И эта девочка шахидка… у меня не было выбора. Да, я смотрел в ее глаза и видел там отражение старой безглазой корги, она качала головой и смеялась.

"Выбирай, Зверь, или отдашь мне ее или она заберет сотни и подарит их тоже мне… Выбирай, святоша. Выбирааай".

И я выбрал. Пока она билась в конвульсиях, я стиснув зубы слушал смех этой сволочи… а потом меня как ударили под дых.

"Сюрприз… дадада, мальчик. Ты же просил. А вот и твоя совесть. Обернись."

Обернулся и омертвел. Никогда не забуду выражение ЕЕ глаз в эту секунду. Вся боль вселенной обрушилась на меня и придавила каменной плитой, заставляя понять, что уже никогда мне из-под нее не выбраться. Это конец. Блядь. Почему сейчас. Здесь. Почему, мать вашу. За что эта грязная сука-судьба так глумится надо мной. Какого хрена исполняет мои желания таким чудовищным, таким ужасным способом.

Такая чистая, такая хрустальная мечта увидеть мою Дашу, мою девочку, мою малышку обернулась самым настоящим кошмаром.

И вот он я… лежу на спине, продырявленный пулями и смотрю, как она бьется в стекло, как кричит, плачет, как сходит с ума и шепчу ей о любви. Шепчу и чувствую, как растягиваются в улыбке мои потрескавшиеся губы. Она будет жива, моя девочка. Она спаслась. А остальное не имеет никакого значения.

Но… это еще был не конец.

И я выжил. Как? Так как выживают самые настоящие звери, на чистом энтузиазме и желании вернуться домой. Я попал в плен и просидел долгие месяцы в яме. Знай они кто я на самом деле то меня бы ждала лютая смерть, но мне повезло, и я отделался шрамами, ожогами с диким желанием выжить любой ценой не могла совладать даже смерть. А я смотрел ей в глаза каждый день… Пока меня не отбил спасательный отряд. Я тогда уже не ходил, не разговаривал и мочился под себя.

Несколько месяцев в больнице пока не заросли сорванные голосовые связки, не срослись сломанные кости и на попутках в город. И там на КПП попал в перестрелку. Дальше смутно помню, что происходило, но когда у меня на чистом русском языке спросили, как меня зовут прохрипел:

— Максим Воронов

* * *

Она возвращала меня к жизни моя девочка. Каждым взглядом, каждым прикосновением. Оживляла своими сладкими слезами, льющимися из глаз, слезами обо мне. Я сцеловывал каждую из слезинок и закрывало в изнеможении веки. Не в силах поверить, что все же стою на берегу, что сжимаю ее в объятиях, а рядом сопит наш крошечный сын… Мой сын. Второй сын.

А первый стоял рядом и заглядывал в колыбель и восторженно комментировал все, что делает малыш.

— Он… он такой маленький.

— Очень маленький.

Даша держит меня за руку так крепко, что мне кажется мои пальцы раскрошатся, но я бы ни за что не выпустил ее руку. Все эти дни, после моего возвращения, она хватала меня за ладонь и боялась отпустить.

— Если я трону его пальчики они не сломаются?

— Не сломаются. Малыши очень крепкие. Тронь.

Яша протянул руку и коснулся кулачка ребенка, потом тут же отнял руку.

— Как вы его назвали?

— Мы ждали тебя, чтоб ты его назвал.

От неожиданности вздрогнул и повернулся ко мне. До сих пор нам с ним не удалось поговорить. И этот разговор висел надо мной, как стопудовая гиря, готовая вот-вот обрушиться на меня и размозжить мне голову и сердце.

— Я? — взгляд синих глаз, так напоминающих мои собственные, загорелся.

— Да. Ты его старший брат и если хочешь ты можешь назвать его любым именем.

Яша вопросительно посмотрел на Дашу, и та кивнула. Моя понимающая девочка. Мудрая и смелая.

— Можно я назову его Марком?

— Красивое имя.

Даша прижала к себе моего старшего сына, а я ощутил, как сердце сжимается еще сильнее. Оно словно не в состоянии выдержать обрушившегося на него счастья.

* * *

Я просил у нее прощения каждый день. Нет, не словами. Они казались мне слишком банальными и мелкими. Только прикосновениями и тишиной. Особенно когда прикасался к шрамам на ее спине, руках… Шрамам, оставленным мною.

— Малыш… — с горечью выдыхая, нащупывая их под тонкой шерстью свитера.

— Молчи, — закрывает мне рот поцелуем, не давая больше говорить, не давая вспоминать и сожалеть. Помогая мне возродиться, помогая выкарабкаться из тьмы, в которой я каждую ночь орал от ужаса, вскакивая в постели и чувствуя, как обливаюсь холодным потом.

"Я здесь. Я тобой. Мы уже не там… ты дома, Максим, любимый, ты дома"

Но меня тошнит и кажется вот-вот вывернет наизнанку. Я всегда буду там, забыть такое невозможно. Я снова и снова буду прятать ее, буду бояться, что не смогу защитить и… и там, во сне я опять буду хлестать ее плетью, а потом рубить себе руки топором.

И все эти шрамы… они, как напоминание, о том, что и кто живет во мне. Какое жуткое порождение зла спрятано где-то во мраке моего сознания. Оно должно было сдохнуть там…

— Я… не должен был возвращаться. Не должен. Я чудовищеееее…

Выхаркивая эти слова и задыхаясь, скатывался с постели на пол, прислоняясь горячим лбом к нему и содрогаясь всем телом.

