Ульяна Соболева - На дне

Помещение маленькое, узкое, не развернуться. Нас разделяла узкая решетка с тонкими прутьями.

Я подошла к нему, тяжело дыша, сдерживая дикий вопль отчаянья. В таком состоянии невозможно кого-то слышать и чувствовать.

Я не знала, что сказать… у меня не было слов. На секунду мне показалось, что он мертв, я вцепилась в прутья руками, жадно вглядываясь в его лицо, стараясь уловить слабое дыхание. Уловила. Он дышал поверхностно, тяжело с перерывами. А я наоборот — задыхалась, и сердце заходилось от боли, оно кричало и корчилось, истекало кровью. Всхлипнув, я протянула руку, чтобы тронуть его, и в этот момент он дернул головой, чтобы избежать прикосновения.

Неужели увидел… неужели почувствовал, что я здесь?

— Максим… Максим, это я… ты меня слышишь? Я здесь. Я не оставлю тебя. Я… я сделаю все, чтоб тебя отпустили. Посмотри на меня, умоляю… пожалуйста.

Его голова слегка приподнялась, и он снова уронил ее на грудь. Дрогнули опухшие, багровые веки. Он пытался приоткрыть глаза и не смог. Я застонала от бессилия, от того, что с меня самой словно содрали кожу живьем. Как же сильно я чувствовала его боль каждой клеточкой своего тела. И уже не думала в этот момент о том, что он сделал с нами, со мной. Я просто понимала, что если он умрет, умру и я. Не смогу без него… Он часть меня. Темная, адская, беспросветная… но моя. Кусок моего сердца, кусок моей души. И в моей груди его сердце…

— Я принесла воды. Это все, что получилось принести… я напою тебя.

Достала флягу, открутила крышку и попыталась просунуть руку с крышечкой к его губам… и в этот момент Максим приоткрыл заплывшие глаза, стараясь посмотреть на меня. Потрескавшиеся, иссохшие от жажды, разбитые губы шевельнулись, и я прильнула к клетке.

— Что? Я не услышала… скажи еще раз. Прошу…

— У-би-рай-сяяяяя, — прохрипел, содрогаясь всем телом, — вооооон.

— Пошла вон, — каждый слог давался ему с трудом. Он захлебывался звуками и не открывал глаза.

— Не уйду, — упрямо, кусая губы, сжимая руки в кулаки так, что ногти впились в кожу ладоней, распарывая ее до крови. — Не оставлю тебя, слышишь? В горе и в радости, в болезни и в смерти. Помнишь? Пред Богом жена тебе и перед Дьяволом. И ни одна бумажка этого не изменит.

Схватилась за решетку, протискивая руку с крышкой и поднося к его израненным губам.

— Попей немного, тебе надо пить.

Дернул головой и усмехнулся уголком рта, застонал, закашлялся, и изо рта потекла струйка крови. От ужаса я вскрикнула… когда-то считала, что если кровь со рта идет — это конец. Но он оскалился в попытке засмеяться, и зубы тоже были испачканы в крови. Его гадская привычка разгрызать щеку до мяса, когда его корежит изнутри и боль нет сил терпеть. От одной мысли, какие нечеловеческие пытки ему пришлось вынести, меня затошнило.

— Я… все рав-в-но с-с-с-до-х-ну… уй-ди-и-и. Не смо-т-р-и-и-и.

С трудом приоткрыл веки, отыскивая меня помутневшим взглядом, удерживая голову на весу. От усилий у него запульсировала жилка на лбу и дрожал подбородок. Но глаза сверкнули тем самым непримиримым блеском, который был в них всегда.

Дернула решетку с яростью и отчаянием. Закричала, голос сорвался на глухое рыдание:

— Я здесь, чтобы спасти тебя. Я не оставлю. Я буду бороться. Я буду выгрызать тебя у них зубами. Ты не сдохнешь. Говори мне, что хочешь. Прогоняй, обзывай, презирай и ненавидь меня… ничто и никто не сотрет из моего сердца любовь к тебе. Я тебя люблю. Так люблю, что не смогу без тебя жить. Не смогу, слышишь, ты. Воронов. Ты мой. И плевала я, что ты об этом думаешь. Я не позволю тебя убить… пойду на что угодно.

Опустил опухшие веки и тихо пробормотал.

— Я… я уже не люблю. Не лю-б-лю те-бя. У-би-рай-ся. Не нуж-на ты мне. Не ну-ж-нааааа, — последний слог выхаркал и затрясся всем телом от усилий.

Сползла по решетке вниз, дотягиваясь руками до его связанных ног, испачканных грязью и кровью. Впилась в них ледяными руками, рыдая, прижимаясь всем телом к клетке.

— Не люби. Пусть так. Пусть не нужна. Как ты говорил… моей любви хватит на нас двоих. Хватит ее… хватит, чтобы вытащить тебя отсюда. Ты — моя жизнь, Максим. Тебя не станет, и от меня ничего не останется.

Но мне кажется, что он меня уже не слышит. Глаза закрыты, грудь едва приподнимается и опадает. Поднялась, шатаясь, с пола, удерживаясь за прутья, не отрывая взгляда от любимого лица. Протиснула руку сквозь прутья и коснулась заросшей, грязной щеки, провела по ней дрожащими пальцами. Сердце сжалось так, что от боли в глазах потемнело. Провела вниз по груди, чтобы ощутить, как бьется сердце под изодранной рубашкой. Испачкала ладонь его кровью, захлебнулась стоном, увидев на его коже вздувшиеся следы от ударов плетью.

— Там… в твоей груди не твое сердце. Нет. Не твое. Там мое… остановится, и меня не станет, Максим… Ты это понимаешь? Безумец. Я же живу одним тобой.

