В этот момент послышались шаги. Кто-то спускался к складу. Я вжалась в стену, мечтая с ней слиться, притаилась за дверью в ожидании. Задержала дыхание. Шаги стихли. Кто-то стоял с другой стороны. Нас разделяла железная дверь бункера. Я затаилась, стараясь не дышать и не двигаться. И за дверью тоже было тихо. Неужели за мной пришли? Это конец? Меня убьют вместе с остальными пленными?

От одной мысли об этом стало жутко. Нет, не за себя… я вдруг отчетливо поняла, что, если меня придут убивать, это означает одно — Максима больше нет в живых.

Я зажмурилась. В висках пульсировал панический страх. Послышался скрип, как поворот ключа. Расширенными глазами я смотрела на дверь. Но она не открылась. Шаги начали удаляться. Медленно и бесшумно выдохнув, содрогаясь всем телом, я прикрыла глаза. Пока наверху не раздался взрыв, и я не подпрыгнула от испуга, а с потолка посыпалась штукатурка.

Там настоящее побоище. Я инстинктивно дернула ручку двери, и та вдруг совершенно легко открылась. Судорожно сглотнув, потянула ее на себя, прогибаясь под тяжестью, приготовившись к нападению или… сама не знаю к чему, но там за дверью царил полумрак, мигала красная лампочка.

Осмотревшись по сторонам, вглядываясь в красноватый полумрак, я, осторожно ступая, пошла вперед. Здесь наверняка должна быть лестница. Наверх. В темницы, где держали пленных. Я старалась не смотреть на мертвецов. Нет, мне не было страшно, мне было их жаль. Настолько жаль, что сердце переставало биться.

Умереть вдали от Родины. Сгнить вот так на полу. Не в земле, не в кругу оплакивающей семьи… Это ведь так страшно. Еще страшнее думать о тех, кто так и не дождался несчастных домой, кто не знает, что с ними и где их тела. Кто всю жизнь будет вздрагивать от телефонного звонка и стука в дверь, надеяться и ждать… И все это сделал мой муж? Разве когда-нибудь он сможет от всего этого отмыться? От крови и от всей грязи? Как он вернется домой? Как снова сможет стать Максимом Вороновым? Если его поймают наши? Его же казнят на месте. Расстреляют, как бешеное животное. Без предупреждения. Никто и никогда не сможет оправдать все, что он натворил. Я дошла до двери, ведущей наверх, и в отчаянии поняла, что дверь наглухо закрыта. Сверху раздалась автоматная очередь, и я бросилась обратно в полутемный коридор.

Я шла вперед, вспоминая, как меня тащили сюда. Но это словно лабиринт. Как в фильме ужасов, когда перед тобой, сколько бы ты не шел, всегда одна и та же комната. Джабар спустил меня в бункер… Но, оказывается, это подземные тоннели, ведущие неизвестно куда. Внезапно погас свет. Я застыла на месте, замерла, заставляя себя привыкать к темноте и прислушиваясь к звукам. И вдруг увидела, как на стенах с облупившейся краской проступили светящиеся стрелки. Возможно, это запасной выход из здания. Я шла вдоль склизких стен, не зная, что меня ждет впереди, пока не уткнулась в тупик. Ощупала все, осмотрелась и поняла, что пришла в никуда. Идиотская шутка. Я истерически засмеялась, до слез. Села на пол и закрыла лицо руками. В доме все гудело и сотрясалось. Выстрелы, взрывы, крики. Я словно вживую видела трупы и кровь. Мясорубка, которую устроил мой муж.

— Господи — это дно… это самое грязное дно, и нет отсюда спасения.

Подняла голову и вздрогнула. Вверху люк, обведенный светящимся кругом. Я не заметила, только потому что смотрела себе под ноги. Протянула руку и толкнула крышку, та легко поддалась и съехала в сторону. Истощенная, ослабленная и растерянная я не сразу смогла выбраться наружу. В нос сразу ударил запах гари и пыли. Дым разъедал глаза и легкие, я закашлялась. Осмотрелась и вдруг поняла, что я снаружи. Я не в здании. Вовсю шел проливной дождь. Там, за полуразвалившимися стенами все еще кто-то воевал, сражался. Я видела мелькающие тени, слышала, как бьются стекла, как кто-то кричит и стонет. Потом бросилась в сторону леса. Укрыться, затаиться, пока все не закончится… а потом? Я не знала, что будет потом. Мне было настолько страшно думать об этом, что я застывала всем телом, как будто меня заморозили. Не знала, кто там победит… кто останется в живых. Одна часть меня готова была сорваться с места и рвануть туда. Искать его. Убедиться, что он живой. И пусть все сгорит, пусть все сдохнут, а он останется. Да… так эгоистично и жутко… А другая часть меня понимала, что нельзя мне туда. Не вернусь живая. Только о детях сейчас. Я не должна думать больше ни о чем. Только о них. Обо всем остальном я заплачу, завою потом, когда буду иметь на это право и время. То драгоценное время, которого сейчас катастрофически не хватало. Вдалеке раздавались нескончаемые автоматные очереди. Блокпоста террористов уже не было, только развороченные машины, запах гари и бензина.

