолжая медленно раскачиваться.

— Нет. Мать у тебя нормальная. И тетя Галя. Фурса тоже ничего. Вот я — дрянь человек. Потому знаешь… хочешь послать меня — сейчас самое время. Даже прислушаюсь.

— Я пока повременю.

— Дура! Нахрена? И так со мной все ясно. С первого дня все ясно! — прокричал Мирош, заставив обедающих поднять свои головы и уставиться на них. Это стало последней каплей.

Развернулся и бросился к калитке, столкнувшись с семейной четой, тащившей ярко-желтый надувной матрас. Они пройти не могли. Мирош не мог. Толкались несколько отчаянно долгих секунд, покуда он не вырвался на свободу, на улицу. Перебежал дорогу, чуть не угодил под фольксваген, таранивший парковочное место. Ругнулся уже на водителя. И через считанные секунды оказался возле своего коттеджа, сжимая и разжимая кулаки.

Чертово кольцо на ее чертовом безымянном пальце до сих пор отблесками забивало чертов не желающий по-человечески функционировать мозг. Думать Мирош не мог. Так и стоял несколько секунд посреди дворика. А потом, сам не зная зачем, двинулся к гаражу, откуда доносились звуки струн. Влад никак угомонится. Он так и наблюдал, недоуменно вскинув брови, как Иван шарит по углам в поисках неизвестно чего.

— Помочь? — ехидно поинтересовался Фурса.

Но ответа не услышал. Пять минут возни. Несколько перевернутых канистр. Найденная серебристая бутылка моторного масла Helix. Кисточки не было. Был кусок поролона. Сойдет. Для этого — точно сойдет.

Когда он вернулся, Зорина куда-то делась. Тем лучше. Его не послала — свалила сама. Правда, тем лучше.

Только тетя Галя курила возле входа на летнюю кухню, недоуменно взирая на то, как, кивнув ей, он подтащил к качелям скамью, взгромоздился на нее и принялся возиться с петлями, осторожно смазывая их маслом. Да уделался сам — оно капало с намотанной на палец полоски поролона.

— Чаю будешь? — спросила Галка, скрывая от него любопытную улыбку за сигаретным дымом.

— Нет, спасибо, — отказался Мирош.

А когда уходил, снова оглянулся по двору, так и не увидев Полину.

Она появилась за спиной Галины, когда за ним закрылась калитка. Уходила не по собственной воле. Мать отправила в прачечную — развесить стирку и загрузить следующую. Но заметив во дворе Мироша, развившего деятельность на качелях, застряла на летней кухне и наблюдала за ним издалека. Вот его ладонь, которую он заносит над головой. Длинная, большая, с заметными на ней темными волосками. Откуда она так досконально знала эту ладонь? Уж не от одного ли прикосновения в этот день? Лицо, поднятое высоко вверх, чтобы видеть петли. Растрепанные отросшие за пару месяцев вихры. Короткое «черт», сорвавшееся с губ, когда масло капнуло на плечо.

И прыжок вниз, со скамьи. Удивительные секунды.

— Вот придурок, — усмехнулась Полина, выйдя на крыльцо, едва он исчез.

— Надо Тане сказать, что Генке помощник нужен, — поделилась своими соображениями Галка. — Хороший мальчик. Надо брать.

— Куда брать?

— Подмастерьем. Я еще в том году говорила, что скрипят — сил нет, а я тут целыми днями на кухне, мне слышно. Бесит.

— Бесит, — согласилась Полина, но думала не о качелях.

Именно раздражение испытывала она последние два месяца от того, что происходило. А происходило что-то невразумительное. Каждая поездка в Затоку и обратно сопровождалась наличием Мироша. Поначалу Полина пыталась изменить маршрут — стала ездить с других станций. Ее маневр он просек слишком быстро, чтобы она успела насладиться самостоятельностью путешествий. И все, что ей оставалось, — смириться с неизбежным. К ее огромному облегчению целоваться Мирош больше не лез, а его присутствие рядом хотя и беспокоило порой, но все же было вполне сносным. Если не считать упрямства в желании влезть на ее территорию всеми правдами и неправдами. Будь то попытка проводить ее до дома или приглашение куда-нибудь сходить.

Улыбаться, как он, никто другой не умел. И так озадачивать ее — тоже. Причем делал он это совершенно одновременно. Щурился от улыбки на все лицо, выбивал из привычной колеи и спрашивал:

«У тебя в среду пар меньше. В кино пошли?»

