— От этой худой с безумными глазами, ту, что Закир привез?.. Мать моя женщина, ты видел, что он с Закиром сделал? А Шамиль позволил.

— Закир на чужую жену глаз положил. Остался без глаз. Правильно сделал.

— Он ему и член припалил. Так что одни яйца остались. Евнух теперь Закир наш.

— Чмом он тем еще был. Поделом ему. Слишком свой нос задирал.

— Надо и нос до кучи подрезать. Тоже длинный.

Послышался смех, а я медленно сползла по стенке. Мне казалось, что с меня содрали кожу живьем, что каждый мой нерв оголился, и по нему пустили электрический ток. Наверное, такую же боль испытывает умирающий под пытками. Осознание иногда приходит медленно, а иногда оно вспарывает нервы, мгновенно убивая все внутри, взрывая душу. Когда ты летишь в глубокую черную дыру… и, да, я сверну шею там на дне… сама… в одиночестве… никем не услышанная… забытая… и… нелюбимая. Ненужная. Жалкая. Каждое ЕГО обещание мне когда-то было ложью, грязной, наглой, продуманной ложью. Все игра, а я песчинка в этой игре. Другая сыновей родит… Как он смеет? Как смеет вот так топтать меня и любовь нашу?

Идут часы, и я понимаю, что он с ней. Всю эту ночь с ней. А я закрыта здесь в его комнате. И дети наши где-то там в автобусе голодные. Мне кажется, что мое тело превратилось в пепел, а душа корчится в адских муках, и они никогда не закончатся, никогда не прекратятся. Предательство убивает быстрее кинжала. ЕГО предательство превратило меня в полутруп… оболочку, внутри которой кроме отчаяния ничего не осталось… Первая любовь совершенно безжалостна, а когда эта любовь становится единственной на всю жизнь, то она пожирает все существо. Он причинял мне боль с самого начала. Каждую секунду наших отношений. Иногда с отсрочкой в пару лет, но ненадолго. Зверь внутри него не мог обходиться без страданий… моих страданий. И как же он наслаждался там, на улице, когда посадил ее к себе на колени и гладил при мне.

Села на пол, облокотившись о стену, закрыла глаза. Я не имею права сейчас думать об этом, не имею право умирать… потом. Когда дети будут в безопасности. Потом я позволю себе сойти с ума.

А сейчас я должна быть сильной. Послышался звук открываемого замка, дверь распахнулась, и я увидела своего мужа с бутылкой в руке и расстегнутой настежь рубашке. Он поднял руку и ткнул в меня указательным пальцем.

— Ты… Что со мной сделала, сука? А? Приворожила?

Шаг ко мне заплетающимися ногами, и я тут же во весь рост встала и прижалась к стене. Впервые мне рядом с ним было страшно… Нет. Не впервые… Но тогда я еще не знала, на что он способен. А теперь знаю.

— Спроси сам у себя, что ты с собой сделал.

Усмехнулся и сделал нетвердый шаг ко мне.

— Нееет. Не я. Ты. Ты, бл*дь, сидишь вот здесь, — постучал указательным пальцем по голове. — И сводишь с ума.

— А я думала, я сижу в этой проклятой комнате. Под стражей.

Кивнул и подошел еще ближе.

— Сидишь и будешь сидеть, где я скажу, — чуть пошатываясь, осмотрел мое лицо, грубо погладил щеку, — дряяянь, какая же дрянь… красивая… мояяяя.

Не просто пьян, он полумертвец от алкоголя и еще какой-то дряни.

— Ты не имеешь на меня никаких прав. Не твоя уже.

Содрала кольцо и швырнула в него, думала, оно упадет, но Максим поймал на лету, несмотря на свое состояние. Покрутил в пальцах и сунул в карман.

— Пригодится. Можно переплавить. — сердце зашлось от этих слов, захотелось выдрать это кольцо и изодрать ему лицо. — Моя. Раз приперлась сюда.

Схватил за подбородок и приблизился вплотную так, что мне было видно каждую пору на его коже. Завоняло алкоголем и еще каким-то тонким запахом. Женским. Меня передернуло. От своей жены или как ее там… ко мне пришел.

— Все свои права ты оставил на той проклятой бумажке, которую подписал. Там твои права. И у шлюхи, на которую меня променял. Где дети? Что с нашими детьми, ты что-то предпринял? Или ты пьешь с этими жи…

Заткнул мне рот ладонью, не давая договорить.

— Тихо. Заткнись. Иначе мне придется наказывать тебя… а я… я по. ка не хочу.

Опустил голову и тронул пальцем мою шею. Повел вниз к ключицам и обвел вырез, сжал грудь.

— Тебя хочу… бл*дь, Даша, я хочу тебя трахать, слышишь? Сейчас хочу.

Сбросила его руку.

— Дети где? — схватила его за рубашку и тряхнула. — Где дети?

Его ладонь вдруг схватила меня за горло и сильно сжала так, что я закашлялась и хрипло втянула воздух.

— А когда ты, дура, тащила их сюда, ты не спрашивала себя… где они будут? Откуда ты взялась, мать твою? Тебя не должно было здесь быть? Ты понимаешь? НЕ ДОЛЖНО.

— К тебе ехала… брак наш спасать. Тебя спасать. Себя.

Расхохотался, шатаясь и запрокидывая голову.

— Спасать? После того, как ты его погубила?

— Скажи, где дети?

— Задавай этот вопрос самой себе, — убрал волосы с моего плеча, поднес их к носу и втянул запах. — Ты так пахнешь… я ужасно тебя хочу.