И вдруг сзади послышался треск ломающихся веток. Резко повернулась на шум и застыла на месте. На меня надвигался бородатый, окровавленный детина, огромный, как скала, с открытым перекошенным ртом. Он озверел от битвы и погони. Возможно, он гнался за мной всю дорогу, а я не слышала его, погруженная в свое отчаяние. Его глаза, налитые кровью, сверлили меня словно кинжалы, и я видела в них свою смерть. Он разъярен битвой, ранен, и он убьет меня в два счета. Потому что я не "своя". Он знает об этом. Я для него олицетворение врага. И слишком слаба, чтобы дать ему отпор. Сделала два шага назад, и в этот момент он с рыком бросился на меня и как-то завис в полупрыжке, тут же упал замертво, в его шее образовалась дыра, и кровь фонтаном брызнула на подол моего платья. Его застрелили. Возможно, из снайперской винтовки. Задыхаясь от ужаса, я бросилась прочь. Тот, кто убил боевика, мог быть и врагом. Я могла стать следующей, возможно, он тоже гонится за мной. Оглядываясь назад, спотыкаясь и падая в грязь, я бежала куда глаза глядят. Нет, за мной не гнались. Я осталась совершенно одна в этом лесу, в тишине. Гулкой и тревожной. Совершенно не зная, где я и куда мне теперь.

Вдалеке послышался еще один взрыв, и я с замирающим сердцем обернулась в сторону лагеря боевиков. Еще несколько секунд я смотрела туда, в темноту. Он остался там. В том мраке. Один среди врагов. С одной стороны — боевики, а с другой — свои, которые уже перестали быть для него своими. Боже, спаси и сохрани его. Боже, не ведает он, что творит. Защити его и дай ему выжить. Молю тебя, господи. Заклинаю. Накажи потом… не сейчас… Прошу. Пусть живет. Да, я молилась о нем, как могла. Молилась за жизнь моего презренного, моего сумасшедшего маньяка, за моего зверя, свернувшего на тропу смерти. А кто еще о нем помолится? Кто остался у этого безумца, кроме меня? Кто еще любит его всей своей израненной и больной душой… кто, если не я?

Я сделала глоток воды… Он был последним. Вода закончилась. Вылила последние капли, и мне на лицо что-то выскользнуло, упало в траву. Я рухнула на колени, нащупывая, что именно уронила. Пальцы нашли что-то, завернутое в целлофан. Разодрала пленку и увидела клочок бумаги. Развернула дрожащими руками. Черт. Как же темно. С трудом рассматривая сливающиеся буквы, прочла.

"Северная звезда. Рождение тает с расстоянием. Отверженный стоит на кресте и исчезнет с красным". Его почерк. ЕГО. И записка эта мне.

Северная звезда… это север. Он рассказывал мне о ней, когда мы смотрели на звезды. Говорил, что полярная звезда всегда выведет заблудившегося путника. Значит, мне идти на север? Рождение… тает… Отверженный стоит… Что это значит? Что? Отверженный. Брошенный. Отвергнутый… Изгой? Изгой… Изгой ждет на перекрестке и… с красным… Что значит красный? Думай, Даша, думай. Красный. Уйдет с красным. Уйдет с рассветом? Где на перекрестке, гдеееее? Рождение тае… Таи… Рождение Таи. Двадцатого числа. Двадцать километров? Четыре-пять часов идти? Сейчас около часа-двух ночи… Боже. Я не успею до рассвета. Разве что бежать не останавливаясь.

Пусть я не ошибаюсь. Пусть это все именно так, как я поняла. Надо бежать. Нельзя терять ни минуты, и я помчалась по узкой лесной дороге. Пока бежала, слезы катились по щекам… смотрела вперед, а сама ничего не видела. Не думала о сбитых и натертых ногах, о том, что дыхания не хватает и в горле адски пересохло. Когда выбежала к дороге, показалось, что стало легче, но только показалось. Никакого перекрестка не было и в помине. А небо начало светлеть. Я бежала и смотрела на это небо… проклятое небо, на котором больше нет моих звезд. Все чужие… холодные, злые. Задыхаясь, кашляя, спотыкаясь, я продолжала бежать… завидела впереди указатель и, набрав в разодранные легкие побольше воздуха, побежала снова. Пока не упала на колени на самом перекрестке. Совершенно пустом. Красная полоса рассвета уже становилась оранжевой. Закрыла лицо руками и уткнулась лбом в разбитый асфальт. И вдруг услышала рев двигателя. Ко мне несся военный джип, покрытый защитной сеткой.

Убегать и прятаться сил не было. Машина с визгом затормозила возле меня. И когда сильные руки Изгоя подняли меня и прижали к сильному, горячему телу, я обмякла и разрыдалась.

— Ну все. Все, все. Я здесь. Поехали к детям, сестренка. Все кончено. Ты жива.

Отрицательно качнула головой и впилась руками ему в воротник, пытаясь устоять на дрожащих ногах.

— А он? — срывающимся голосом, чувствуя, как ускользает сознание.

— Ты жива. И это самое главное.

— Где… он? — проскулила и рухнула в темноту.

Опустошенная, выпотрошенная, разбитая до такой степени, что казалось, я не могу пошевелить руками и ногами, даже пальцами, я сидела на полу и прижимала к себе детей, раскачиваясь из стороны в сторону. Я рыдала навзрыд, не могла сдержаться, понимала, что пугаю их, что должна держать себя в руках и не могла. Сжимала их жадно, целовала, гладила и снова прижимала к себе. Никто не сопротивлялся, они молча терпели мою истерику и целовали меня в ответ. Притихшие, такие изменившиеся за эти ненормальные дни адского безумия. Как будто стали старше, как будто годы прошли.

Я плакала от облегчения, от понимания, что они живы и мы в безопасности, что эта странная война осталась где-то там, в неизвестном месте, за какой-то чертой, которую никогда больше не пересечь. И мои дети живы.