— Не трогааай, — зашипела ему в лицо, — не смей ко мне прикасаться. Не смей своими грязными руками убийцы трогать меня. От тебя воняет смертью.

— Ничего, потерпишь. Грязными руками? О, да. Очень грязными. Ничего. Испачкаешься немного. Зато потом поорешь для меня, как всегда, когда войду в тебя по самые яйца.

Грубо, мерзко, нарочито пошло и отвратительно, без капли любви и эмоций. А мне вдруг стало так невыносимо горько, что я не смогла терпеть… расклеилась и обмякла ненадолго.

— Не делай этого снова.

Всхлипнула, отрицательно качая головой, пытаясь увернуться от его рта.

— Не усложняй. Я всего лишь тебя отымею… Раздвинь ноги, Дарина. — дышит мне в лицо, а меня передергивает от отвращения, от картинок его, совокупляющегося с той девушкой… которую он потом… О, Божеее. Нет. Я этого не выдержу. И нет, это не страх. Это был предел, тот предел невозврата, за которым умрет наша любовь навсегда. Во мне… А в нем она уже умерла. Ощутила его жадные ладони на своей груди, сопит, дышит, как голодное животное, и я не слышу почти своих тихих всхлипываний, своих криков. Он слишком силен, а я слишком ослабла, чтобы дать ему отпор. Только трепыхаться под ним и дергаться, пытаясь не дать задрать платье, увернуться от губ, пятнающих кожу мокрыми поцелуями. Чем сильнее сопротивляюсь, тем настойчивей его губы, тем сильнее кусает кожу и рычит, удерживая мои руки одной рукой, а другой шаря по моему телу. Задрал подол вверх, раздвинул ноги коленями, проводя пальцами по промежности.

Посмотрела в его бледное, искаженное примитивной похотью и яростью лицо и задохнулась от жалости к нам обоим. Вот она бездна. Мы на дне.

Неужели он делает это снова… топчет и рвет меня на части. Этот кошмар возвращается. И никто больше этого не сможет забыть и простить. Я зарыдала от бессилия и ощущения, что меня сейчас захлестнет агонией, если возьмет, если войдет насильно. Но его ничто не остановит. Он сумасшедший, обезумевший и потерявший человеческий облик Зверь. Он схватил добычу окровавленными зубами и не сможет их разжать.

— Посмотри на себя. Животное. Во что ты превратился? Ты больше не человек, ты…

— Ктоооо? — взревел и склонился ко мне так близко, что кончики его взмокших волос щекочут мне лоб.

— Никто… ты просто жуткое никто. Для меня. Ты лучше бей. Давай. Так, чтоб мясо висело ошметками. Когда-то у тебя прекрасно получилось. Клятвы ни черта не стоят, особенно если их говорил кто-то, кого на самом деле никогда не существовало. Не забудь только сдавить пальцы уже до конца.

Прохрипела я, глядя ему в глаза, сквозь туман, чувствуя полную опустошенность.

— Только убей, пожалуйста… убей меня в этот раз. Я с этой ненавистью жить не смогу все равно…

Максим остановился. Замер. Дрожа всем телом, всматриваясь мне в глаза, как будто наконец-то услышал меня. Капли пота упали мне на щеку и смешались с моими слезами. Я ощущаю эту грань… как в нем клокочет адская похоть и что-то еще.

— Будешь жить. Никуда не денешься, — выдохнул и отпрянул назад.

Пальцы, сжимающие мои бедра, медленно разжались. В этот момент в его комнату громко постучали.

— Бл**дь.

Соскочил с постели и пошел к двери, а я забилась в угол кровати, стуча зубами и содрогаясь от ощущения, что только что стояла одной ногой в разрытой могиле. Захлебывалась слезами, не веря, что этого не произошло. Не веря, что отсрочка все еще позволяет умирающей любви хрипло дышать, хватая синим помертвевшим ртом углекислый газ нашей ненависти к друг другу.

— Я сказал, не беспокоить меня.

— Шамиль вернулся. Видеть тебя желает. И… там одного русского поймали. Крутился вокруг лагеря.

Максим втащил чечена внутрь помещения.

— Слушай меня внимательно, Джабар… Эта женщина — моя, — кивнул на меня, — головой за нее отвечать будешь. За ее безопасность. Никого не подпускать, понял?

Подошел ко мне, стянул с кровати, поправляя платье, застегивая пуговицы на груди. А я не просто дрожу, меня подбрасывает, колотит так, что кажется, я подпрыгиваю на месте. Моя любовь умирала в таких страшных муках, что казалось, я от боли не сдержусь и начну орать беспрерывно, сгибаясь пополам и катаясь по полу. Максим поднял мое лицо за подбородок и вдруг вытер большими пальцами слезы со щек.

Я… вздрогнула так, как если бы он меня сейчас ударил, и широко распахнула глаза, всматриваясь в его черные бездны и выискивая за этой мглой клочки моей невыносимой синевы. Но ее не было… только веки чуть опустились и брови сошлись на переносице, как от сильного страдания… как будто ему так же больно, как и мне. Но ровно на секунду. На считанное проклятое и такое быстрое мгновение… но его хватило, чтоб мое сердце снова начало биться. Медленно… как будто я только что сделала свой первый глоток воздуха. Вынырнув со дна пропасти.

— Шамиль — мой брат. Поняла? Слушаться его будешь, как и меня. Уважение выказывать и почтение. Рот закрытым держи, пока я не разрешу говорить. Ясно?

