Ульяна Соболева - На дне

— Аслан. Эта русская полудохлая и тощая утверждает, что она — твоя жена.

Он заржал, а я не выдержала и обмякла в его руках. Повисла, не в силах стоять на ногах. Мне не хотелось никуда смотреть, мне хотелось выдрать себе глаза и никогда не видеть то, что увидела.

Максим откинулся на кушетку, застегивая ширинку, оттолкнул мертвую девушку носком солдатского ботинка. Две другие продолжали цепляться за его ноги, тянули к нему руки. А он смотрел на меня. Прямо мне в глаза. И я впервые не знала, что вижу там, в этих жутких синих глазах. Потом отпил из фляги и кивнул одному из своих людей:

— Уведите ее, я потом с ней разберусь. Пусть в подвале сидит. Стереги. Башкой за нее отвечаешь. Сбежит — сверну. И не трогать.

Меня тут же потащили обратно, идти сама я не могла. У меня отказали ноги. Я их просто не чувствовала, они онемели. Но возле выхода я не выдержала и обернулась, чтобы зайтись от боли — он даже не смотрел мне вслед. Посадил на колени другую темноволосую девушку и, зарывшись пальцами в ее роскошные длинные волосы, такие, как раньше были у меня, жадно впился в ее губы, и она прильнула к нему всем телом. Я обмякла совершенно и закрыла глаза. Нет. Ни одной слезы не было. Я высохла, замерзла настолько, что слезы превратились в лед и резали меня осколками изнутри. Я истекала кровью. Один из ублюдков поднял меня на руки и вынес оттуда. Как же адски больно все отмирает… все. Кроме этой проклятой и ненормальной любви к своему убийце.

Меня бросили в жалкое подобие темницы. Скорее, подвальное помещение, разделенное на секторы с решетками, где кроме меня были еще люди. Упала на пол. Но боли не почувствовала, прислонилась щекой к ледяному кафелю и закрыла глаза. Я не знаю, сколько времени пролежала там. Наверное, несколько часов. Внутри все горело от жажды и голода. В голове нарастал дикий рев, в горле пекло. Я умираю? Или еще нет? Как бы я хотела… но нельзя. Сначала я вымолю жизнь моим детям, ДА, ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО МОИМ ДЕТЯМ, а потом… потом пусть делает со мной, что хочет.

В тот самый момент, когда почувствовала первые судороги и позывы к голодной рвоте, лязгнули замки, мне швырнули бутерброд, завернутый в пищевую пленку. Словно сквозь туман я услышала голоса боевиков:

— С чего бы такая милость? Другие подыхают от голода уже несколько суток, а эту только притащили и сразу кормить. Трахнуть бы сучку и горло перерезать. Слышал, она Закира ранила, дрянь.

— Аслан приказал накормить… значит, у него насчет нее свои планы. Нам какое дело?

— Да какие на хер планы насчет этой? Ты ее видел? Кожа да кости. У меня на такое не встанет.

— А трахать хотел бы. Вот, может, и он хочет. Ты ж знаешь правила. Новеньких сначала Аслан и Шамиль, потом мы… если жива останется.

Ухмыльнулся и на меня посмотрел.

— Я б ее разочек раком поставил. Никто б не узнал.

— Тебе сказано — не трогать, вот и не трогай. Или хочешь, как Иса, без яиц остаться?

— Я жрать хочу и девку хочу. А мне запрещают трахнуть даже этот мешок с костями.

— Правый рука — твой друг, брат.

— Да пошел ты.

Они громко заржали, а я из последних сил поползла к свертку… протянула руку и замерла. Вспомнила голодные глаза Таи и Яши, и стало до дикости стыдно, что я сейчас поем, а они там… Если выживу, еду надо им отнести. Прижала сверток к груди и легла на пол, закрывая глаза. Наверное, я теряла сознание или засыпала от усталости и перенесенного шока.

И перед глазами только ОН. Картинки обрывочные из нашего прошлого и улыбка, везде его дьявольская улыбка, которую я требовала запретить законом, а теперь любила и так же люто ее ненавидела за то, что она вообще существует.

Из сна меня вырвал удар под ребра. Достаточно сильный, чтоб меня подкинуло, и я открыла глаза.

— А ну жри, тварь. Сдохнешь мне еще здесь, а я потом отвечать за тебя буду перед Асланом.

Отрицательно качнула головой и вцепилась в сверток.

— Держи ее, а я впихну в эту суку насильно. Открой рот, тварь. Давай.

Я стиснула зубы, но они были в тысячи раз сильнее, больно давили мне на щеки.

— Эй. Вы. Аслан сказал к нему ее привести через полчаса. Вы что творите. Не трогать.

Крикнул кто-то, и я выдохнула с облегчением, когда пальцы мучителей разжались. Меня приподняли с пола, побили слегка по щекам и прислонили к губам горлышко бутылки, в горло полилась прохладная вода, и я начала пить ее жадными глотками, цепляясь за руки боевика дрожащими пальцами.

