Сегодня кофе был с апельсином и взбитыми сливками.

А он сам — коротко подстрижен и гладко выбрит.

В холодильнике ждал ужин, заказанный в ресторане.

А Зорину не допустили к Большому рождественскому концерту, который она столько времени ждала. Иван вздохнул и достал из небольшого бара бутылку коньяка. На самый крайний случай. И последние два стакана в этом доме — все остальные украшали собой ёлку.

Когда раздался звонок, кофе был уже готов. Дверь Иван открывал, чувствуя, как под горлом колотится сердце. Совсем неожиданно, из ниоткуда, из предвкушения, наполнявшего его весь день, родилось волнение, ранее им не испытанное. Сильнее, чем перед концертом. Сильнее, чем перед самым первым в его жизни выступлением. Сильнее всего — вдруг все это окажется ей не нужно сейчас.

— Ну наконец-то, — вытолкнул он из себя, едва увидел ее яркий берет.

— Привет, — вздохнула она и зашла в квартиру. Быстро прижалась губами к его щеке и, уже наклонившись, чтобы снять ботинки, запоздало потянула носом. Вскинула на него удивленные глаза и так застыла: скрюченной, принюхивающейся и бегающей по его лицу удивленным взглядом.

Под этим ее выражением глаз его рука дернулась к голому подбородку, он провел по нему ладонью и неловко пожал плечами.

— Это ты к отъезду приготовился? — буркнула Полька и, наконец, вернулась к обуви.

— К какому еще… — пробормотал Иван, и только потом дошло. Последние недели они жили в ожидании начала обещанного Мариной Таранич тура. У нее были переговоры, у них — предвкушение будущего. Он снова дернул плечом: — Тебе же не нравилось…

Зорина разогнулась и теперь смотрела подозрительно.

— Раньше тебя это мало волновало.

Иван раскрыл было рот, чтобы что-то ответить. Но, помедлив, закрыл. Что ей такой говорить? Помолчал недолго и явил полуправду:

— Мешало уже. Что твой придурок тебе сказал?

— А ничего, — Полина пристроила куртку на вешалку и устало присела на тумбочку. — Кроме того, что меня не будет на концерте, который будут снимать для праздничной программы, больше ничего не сказал.

— Ясно.

Что значило для нее участие в этом мероприятии? Наверное, никак не меньше предстоящей серии концертов «Меты» для Мироша. И он отдавал себе в этом отчет. Музыка и Полина были для него неотделимы, а ее амбиции — понятны. Их временами тихая, временами не очень тихая жизнь в течение последних полутора месяцев в ее квартире тоже была не отделима от музыки — из-под ее пальцев, когда она играла, иногда часами, приглушая всякие мысли в его голове. Какие песни?! В их доме он только слушал. Песни были на репетициях в «Гараже». Песни были на радио. И теперь уже в телевизоре.

И еще его несколько раз узнали на улице.

В то время как Полину отстранили от концерта.

— Пойдем кофе пить, — в никуда предложил Иван.

— Пойдем, — согласно кивнула она, продолжая сидеть. Совершенно потерянная и уставшая. И он тут еще… со своими планами! Ему ужасно хотелось погасить свечи в комнате и чтобы ничего не было. Ни указателя с самым важным подарком в его жизни, ни множества огоньков, так и горевших везде, где он их понатыкал.

Мирош взял ее за руку и повел на кухню. Вручил чашку — еще горячую, с красивой горкой сливок, присыпанной цедрой и цукатами. После дня мельтешения по городу и размахивания пилой и молотком, все это смотрелось как-то разочаровывающе, хотя по замыслу должно было подкреплять атмосферу. Бутылка коньяка все еще стояла на столе. С двумя сиротливыми стаканами, единственными, оставшимися здесь.

Уныло собрав ложкой сливки, Полька отставила чашку и спросила о том, что мучило с того самого момента, как она переступила порог дома:

— А чем у нас пахнет?

Иван тяжело вздохнул и обреченно сказал:

— Свечи… типа ванильные.

— Свечи? — спросила она, и губы ее стали медленно растягиваться в улыбку. — Зачем?

— Понадобились, — он опустил взгляд, но тут же поднял его, зажегшийся, лихорадочно пылающий. Сглотнул. Забрал у нее чашку. Взял за руку и, бросив совсем как несколько минут назад в коридоре: — Идем, — повел в комнату, чтобы застыть в дверном проеме.

Рядом застыла и Полина, но ненадолго. Сорвалась с места, подошла к елке. Ее взгляд теперь тоже горел, пока она разглядывала дощечки, шары и свечи. Осторожно, словно боялась, что все рассыплется, развеется, исчезнет, касалась их кончиками пальцев, вдыхала запах, витавший вокруг.

— Ты сам это сделал? — восхищенно спросила она.

— Я решил, что сегодня у нас будет Рождество. Елка в ноябре.

— Прикольно! Ванька… это так прикольно!

— Правда?

— Правда, — она снова вернулась к разглядыванию сложной конструкции, наткнувшись взглядом на надпись. «Мне до тебя — близко». Потом быстро, на мгновение обернулась к Ивану, протянула руку к свертку и поинтересовалась: — Это что?

— Рождество же… разверни, — едва ворочая языком, абсолютно сухими губами произнес он, приближаясь к ней, как лунатик. Его пальцы скользнули по ее щеке. Опустились ниже, обхватив плечо, а он сам зажмурился и, наклонившись, прижался лбом к ее виску.

