Раз предупредил, два предупредил… третьего уже не будет!

Взгляд в хлев — беспризорница сидит на том же самом месте, где и вчера сидела, поджав под себя тощие ноги, и с печалью в больших зелёных глазах обнимается с буханкой белого, с такой жадностью, словно это была не буханка, а кусок килограммового золота.

В чулане было тихо. Девчонка молчала. Молчала и дрожала, поглядывая на меня из-под густых опущенных ресниц. Всё, что я слышал — это завывание северного бриза, проникающего в щели между досками, противный скрежет зубов, по причине холода, и урчание голодного живота на весь сарай. А всё, что видел — взявшееся из ниоткуда чудище, перепачканное грязью, с которым теперь понятия не имел, что мне делать.

— Утро доброе, Владюша! Ну и что у тебя тут такое срочное стряслось? Русалку что ль поймал? — хрипло расхохотался, старый алкоголик.

А мне вот было не до шуток. Я ночью плохо спал. Мне снова мерещились кошмары. А ещё будто кто-то вопил у самого утра. Жалобно так вопил, с надрывом. Будто помощи просил. Женщина вопила. Пришлось заглушить свои психи парой рюмок палёной сивухи. Спирт конечно это не моё, я за здоровый образ жизни, лишь изредка… и вот это изредка как раз настало вчера. Другого выхода, как справиться с припадком, у меня не было.

— Забирай её, Степаныч, шустрей давай! — кивком указал в настежь распахнутую дверь сарая, — Воровка! Уже второй раз ко мне в хлев забирается, нахлебница бесстыжая! Кто такая знать не знаю и не собираюсь. У меня тут не благотворительный фонд помощи малоимущим и обездоленным. Сам понимаешь. Поэтому делай свою работу и больше занимайся наведением порядка в своём ущербном городишке, а не брюхо пивом с утра до вечера набивай.

Улыбка вмиг испарилась с миловидного лица старичка, которое украшали усы с забавными завитушками, а на лысой голове покоилась почетная бескозырка.

Обиделся, папаша, но я честно не хотел язвить. Просто уже в край всё достало! Достала моя грёбанная, однотипная жизнь без надежды на лучшие изменения.

Степаныч недовольно цыкнул и, важно поправив козырёк головного убора — его гордости, деловито зашаркал к сараю. Нырнул внутрь, и полминуты от него не было ни слуху, ни духу. А когда я его, недоуменного и непонимающего, снова увидел на улице — взбесился ещё больше.

Что за ерунда?

С утра пораньше и уже выпил?

Вот дед! Вот даёт!

— Так кого забирать-то? — почесал седой затылок, — Где твоя эта… «особо опасная уголовница»? — зевнул, разгильдяй водочный.

Да он издевается?

Я его со злости за рукав деранул, да силу не рассчитал, а дедок, после вечерних посиделок у костра с корешами, совсем в рохлю превратился, чуть было носом в лужу не клюнул.

— Её блин забирай! Рыжую эту нахлебницу!

— Ты парень что, того уже? Совсем в край тронулся? Или просто решил над стариком поиздеваться? — покрутил пальцем у виска, вырываясь из одержимой хватки, — Нет там никого! Шутник, блин!

От злости я практически превратился в бешеного быка! Видать, старый ещё не до конца отрезвел. И это он меня ещё алкашом называет! А сам?? Сам-то до чего докатился?

Пулей в сарай заскочил, девчонку за шкирку схватил и вытолкал на воздух, не обращая внимания даже на то, что она несколько раз споткнулась, пока я её за собой следом тащил. Единственное на что обратил внимание… так это на то, что рука у неё была очень холодная. Ледяная. Как у живой арктической статуи.

****

Глава 2 (2).

Вчера я не особо успел рассмотреть незнакомку, но сейчас заметил, что у девчонки, вроде бы, рыжие волосы и большие зелёные глаза, а ещё очень нежная, хоть и холодная, кожа. Вообще, с таким-то слоем глины трудно разобраться человек это, или животное. Но волосы, скорей всего рыжие.

Незнакомка молчала, прикусив губу. Молчала и тряслась, как одержимая кем-то, или чем-то, или может считала, что я её на заклание тащу.

Наружу вытолкал, прямо перед самым носом Степаныча встряхнул хорошенько, чтобы тот поскорей прозрел и разглядел девку получше, аль угар глаза застилает.

— Ну! Вот же она! — с силой за шкирку телепаю, а оборванка мычит, шипит и в ответ начинает смело сопротивляться, пытаясь дотянуться до моей руки, чтобы впиться по самую кость своими обломанными коготками, «наманикюренными» грязью.

Старик с полминуты просто втыкает, разинув рот настолько широко, будто принял меня за прибывшего на землю гуманоида, а затем вдруг кривится без доли юмора:

— Мдааа уж, ну ты даёшь, малый! А я тебе говорил, что одиночество — похлеще водки, до добра не доведёт!

— Не понял?! — повышаю голос, — То есть ты правда не видишь девчонку?

Устало пожимает плечами:

— Разве что в своём больном воображении… Так, Влад, иди-ка ты отоспись, а потом поговорим, ладно? Нельзя вот так вот молодому и красивому парню свою жизнь гробить. Причём, без причины! — хлопает по плечу, а у самого в убитых жизнью глазах во всю печаль пританцовывает, — Больше не шути так со мной, если дело не срочное. Я по твоей милости больше часа по разбитым ухабам мчался.