И прижался губами к моей шее, а я впилась в его плечи дрожащими руками в попытке оттолкнуть. Но ему было плевать, он схватил меня за талию, приподнял и поволок к постели. Я упиралась ногами, пытаясь притормозить его, била по спине руками, но он намного сильнее. И возбужден. Я чувствовала его напряженный член бедром. Опрокинул навзничь на кровать и навалился сверху.

— Не прикасайся ко мне. Отпусти меня. Не смей.

— Ну ты же хочешь знать, что с твоими детьми, а я хочу к тебе прикасаться… Давай удовлетворим желания друг друга.

Я не верила своим ушам, он заставлял меня… это был шантаж. Самый омерзительный, гадкий, недостойный.

— Ты омерзителен. Это так… так противно.

— О дааа, тот еще подонок. Я хочу взять свое. Без насилия, как ты говоришь… сама дашь.

Схватил меня за волосы и заставил запрокинуть голову, чтобы пройтись языком по моему горлу вниз к ключице и прикусить грудь через ткань.

— Не твое. Твоего здесь ничего нет.

— Мое. Я сказал. Этого достаточно. Пока я так хочу — мое.

Я силой оттолкнула его от себя, но он навалился снова, перехватив мои руки и заводя их мне за голову.

— Хочешь знать, где они — раздвинь ноги и заткнись.

Смотрит на меня, пошатываясь на руках, пристраиваясь у меня между бедер.

— Ты — животное.

— Да кто угодно, — опустил голову и дернул ворот платья, отрывая пуговицы, раскрывая края, обнажая мою грудь. Оскалился и завладел моими губами. Не целуя, а сминая и кусая их, безжалостно, жестоко, наполняя мои легкие запахом алкоголя, заставляя задыхаться от отвращения. Я вертела головой в попытке освободиться от поцелуя, а он не давал мне этого сделать, а потом вдруг отстранился и спросил, глядя в глаза:

— Уже ненавидишь? М? Отвечай. Ненавидишь?

— Ненавижу. Ненавижу, как это только возможно.

Вытерла губы ладонью после его поцелуя, а он снова оскалился, как зверь. Прикрыл глаза, словно впитывая в себя эти слова, а потом зло ухмыльнулся.

— Я этого ждал. Ты даже не представляешь, как я этого ждал.

Пьяный, сумасшедший, чужой. Я не понимала, чего он хочет… точнее, не видела кроме похоти никаких эмоций, и это сводило меня с ума. А потом наклонился и хрипло процедил:

— Запомни… мне плевать, на твою ненависть, насрать на твои желания. Ты приперлась сюда за каким-то хером и будешь моей шлюхой. Я буду тебя трахать. Я и только я. Потому что… так хочу. И могу.

Грубо сжал мою грудь.

— Можешь получать удовольствие, а можешь просто закрыть рот и молча раздвинуть ноги. Когда я кончу, я скажу тебе, где твои дети.

— Я тебя не прощу. Слышишь? Я никогда тебе этого не прощу.

— А кто сказал, что оно мне надо? Твое гребаное прощение.

Задрал подол платья мне на талию, придвинул за бедра к себе, содрал трусы и просунул руку между моих ног.

— И правда, не хочешь… — злой смешок, сунул пальцы себе в рот, смачивая слюной, — ничего, захочешь. А не захочешь — и на это плевать. Я хочу.

Процедил и вошел в меня одним толчком. Я закрыла глаза и опустила руки, сжала простынь. Кроме ощущения его члена в себе, больше ничего не чувствовала.

Он помедлил, а потом начал двигаться. Быстро, безжалостно, со злом. Не лаская, не целуя. У меня не было даже слез. Я просто терпела. Не двигаясь, не издавая ни звука. Он входил быстро, глубоко, на грани с болью. Но я как омертвела. Мне хотелось только одного — чтоб он кончил и сказал, где мои дети. Когда движения ускорились, я приоткрыла глаза и отстраненно посмотрела на его лицо. А он так же смотрел на меня. Беззвучно вонзаясь, по лбу стекает струйка пота, а волосы упали на лоб. Зарычал, в последний раз толкнувшись в меня, брызгая спермой, не переставая смотреть на меня осоловевшим взглядом. А я ничего не чувствую. Абсолютно. Только дикое опустошение. Когда он дернулся последний раз, содрогнувшись всем телом, я хрипло спросила:

— Где дети?

— В безопасном месте под охраной.

— Я не верю тебе. Где они? Их забрали из автобуса?

— Не важно где. Придется поверить. У тебя… нет выбора.

Откинулся на спину и закрыл глаза. Через секунду я поняла, что он вырубился. Так и не разулся, и не застегнул штаны. Чужой, Боже, какой же он чужой.

Зачем я любила его все эти годы? Ради страданий? Я получила их сполна. Столько боли, сколько с ним, я не испытывала никогда. И я распята на этой боли, как на кресте, а он вколачивает в меня новые гвозди один за другим.

Как же я надеялась, что мы будем счастливы… но это счастье было скоротечным и ненастоящим. Он таки сломал меня. Казнил. И теперь глумится над моими останками. Медленная и мучительная казнь, смотреть на него и понимать, что никогда не любил меня, понимать, что между нами никогда ничего не было кроме моей иллюзии. Каждое его оскорбительное слово больнее удара плетью. Я не верила сама себе, что слышу все это от него. Неужели он выпустил на волю свои истинные эмоции. Унижая и оскорбляя меня, наслаждался и упивался моей агонией.