Я нахмурилась, ничего не понимая.

— Ясно, я спросил? — и сдавил мне запястье. — Ослушаешься — высеку.

Повернулся к Джабару.

— Скажи Шамилю, что я тут с женой своей разбирался, сейчас выйду его встретить.

Джабар быстро закивал и на меня в изумлении посмотрел.

— А ты здесь останешься. Когда велю — тогда выйдешь. Пусть ей принесут нормальную одежду.

Шли часы, или минуты, или секунды. Я потеряла счет времени. Просто смотрела в одну точку и раскачивалась из стороны в сторону, как маятник. Меня не покидало ощущение, что это начало конца. Слишком много смерти и боли. Настолько много, что, наверное, я никогда не смогу этого забыть.

Остатки гордости и самоуважения остались где-то на дне всей той грязи, что я видела, и сожаление. Да, он так и не стал моим… я не смогла удержать его, как и те, кто были до меня, как и те, кто будут после. Мечты… какие же идиотские они были. Мечты о нас. О долгой жизни рядом с ним. Приручить Зверя. Вот чего я хотела. А на самом деле он всего лишь какое-то время позволял кормить его с руки, а потом просто развернулся и ушел на свободу, при этом став таким же чужим и опасным, как и любой хищник.

Как горько это осознавать. Горько понимать, что даже дети не имеют для него значения. Ни одного приоритета, ни одной ценности, которая могла бы это остановить.

Снаружи что-то праздновали, кричали, пели песни. Началась очередная вакханалия. А мне уже все равно. Все мои мысли были о детях, о братьях… особенно об Изгое. Получил ли он мое сообщение? Найдет ли детей? Сможет ли освободить их?

Я старалась не думать о Максиме. Отключиться, но не получалось. Каждая мысль о нем причиняла мне дикую боль, невыносимую. И во мне не осталось ревности, не осталось чувства, что он меня унизил и предал. Нет. Если б я чувствовала всего лишь это, мне бы не было так страшно… еще не все было бы потеряно. Гораздо хуже — я ощущала жуткую пустоту внутри. Как будто во мне вырезали дыру. Глухое, черное отчаяние, сводящее с ума, окутало меня и окунало в панику каждый раз, когда я думала о завтрашнем дне и понимала, что у нас его нет.

Мне даже не было больше больно от того, что я видела его с другими женщинами, от того, что он спал с ними, имел их у меня на глазах. Это было странное отупение от понимания, что их количество сводит их значимость в его жизни на "нет". Такое нельзя назвать изменой. Это хуже измены. Это такая грязь, такое болото, при котором я понимала, что пусть я и нахожусь в стороне, но меня всю окатило помоями. Здесь больше нет уважения ко мне, как к его жене, как к матери его детей.

И я уже не ревновала его к тем безликим обнаженным телам, над которыми они глумились всем своим вертепом. Такая ревность ниже моего достоинства. Мне было их искренне жаль. Особенно тех, кто больше никогда не откроет глаза после моего мужа… а еще я им завидовала. Их он не мучил так долго, как меня. Он не топтал и не выдирал с мясом их души и сердца. А меня рвал на части, ломал, крошил, сжигал, топтался по мне ногами и топил в своей грязи.

И сводило с ума понимание — с этого дна ему уже никогда не подняться и от этой грязи не отмыться. Не в моих глазах. В его собственных. Придет момент, когда он прозреет. Я не верила, что там, под толстой коркой гнилого панциря не прячется его израненная, вымотанная и сломанная душа. Он спрятал ее, закопал и засыпал землей. Но рано или поздно она выберется наружу и… он не сможет с этим жить дальше. Чтобы не натворил этот проклятый безумец, он всегда останется моим Максимом. Моим мужем. Моим первым и единственным мужчиной. Отцом моей дочки и нерожденного младенца, которого мы потеряли. Никогда и никого я не буду любить так, как люблю его. После такой любви остается только выжженная зола. На ней уже никогда и ничего не вырастет. После той страсти, того урагана, который мог подарить Максим Воронов, становишься рабыней, зависимой от дьявольских эмоций и от той сладкой боли, которую может дать только он.

И нет таких сил, такого лекарства, способного излечить от этой болезни. И пусть я сумасшедшая, пусть я ненормальная, тряпка, у которой нет достоинства и гордости, но все это принадлежало мне, я все это выбрала сама, я была со всем согласна, лишь бы он какое-то время назывался моим. И я пошла за ним в это пекло.

Падаю, спотыкаюсь, раздираю в кровь колени и ладони и снова иду, ползу в его мрак. И в этом только моя вина.

Я должна до него достучаться. Должна сделать так, чтоб он отправил детей обратно домой. Пусть оставит меня себе и мучит до самой смерти. Я согласна.

Жутко лишь одно — он ведь уже не вернется из этой бездны обратно… А я? Смогу ли я вернуться одна без него? Что я буду делать, если он меня отпустит?

Снаружи снова послышались хохот, музыка и выстрелы. Я медленно выдохнула и облокотилась о стену, обхватив себя руками, глядя вверх.

Тусклые лампочки в центре потолка, без плафонов, с мелкими мошками, крутящимися вокруг и замертво падающими на светлое пятно вниз, на старый ковер. Я прислушалась к звукам, встала с кровати и прокралась к двери. Там царил хаос. Я различала стоны, крики и снова хохот.