Он успел пройти полквартала, когда сообразил, что в это время будет все еще в Хенли. В Лос-Анджелес им предстояло возвращаться не раньше чем через пару дней после четвертого, и хотя Грэм не помнил, что у него с графиком – по правде сказать, ему было как-то не до того, – он был уверен, что всем членам съемочной группы разрешат отдохнуть на праздники.

Не дав себе времени одуматься, он вытащил из кармана телефон и набрал номер родителей. Слушая длинные гудки, он рисовал в своем воображении эти выходные и улыбался. За все время родители приезжали навестить его во время съемок всего однажды, еще в самом начале. Они тогда снимали первые сцены с его участием на студии в Лос-Анджелесе. Его родители жались в сторонке, безнадежно чужеродные в своих свитерах грубой вязки и в очках. Мама дрожала от стоявшего в студии холода, папа щурился от слепящего света софитов. Во время перерыва мама поцеловала его в щеку и объяснила, что неважно себя чувствует, и Грэму не осталось ничего иного, как проводить родителей взглядом, чувствуя свинцовую тяжесть в животе оттого, что что-то между ними было потеряно навсегда.

Но на этот раз все будет по-другому. Он устроит им экскурсию, поразит их своими познаниями в области кинопроизводства, продемонстрирует им свою игру в обстановке, в которой они смогут чувствовать себя уверенней. Он познакомит их с городом, угостит ужином в «Омаровой верше», они вместе пойдут на гулянья и будут любоваться салютом, как в его детстве. Может, он даже съездит с папой на рыбалку. Может, он даже познакомит их с Элли.

Когда сработал автоответчик – запись была та же самая, сделанная много лет назад, – он кашлянул и заговорил.

– Привет, ребята… – произнес он, потом ненадолго замялся. – Это я. Хотел узнать, есть ли у вас уже какие-то планы на Четвертое июля. Если нет, может, вы смогли бы приехать ко мне на съемки? Вам тут понравится. Очень напоминает наш город. Думаю, вы с удовольствием проведете тут выходные. Да, кстати, я сейчас в штате Мэн. Не помню, говорил вам об этом или нет. В общем, звоните, как что-то надумаете…

Он умолк и поспешно нажал кнопку отбоя, уже не уверенный в том, что это была такая уж хорошая идея. Его родители практически никуда не выезжали. Когда Грэм был маленьким, они ездили в отпуск один раз в год, грузились в машину и за два часа доезжали до океана, где ровно три дня жили в мотеле на берегу, прежде чем вернуться домой розовощекими и хмельными от солнца. Дело было не в том, что им не хотелось повидать мир; просто на две учительские зарплаты они не могли позволить себе ничего большего.

– Мы ведь живем в Калифорнии, – бодро говорили они всегда. – У нас вся жизнь один сплошной отпуск.

Однако Калифорния, в которой Грэм вырос, очень отличалась от той, где он жил сейчас. Она отличалась даже от той Калифорнии, в которой он ходил в школу. Между этими Калифорниями было двадцать минут езды, а разница была такая, как будто это были не двадцать минут, а двадцать часов. Как раз в тот год, когда он должен был идти в старшие классы, он умудрился выиграть стипендию, покрывавшую часть платы за обучение в частной школе в одном из соседних городков, а остаток родите ли внесли из тех денег, которые оставили Грэму бабушка с дедушкой. В то время эта сумма казалась Грэму астрономической, и его мучили угрызения совести за то, что он взял эти деньги, когда на них можно было сделать столько всего: отремонтировать дом, сменить дышащую на ладан машину, заплатить по счетам, которые с пугающей частотой скапливались на отцовском столе.

Теперь, разумеется, у Грэма с лихвой хватило бы денег на все это сразу: он мог бы купить родителям новый дом или целый автопарк, отправить их в кругосветное путешествие и расплатиться со всеми их долгами, не моргнув даже глазом. Но единственное, чего они хотели, – единственное, чего они хотели по-настоящему, – это чтобы он поступил в колледж.

Не то чтобы они были против его съемок в кино, просто они относились к этому как к чему-то, с чем можно смириться, как к временной остановке на пути к высшему образованию, а не как к делу, которому он может посвятить всю свою жизнь. Его отец не смотрел никаких других фильмов, кроме черно-белой киноклассики, а все, что было снято в последние несколько десятилетий, искусством не считал. Когда Грэм пригласил их на премьеру своего первого фильма, они хлопали и смеялись в нужных местах, но он мучительно осознавал, как это все должно было выглядеть в их глазах: нескончаемые сцены драк, нашпигованные головокружительными спецэффектами, пафосные диалоги, но хуже всего была сцена, в которой он наконец-то поцеловал главную героиню и которая неожиданно показалась ему самому невыносимо пошлой.