Полина сняла с импровизированной елочной лапы подарочный сверток, развязала ленту и сдернула сверкнувшую в ее руках упаковочную бумагу. На ладонь ей упал браслет из тонких золотистых кожаных ремешков, в плетении которых затерялись крошечные ракушки. Он явно был выполнен на заказ. К одной из самых тонких полосок крепился небольшой кулон в форме крыльев, на обратной стороне которого было выгравировано «М.З.» Он был немного выпуклый и с почти ажурными краями, поблескивавшими от колышущегося света свечей.

Полька внимательно, с детским восторгом рассматривала браслет, проводя пальцами по ремешкам и подвесу, застыла на буквах и подняла глаза на Ивана:

— И что это значит?

— Мирош Зорин. Ты помнишь?

— Ты… — Полька хлопнула ресницами, ткнулась губами в гладкую Мирошеву щеку и зашептала у самого уха: — Ты! Ты такая бестолочь!

— Выходи за меня замуж, а, — взволнованно, почти испуганно проговорил Ванька, а его пальцы на ее плече сжались изо всех сил — как если бы он боялся хоть на мгновение отпустить.

— А… — так же испуганно подхватила Полина и замолчала, будто голос иссяк.

— Пожалуйста. Я тебе хоть каждый день ёлку ставить буду. Если сейчас заявление подать, то между праздниками успеем, там рабочие дни есть, я смотрел. Только согласись, Поль.

— Да я не против, — голос все-таки присутствовал, но звучал в высшей степени удивленно. — Ты уверен? А родители?

— Позовем на роспись. Ну, я отца, ты — мать. Боишься, да?

— Не-а…

Она и правда не боялась. Неоконченная академия, кабала у Фастовского, мечты о будущей карьере, которые она, хоть и не озвучивала даже самой себе до конца, но всегда блуждали в ее фантазиях, — ничто не имело значения. Ничто не пугало, а было естественным и обыкновенным. Словно иначе и быть не могло. Мирош шумно вдохнул запах ее волос — шампуня и немного уличной свежести, смешивавшийся с ванилью, витавшей в комнате. И только тогда понял, что, должно быть, причиняет ей боль сцепленными на ее теле пальцами. Разжал, но не отпустил, а тесно притянул к себе.

— Значит, да?

— Да.

— Полька…

— Ну Полька, — усмехнулась она. — А что у нас еще сегодня интересного?

— Тебе мало?

— Да! Мало! — сообщила Зорина таким тоном, будто раскрывала великую тайну.

— Ужин в холодильнике считается? Могу кофе сварить еще… с коньяком, а?

— Считается. Есть хочу. Коньяк — не хочу.

— Не выйдет из тебя путёвой старухи, — рассмеялся Иван.

— Придется тебе довольствоваться непутёвой, — весело заключила Полина и чмокнула его в щеку.

— Садись под ёлкой, я сейчас все разогрею и принесу. Хорошо?

— Замечательно!

Полина расположилась на полу, подтянув под себя ноги, и увлеченно принялась надевать браслет. Мирош негромко хохотнул и, пробормотав под нос: «Придурок!», — подошел к ней. Уселся рядом, так близко, что снова чувствовал исходившее от нее тепло. Перехватил ладонь. И в ответ на По́лин удивленный взгляд, забрал украшение из ее рук и помог надеть. Окольцевал. Навсегда. Думал, что навсегда.

* * *

— Вы знакомы, Станислав Иосифович?

— Лично? Нет, — губы тронула едва заметная улыбка, которую собеседник, несомненно, счел бы доброжелательной. Пригубил бокал с мартини и продолжил: — А бизнес — такая сфера, где приходится, так или иначе, пересекаться. С моим отцом, во всяком случае, у них были однажды общие интересы. А теперь есть спорная территория.

— Вы про тендер на строительство железной дороги? Кстати, поздравляю, потрясающий будет проект.

— Спасибо, — Штофель милостиво кивнул, — Мирошниченко — политик, глава городской администрации, если бы победил, оно бы пованивало, не находите? Считайте, что «Sh-Corp» оказал ему услугу.

— Тонко, Станислав Иосифович, тонко, — рассмеялся Костинский, оглядываясь по сторонам.

Вечеринка была в самом разгаре. Очередная благотворительная сходка в пользу фонда Людмилы Мирошниченко. Не присутствовать здесь Стас не мог по понятным причинам — он был не последним лицом в городе. Он был в числе первых лиц страны из бизнес-кругов. Он им был, стал, черт подери! Так какого хрена до сих пор не перебесится?!

Конечно, Штофель мог бы отправить отца, но предпочел приехать сам. Непреодолимое любопытство привело. Почему-то пришло в голову, что в этот вечер драгоценный наследный принц явит свою физию в ресторане, где все проходило. А с ним может быть и Полина.

Но тех не наблюдалось, зато присутствовал Димон — сопровождал супругу, делал вид, что все происходившее — не его заслуга, а исключительно его алкоголички-жены. О том, что имидж ей пытались поддерживать подобными мероприятиями, знала вся верхушка города. Внешне не подкопаешь. Если не видишь, как она с подноса хватает один бокал за другим. Но об этом не принято говорить. Дурной тон. Людмила Андреевна — удивительная женщина, умница, красавица, так много делает для онкобольных детишек. Сайт ее фонда пестрил фотографиями из больниц и комментариями благодарных родителей и подростков, которым якобы она очень помогла. Благодетельница.