— Два идиота. Он же сказал — не трогать. Она от жажды уже сознание теряла.

Похлопал меня по щекам и в глаза посмотрел серьезными непроницаемыми темными глазами. Все лицо скрывает густая щетина.

— Вот теперь в себя пришла. Давай подними ее и пошли. Я к вечеру еще хочу поучаствовать в празднике — Шамиль возвращается. Его отпустили.

Меня рывком подняли с пола, и я пошатнулась. Голова все еще кружилась, а в висках пульсировало дикое желание вцепиться в этих ублюдков и рвать ногтями и зубами.

— Не пойму, на хер она ему сдалась? Худая, ободранная, грязная. Он ее реально трахать собрался?

— Тебе какая разница? Лично мне насрать, что он с ней делать будет, и подбери слюни. Никакая она не страшная, если у тебя на нее колом стоит.

— Да пошел ты.

— У меня на вечер вот что есть.

Помахал перед носом второго боевика пакетиком с белым порошком.

А меня толкнули в спину.

— Давай иди, сучка, сама. Я задолбался тебя таскать.

— Пусть снимет свои шмотки и наденет вот это. — ткнули мне в руки какое-то платье, скорее напоминающее бесформенный мешок.

— У нас не было приказа ее раздевать.

Один из боевиков, тот, что хлопал меня по щекам и вливал воду, пожал плечами.

— Это правила для всех — заложники снимают одежду. Мы должны знать, что она ничего не прячет в своих штанах или кофте. Да и шмотки хорошие — отдадим в лагерь. Раздевайся.

Я отрицательно качнула головой.

— Я сказал, раздевайся, или я раздену.

Щелкнул пальцами, и я увидела в его руке нож. Нет… умирать мне нельзя. Там дети. Сами. Отвернулась и стянула с себя кофту, затем штаны. Один из тварей присвистнул.

— А говоришь, кожа да кости. Уууух, какая задница. Я б и на сиськи посмотрел. Пусть повернется.

— Рустам.

— Что? Я ж не трахаю. Я потрогать хочу.

Почувствовала, как меня облапали за ягодицы и больно ущипнули. Стиснула челюсти и закусила нижнюю губу.

— Повернись, сучка.

Я быстро схватила платье и начала натягивать через голову.

— Повернись, тварь, я сказал, — схватил за волосы, дергая к себе.

— Да пошел ты, — плюнула ему в рожу, и он наотмашь ударил меня по щеке, так, что в глазах заплясали искры.

— Уймись. Приказано было не трогать.

— Она в меня плюнула, уууу, сукааа, — снова замахнулся, но его оттолкнули в сторону, не давая меня ударить, а у меня от страха засосало под ложечкой, и все тело начало дрожать. Я больше не была уверена, что человек, который назывался моим мужем, защитит меня.

— Все. Отпусти. Я успокоился, — схватил меня под руку. — Пошла. Давай.

* * *

Когда меня вывели снова в коридоры, я наконец-то вздохнула. Из-за стен все еще доносились звуки музыки, хохот, звон разбитого стекла. Но мы не пошли в сторону адского праздника, мы свернули к узкой лестнице, ведущей наверх. Видимо, в покои самих хозяев вертепа. И если снаружи здание казалось недостроенным, внутри было все устроено для личного комфорта его обитателей. Нет, никакого шика, естественно. Ничего, что более или менее походило бы на то, что я привыкла видеть в нашем доме. Скорее, некое подобие цивилизации, где стены без покрытия и обоев, но на них мог висеть плазменный телевизор, а на полу ковры один на другом, но кое-где просвечивает голый бетон. Поднялись на последний этаж, и один из боевиков постучал в железную дверь:

— Аслан, привел к тебе русскую.

— Входи.

Отворив железную дверь, втолкнул меня внутрь. Узкая комната, без окон, практически без мебели. Только шикарная двуспальная кровать, кресло и тумбочка. На кресле валяются вещи. И я увидела ЕГО, появившегося сбоку, из темноты. Скользнул по мне безразличным взглядом и повернулся к Рустаму:

— Я разве приказывал ее раздевать?

— Так всех заложников…

Он вдруг сгреб Рустама за шкирку, и у того с головы слетела шапка.

— Я спрашиваю — Я ПРИКАЗЫВАЛ ЕЕ РАЗДЕВАТЬ?

Повернулся ко мне и, схватив за лицо, развернул на свет, при этом совершенно не глядя мне в глаза… а я… я не могу смотреть на него. Просто не могу. Меня тошнит от одной мысли, что я увижу родное лицо так близко и… пойму, что оно стало настолько чужим и страшным.

— А это что? Кто? Это сделал кто?

Несколько секунд смотрел Рустаму в глаза. Потом за шкирку подтащил к тумбе, схватил за руку, насильно заставил положить ее на деревянную поверхность.