Выждал паузу, с недоумением глянул на мою подвешенную руку в воздухе, которая так умело подёргивалась на весу, будто я действительно кого-то за шиворот тягал, а затем, отвесив честь у виска, шарахнулся от меня как от чумы:

— Всё, парень. Будь здоров! Увидимся.

Через секунду «шерифа» словно штормовым бризом сдуло.

Я вдруг вспомнил, что не один остался. А смириться с не одиночеством… капец как непривычно! Тогда до меня ещё не сразу дошёл смысл происходящего.

А когда дошёл… мне просто захотелось привязать к шее петлю с камнем и с головой окунуться в открытое море.

— Пусти меня!!! Пустиии, дурак! Мне больно! — тонкий, но такой чистый, словно горный ручей, раздался голос отчаянно брыкающейся девчонки.

Я тут же ругнулся и отшвырнул обузу в сторону. Так, что она, не устояв на ногах, неуклюже впечаталась попой в грязь.

— Господиии! — за голову схватился, принявшись ходить туда-сюда, изредка бросая на незнакомку полные ненависти взгляды, — Ну кто же ты?? Ктооо?!

— Я ведь сказала, — протяжный всхлип, — Что не знаю!

— Ты просто врёшь!!! Блиииин! — булыжник с психу схватил и в сторону берега запустил. Отдышался. Голова кругом, мысли в разлом, и я не знаю, что делать с этой дрянью! Не хочу верить… Не хочу осознавать…

Что моё проклятие вернулось.

— Ты вообще ничего не помнишь? — спрашиваю, но уже мягче.

По бледным, перепачканным в грязи щекам оборванки, катятся крупные слёзы.

— Нет. — Качает головой, трёт глаза дрожащими кулачками. — А этот пожилой мужчина-полицейский? Почему ты не сдал меня ему? Я ничего не понимаю! Я запуталась! Я замёрзла! И у меня ужасно болит голова! — Прячет глаза в ладонях, беззвучно рыдает.

Лицом к Рыжей поворачиваюсь и, теряя контроль, бью её своим чёрствым словом в самое сердце:

— Потому что ты умерла.

— Ч-что? — выглядывает через щель между ладонями.

В огромных зелёных омутах, помимо горьких слёз, клубится дикий страх, с примесью непонимания.

— Ты, «кем-бы-ты-не-была», умерла. Смирись с этим и уходи! Иди на свет, или куда вы там все должны валить! Но ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ!

— Что за бред?? Ты не в себе! Ты чокнутый! Я всё ещё дышу, всё ещё вижу! Говорю! И я вижу море, вижу песок, я его кожей чувствую! И тебя я тоже вижу! И ты меня, чёрт подери, видишь!

Проклятье! Проклятье! Проклятьеееее!

Пулей подлетаю к девчонке, за локоть хватаю, со всей силы до синяков щипаю, чтобы доказать, что прав! Но я блин, напротив, ожидал обратной реакции. Сначала девушка, как бы защищаясь, немощно скорчилась, а затем вдруг взвизгнула от боли. А мои руки… они не растворились в её теле, не прошли насквозь, как должны были!

Тогда какого хрена я её вижу, а другие — нет?

— Я ведь не сумасшедший! Не сумасшедший!!! Не сумасшедшиииий! — прочь от себя нечисть отталкиваю и кричу до крови в горле, волосы рву на затылке, расхаживая туда-сюда по мокрому песку, пока не осознаю окончательно, что я бодрствую, а не морально подыхаю в очередном ночном кошмаре.

Девчонка отскакивает от моего крепкого тела, будто резиновый мячик, падает на песок, бьётся головой и… больше не поднимается.

Замираю. Закрываю глаза. Делаю успокоительный выдох, понимая, что не сплю, что ЭТО снова начало преследовать меня по пятам.

Она ведь призрак. И это не шутка.

А я… Я тот, кто их видит.

Глава 3 (1).

Эта чертовщина случилась со мной ещё в подростковом возрасте, когда я, однажды, на летних каникулах гостил в деревне у одной из своих любимых бабок. В тот треклятый день я заигрался с местными пацанами в домино, не доглядев кур, которые перелетели через забор и разбежались по всему селу. Одну даже задрали собаки, отчего баба Маша пришла в лютую ярость.

Схватив розгу, она гнала меня до края села, выкрикивая разные ругательства, а я удивлялся, как такая немолодая женщина с немалым весом может бегать намного быстрее проворного школьника?

Погода в этот день выдалась паршивенькой — небо затянуло свинцовыми тучами, местами накрапывал гадкий дождь, а там, в поднебесье, трещали грозовые заряды. От страха и пульсирующего в голове адреналина я бежал так лихо, что у меня пятки в тумане сверкали, но бабка не отставала.

— Владька, паршиваеееец окаянный! А-ну стой! Я тебя так отхлестаю, что месяц сидеть не сможешь!

Этого я и боялся. Поэтому сам не заметил, как до кладбища добежал. Заблудился. Кругом туман, а в тумане странные склепы мелькают, на которых, покаркивая, сидят чёрные, как уголь, вороны, и своими страшными глазами-бусинками отрывают от меня кусок за куском.

Этот день я запомнил на всю оставшуюся жизнь. И этот день оставил мощный отпечаток в моей психике. Потому что, как только я, со слезами на глазах, бросился в обратную сторону к бабе Маше, над головой раздался оглушающий хлопок, после чего в сознании всё завертелось, закружилось, покрылось мелкими пятками, а по телу прошёл сильный токовый разряд, мощностью в пару тысяч вольт.