— Ты что? Ты что, любимый. Ты не чудовище. Ты… ты мой любимый, мой мужчина, мой Зверь. Мой… мой ласковый, нежный. — и ее губы касаются моих глаз, скул, дрожащего рта, осушают терпкие слезы, застывшие на ресницах.

— Даша… я страшная тварь… понимаешь? Тварь.

— Не понимаю… и не хочу понимать. Ты мой. Ты моя жизнь и мой воздух.

* * *

У Андрея заняло целый год, чтобы восстановить мое имя, документы. Все это время мы с Дашей и детьми жили за городом в маленьком особняке под другими документами.

— Нам нужно стереть целый кусок истории, — Граф подтолкнул ко мне бокал с виски, — и написать его заново. Заполнить пробелы подставными документами, распечатками, файлами. Иначе тебя ждет пожизненное… Ну ты знаешь.

— Знаю, — усмехнулся и осушил до дна свой бокал.

Андрей вдруг силой сдавил мои пальцы.

— Бля. Зверь. Твою ж мать. Как же это охренительно хорошо, что ты здесь.

— Согласен. Я тоже так считаю.

Мы рассмеялись, и Андрей допил свой виски.

— А теперь о плохом. Мразота все еще жив и все еще выкрутился, выбрался сухим из воды. И у нас на него ничерта нет.

Я ощутил, прилив дикой, черной ненависти и сжал руки в кулаки.

— Будет. Еще немного и будет. Устроим твари настоящую войну. Вернешь меня официально к жизни и повоюем.

— Да, ублюдка ждет сюрприз. Фаина звонила, она с детьми уехала отдыхать.

— Справляется?

— Чтоб она и не справилась. Конечно все не совсем гладко… но она старается.

— Но сразу с двумя? Притом усыновленными… Кто с ней?

— Глеб поехал, сказал охранять будет. И целая свита моих людей.

— Ладно, задержался с тобой. Я домой. Дашу три дня не видел.

— Подгорает?

— Еще как подгорает.

Обнялись рывком, сильно до хруста в костях.

— Я тебе этого "стреляй" никогда не прощу.

— Не прощай. Может когда надо будет все же выстрелишь.

Отодвинулся и прижался лбом к моему лбу.

— А ты бы выстрелил, Зверь?

— Хрен тебе.

* * *

К дому подъехал и тихонько припарковался подальше, чтоб детей не разбудить, вышел из машины и пробрался к приоткрытому окну, всматриваясь в одинокий женский силуэт на фоне приглушенного света. Мне виден аккуратный профиль, развивающиеся волосы и тонкие пальцы на подоконнике. Всматривается вдаль, не увидела, что я приехал. Забрался через окно в коридоре, прокрался к спальне, проскользнул через приоткрытую дверь, но едва подошел сзади, как услышал ее голос:

— Я тебя за километры чувствую… Чувствую, что ты рядом и хочется вопить от счастья.

Подошел вплотную и притянул ее к себе за свитер.

— А мне всегда хочется рычать, когда я вижу тебя. Заметила… моя сладкая. Ждала, да? Ждала меня, Даша?

Просунул руку под одежду, касаясь горячей кожи кончиками пальцев, вдыхая ее запах.

— Ты безумно сексуальная в этом свитере — провел языком по мочке уха и прикусил — особенно, когда я чувствую, как ты хочешь меня. Ты уже промокла, моя девочка? Промокла пока думала обо мне?

— Ты сказал, что приедешь завтра…

Наклонился к ее лицу… между нами буквально миллиметры… Но я не целую. Провожу языком по пухлой губе, но Даша вдруг отстраняется от меня и делает шаг назад, прислоняясь к подоконнику, выгибаясь назад, так, что свитер обрисовывает ее формы, прилипая к телу.

И это заводит. Заводит сильнее, чем если бы она стояла голая передо мной на четвереньках. Посмотрел в дерзкие голубые глаза и почувствовал, как от желания в паху заныло. Забираясь руками под свитер, касаясь пальцами кружева белья. Сдавил через ткань лифчика сосок и прошептал в ухо:

— Я хочу, чтобы ты показала мне сама, КАК сильно ты меня хочешь, малыш… Ты писала мне все эти сумасшедшие смски и сводила с ума. А теперь показывай… или я накажу тебя. Я хочу видеть тебя везде, влажную и готовую, изнывающие от желания, чтобы я вошел внутрь. Сними трусики, малыш.

— Их на мне нет, — шепчет нагло и жмется ягодицами ко мне.

Зарычал, когда упругие бедра потерлись о мой член. Захотелось тут же наклонить и отыметь… Показать, что не стоит играть со мной в такие игры.

— Нарочно с ума сводила, — отстранил ее от себя, — Я хочу видеть тебя… Хочу видеть, как ты течешь для меня. Подними юбку и покажи мне.

Стиснул зубы, ощущая как член в штанах болезненно пульсирует, требуя разрядки. Даша посмотрела на меня с вызовом и поставила одну ногу на подоконник, потянула синюю трикотажную тонкую ткань вверх, обнажая бедро, выше и выше, открывая себя мне. Выругался, увидев, как блестит нежная розовая плоть, приподнял и усадил на подоконник, глядя как тяжело дышит, сидя с распахнутыми ногами…