Он едва дернулся, и в груди что-то зарокотало, как сдерживаемый ураган, как пробуждающееся торнадо в недрах земли. Дрожит и пытается сдержать эту дрожь… дрожит, когда мои пальцы касаются его тела.

— Ты не сдохнешь. Слышишь, Максим? Не сдохнешь. Я не позволю. Я тоже Воронова, и я сделаю все, чтоб мое сердце билось. По трупам пойду, по головам. Но тебе уйти не позволю. Не сдохнешь. И ты меня слышишь, я точно знаю. Я. ТЕБЯ. ЛЮБЛЮ. Люблю так, как никто никогда любить не будет и не умеет. Любого люблю… и мне не важно, любишь ли ты меня. Это не имеет никакого значения.

Дверь с грохотом открылась, и я впилась в решетку.

— Время вышло. Пора уходить.

— Еще минуту. Пожалуйста.

Не оборачиваясь, надеясь, что мне эту минуту дадут.

В проеме двери появился боевик, с каменным выражением лица. Он кивнул на дверь и указал на нее дулом автомата.

— Вышла. Все. Хватит. Давай. Таков уговор был.

Сжала челюсти до боли в суставах, так что в ушах запульсировало и зубы заскрежетали. Пошла к двери, но возле нее не выдержала и резко обернулась. Он поднял голову и смотрел на меня… Не моргая, не отрываясь. Взглядом, полным дикого и безумного отчаяния. Таким взглядом не лгут… таким взглядом прощаются. И я не выдержала, хотела кинуться обратно, но меня выволокли за дверь и захлопнули ее перед моим носом. Я впилась ногтями в доски, ломая под корень ногти, до крови, до заусениц.

— Максиииииим… я их вижу, слышишь… вижуууу… тебе их не спрятать от меня… вижуууууууу.

Я колотила в дверь, разбивая костяшки пальцев. Боевик стоял сзади, как каменное изваяние. У него было указание не прикасаться ко мне. Я зашлась в истерике. Меня трясло, словно в лихорадке, я кричала и цеплялась за проклятую дверь, в жалких попытках открыть.

Максим смотрел на меня… смотрел. Я видела эти больные глаза. Видела эту адскую боль. Я хочу сказать ему хотя бы еще одно слово. Еще раз. Один раааз. Побыть рядом. Немножко. Господи. Еще один раз. Чьи-то руки крепко сжали меня, и я услышала голос Андрея.

— Все. Нам надо уходить. Обопрись на меня, я тебя держу. Вот так. Идем, моя девочка.

Но у меня подгибались ноги, я вырывалась и тянулась к двери. Андрей сильнее прижал меня к себе. Через несколько минут он вынес меня к машине. Дождь все еще лил, холодный ветер пробирал до костей. Я уже не плакала, я спрятала лицо на плече брата и вздрагивала. Потом тихо сказала:

— Они не могут его убить… не могут… Боже… Андрей… что они с ним сделали… ты бы видел… на нем нет живого места. Они его изуродовали, — всхлипывая и цепляясь за воротник, захлебываясь слезами, — как же ему больноооо… как мне вынести это… как.

— Я знаю, на что они способны… знаю, моя девочка. Знаю.

Он поднес меня к машине, но я впилась в его шею, заставляя посмотреть себе в глаза.

— Мы не можем вот так уехать. Мы должны что-то сделать. Мы не можем его здесь оставить. Я верю… верю, что есть выход. И… он не такой, как ты думаешь. Это он вытащил меня оттуда… он спас… он… Нельзя уезжать и бросать его. Они убьют… слышишь, убьют егооо.

Андрей отвел взгляд и посадил меня на заднее сиденье.

— Я думаю. Я жду ответов из нескольких мест. Пока что мне удается отсрочить казнь. Отсрочить на час, на два и это уже победа. Это все, что я могу на данный момент.

— Ты же… ты же Граф… ты же все можешь, Андрей. Всеее. Найди людей, найди тех, кто его вытащит отсюда. Можно ведь напасть на этот аул. Можно камня на камне здесь не оставить.

— Не можем напасть. Войска не войдут сюда. Слишком много боевиков. Слишком глубоко в тылу находится этот аул.

— Попытайся что-то сделать, — взмолилась я. — Просто попытайся.

— Я пытаюсь. Пытаюсь, Даша. Я уже дошел до крайностей. И пока ничего не выходит.

— Не верю… — я держалась за его плечи и отрицательно качала головой, — не верю я. Его можно вытащить… ты ведь не хочешь, да? Не хочешь его спасать? И… и не надо. Я сама. Я придумаю как.

— Как же ты любишь его… как безумно и сильно любишь. После всех унижений, после всего, что было. Я уже не знаю, как еще он должен тебя растоптать, в какой грязи утопить… Я все еще не могу простить его за то, что он сделал с тобой. Я все еще помню синяки, капельницы, швы… А ты… у тебя есть силы за него бороться и защищать его.

Тяжело дыша, я смотрела на брата, чувствуя, как мое тело наполняется отчаянной силой, чудовищно неподъемной энергией разрушения. И я едва сдерживалась, чтобы не заорать.

— Он — мой муж. Он — отец моего ребенка. Он — мой отец, он — мой любовник, он — мой брат, друг, муж. Он — мое все. Пусть вырвет мне сердце и закопает мое тело. Я воскресну и приползу, чтобы закрыть его собой… пусть весь мир считает, что он не прав, а я стану сзади и буду подавать ему патроны. Вам этого не понять… да и зачем? Ты не я. Спаси его… Спаси, или я пойду на страшные меры.