Да, они чувствовали себя чужими на незнакомой территории его новой жизни и порой не знали, как себя теперь с ним вести. Но Грэм точно знал: они надеялись, что он рано или поздно опомнится и покончит с актерством. Они имели обыкновение говорить о его карьере так, как будто это было что-то вроде вынужденного перерыва в учебе, словно он отложил поступление в колледж ради того, чтобы на один сезон отправиться на гастроли с цирком или провести несколько месяцев за изучением брачного поведения обезьян на Бали. Правда же заключалась в том, что Грэм вовсе не собирался в следующем году поступать в колледж. Освоив программу старших классов с помощью репетитора, нанятого для него киностудией, он намеревался на этом поставить в своем образовании точку.

Отчасти такая позиция была связана с тем, что ему по-настоящему нравилось его занятие и он не представлял, как можно добровольно отказаться от блестящих возможностей, которые сулило ему будущее, от шанса встретиться на съемочной площадке со всеми теми актерами, с которыми ему хотелось поработать, и от всех ролей, которые ему хотелось сыграть. Отчасти же он не видел в продолжении учебы никакого смысла. В колледж обычно шли, чтобы прилежно учиться и потом найти себе хорошую работу, чтобы зарабатывать на ней много денег. Но он и так уже зарабатывал кучу денег, которых ему должно было хватить на всю оставшуюся жизнь. А учиться можно было где угодно, разве не так?

Но если быть по-настоящему откровенным, дело было не только в этом. Все его прежние представления о студенческой жизни – как он будет спешить на занятия в увитые плющом учебные корпуса, как зимой будет хрустеть у него под ногами утренний снег, как он будет болеть за своих однокашников на футболе, сидя на трибунах, и вести философские диспуты в аудиториях, полных студентов с горящими глазами, – все это теперь казалось безнадежно далеким от его новой жизни, в которой его узнавали везде, где бы он ни появился. И уж последнее, чего ему хотелось, – это превратиться в одну из тех знаменитостей, которым вдруг взбредало в голову поучиться и они принимались строить из себя обычных студентов, а сами при этом все время находились под прицелом камер, ловили на себе влюбленные взгляды и то и дело пропускали экзамены и контрольные ради съемок в каком-нибудь независимом кино в Ванкувере. У Грэма не было никакого желания превращать свою жизнь еще в больший спектакль, чем тот, в который она уже превратилась.

Он знал, что родители втайне надеются, что он одумается, а разочаровывать их он терпеть не мог. И тем не менее был уверен в правильности своего решения. Это стало еще одной причиной, по которой они чем дальше, тем меньше понимали друг друга, чем дальше, тем вернее превращались из семьи просто в трех человек, которые когда-то некоторое время жили под одной крышей.

Что им нужно, размышлял Грэм, приближаясь к дому Элли, так это старый добрый совместный отпуск. Еда, флаги и фейерверки в городке, который как будто находился с Калифорнией на разных планетах. Сам Грэм провел здесь всего несколько дней, но уже чувствовал себя совершенно другим человеком. Может, Хенли окажет магическое воздействие и на его родителей тоже.

Но когда распахнулась дверь и на пороге показалась Элли, с еще влажными после душа длинными волосами, совершенно очаровательная в ярко-зеленом сарафане, он понял, что Хенли тут ни при чем. Что это все она.

Он наклонился поцеловать ее – совершенно на автомате, как бывает, когда завязываешь шнурок на ботинке или взбегаешь по лестнице, абсолютно не задумываясь о том, что и как ты делаешь, – и в последнюю секунду отшатнулся, вдруг очнувшись и увидев себя со стороны с отчетливостью, которая испугала его самого.

Они с ней не дошли еще даже до первого поцелуя, а он так запросто потянулся чмокнуть ее, как будто это было что-то такое, что случалось каждый день, этакий машинальный жест, словно они уже целовались тысячу раз. Он распрямил плечи, восстанавливая равновесие. Он не желал находиться в полусне во время их первого с Элли поцелуя. Это было такое событие, во время которого следовало находиться в полном сознании.

– Привет, – со смущенной улыбкой произнес он.

– Заходи, – отозвалась она неловко.

Она провела его в коридор, в котором пахло каким-то чистящим средством с ароматом лимона, и Грэм остановился погладить Бублика, который с деловитым видом принялся обнюхивать его ботинки. Затем они оба двинулись следом за Элли в кухню, где уже был накрыт стол на двоих. Свет был тусклый, и в воздухе до сих пор висел за пах жидкости для мытья посуды. Впрочем, Грэм лишь мимолетно отметил это и тут же забыл; его взгляд был прикован к зеленому сарафану Элли. Она заметалась между шкафчиками и холодильником с виноватым выражением на лице.

– Угощать у нас обычно особенно нечем, – сказала она, – но замороженная пицца или что-нибудь в этом роде найтись должно.

– Я не понял, – пошутил Грэм. – Что, омаров не будет?

Она сощурилась:

– Очень смешно.

– Все в порядке, – заверил он ее и, встав рядом, заглянул в кладовку. Оттуда он вынырнул с начатой пачкой крекеров и банкой консервированного тунца. – Устроим шведский стол. Всего понемножку.