«Как ты себе это представляешь?» — Полина смотрела на него с удивлением и совершенно серьезно.

А он в такт мерному покачиванию вагона пожимал плечами и отвечал задорно, даже задиристо:

«Обыкновенно. Выберем какую-нибудь комедию, поржем, поедим попкорн».

«У меня жених есть!»

«И поэтому ты не можешь пойти в кино?»

«И поэтому я не могу пойти в кино с тобой».

Мирош закатил глаза и совершенно спокойно, будто это не его только что послали, на всякий случай уточнил:

«Не понимаю. Проблема в чем? Ты берешь жениха. Я беру Фурсу. Идем в кино! Будет весело».

«Обхохочешься!» — тоже закатив глаза, констатировала Полина.

Вероятно, вдохновленный ее реакцией, Мирош принялся повторять свой маневр с завидным постоянством. Менялись лишь места, в которые он ее приглашал.

«Давай поужинаем в воскресенье где-нибудь, когда вернешься», — прозвучало буквально через неделю.

«Вместе?» — уточнила Полька, не веря своим ушам.

«Ну да, — как ни в чем не бывало, кивнул Мирош, — если тебя твой встречает, втроем можно, я бар прикольный знаю, мы там играли».

«Ты придуриваешься или пьяный?»

«Нормальный я!» — насупился он. Только затем, чтобы в следующую же пятницу повторить разговор с точностью до интонаций. Только цель назначения была новая. Мирош был тот же. В футболке поло и джинсовой куртке с закатанными рукавами. На макушке красовались очки от солнца. И май тогда полноценно вступил в свои права.

«Уже экскурсии на Воронцовский маяк открыли. Давай сплаваем. На катере».

«Идиотизм!» — вздохнула она и демонстративно сунула в уши наушники.

Самым удивительным было то, что ее раздражало как его присутствие, так и отсутствие.

Если он не являлся в первые же пять минут поездки, Полька начинала незаметно поглядывать по сторонам, а когда он усаживался, наконец, рядом, принималась сердиться и на него, и на себя. Глупее ситуации она не знала за все двадцать лет своей жизни. И все же ловила себя на мысли, что это их подобие дружбы становится для нее привычным, обыкновенным, и некоторые вещи были теперь сами собой разумеющимися. Например, его редкие чаепития в ее доме.

Первое случилось неожиданно. В день, когда и без Мироша все шло наперекосяк. Мать застряла в Ильичевске, о чем предупредила Полину, чтобы та добиралась домой сама. Что не оказалось бы проблемой, если бы Затока не встретила шумным холодным ливнем, в то время как Одесса провожала ярким солнцем и почти летней жарой. Для полного счастья у Полины, промокшей в первые же пару минут до нитки и начинавшей дрожать в тонком топе и юбке, разрядился телефон.

Волшебного зонта в Мирошевом рюкзаке не нашлось. Зато, критически осмотрев ее самым внимательным взглядом — по всему телу, сканируя налипшую на него ткань, очерчивающую нежные изгибы — он стянул с себя тонкую, но какая была, куртку и накинул ей на плечи. То ли ее спасал от холода, то ли себя — от соблазнов.

«Далеко?» — спросил он, тогда как по его лицу блестящими дорожками стекала вода, а футболка теперь мало чем отличалась от По́линого топа.

«По такой погоде — на другой планете», — хмуро ответила она и решительным шагом двинулась со станции. Вопреки ее ожиданиям или, наоборот, подтверждая опасения, он даже не думал отставать. Только на ходу выхватил из рук рюкзак, буквально дернув на себя. А когда тот оказался у него, расплылся в дурацкой улыбке, будто бы выиграл главный приз, да так и продолжил шлепать следом за ней по лужам. Вернее сказать, по рекам. Сплошным рекам, в которые превратились дороги. Ему все как с гуся вода. Разве что чуточку нахохлился, как гигантский птенец, но улыбки из глаз это не выбило. На редкость раздражающей улыбки отчаянно раздражающих глаз.

Ворота открыла мама. С зонтом, который по определению должен был бы помочь ей не промокнуть, но единственное, в чем он помогал — быть похожей на Мэри Поппинс, которую вот-вот унесет ветром.

«Настоящий ураган!» — радостно и звонко, очень молодо поприветствовала дочь Татьяна Витальевна. И уставилась на ее спутника, несколько растерявшись.