Дарья Сойфер - На грани серьёзного

– Не, мам, я просто так.

– Как же, будешь ты мне рассказывать, – Нора Альбертовна покачала головой. – Котлеты-то нашла? Сейчас приедем, картошки начищу. В этом году крупная, белая… У Любаши брала на посадку.

Новые седые пряди, новые морщины. Если кто и похудел, то Нора Альбертовна. И чем стройнее она становилась, тем больше слоев одежды поддевала. Две кофты, старая дутая жилетка, сапоги с шерстяными вставками… И тонкая, увядающая шея утопала в многочисленных воротниках, как черепаха в панцире.

– Мам, посиди, – попросила Кира. – Давай я доделаю.

– Да ну брось, тут всего ничего осталось. Вон тот куст. Желтая, чайная. Знаешь, какая красивая? Жалко, ты не успела, уже все отцвело. А еще тетя Фая передала красную. Пока только деточка, но, говорит, каждый цветок сантиметров десять. Ты сядь, сядь. Ты все равно никогда не любила копаться в клумбах. И одежда городская, порвешь. Я лапник из леса натаскала, вон, штаны придется штопать.

– Мамуль, да брось ты это, в самом деле! – Кира нагнулась и принялась укладывать ветки.

– Аккуратнее! Не сломай мне…

– Мам! Иди сядь!

Нора Альбертовна послушно побрела на грубо сколоченную скамейку, пока Кира укрывала последнюю клумбу.

– Сколько можно так себя мучить? – отчитывала она маму. – Ты посмотри! Здесь места свободного нет! Опять ползала и полола все лето?

– Да мне в удовольствие…

– А колени?

– Кир, мне это нравится. У каждого свое, понимаешь? Тебе вот стендап нравится. Я же тебя не осуждаю! Живи как хочешь. А я люблю ковыряться в земле. Смотрю, как все растет. Здесь все создано моими руками, и я этим горжусь. Или мне надо сидеть дома и вязать?

– Папа мог бы помочь…

– Зачем мне его заставлять? Мне тут одной нравится. В тишине.

Кира замерла, всматриваясь в лицо матери. Может, это и правда ее убежище? Может, ей приходится заниматься грядками, только чтобы не видеть лицо постылого мужа?

– И не надо смотреть на меня, как на мученицу! – возмутилась Нора Альбертовна и встала. – Бери с крыльца мешок моркови, и поедем домой. Отец уже, наверное, голодный.

Кира загрузила багажник, усадила маму и бросила последний взгляд на дачные угодья. Стало совсем темно, начал накрапывать мелкий колючий дождь. Пахло костром и влажной землей. Пожалуй, она тоже согласилась бы копаться в этих бесконечных грядках, если бы это навсегда стерло из ее памяти Эрика Саакяна.

Кира действовала отцу на нервы уже неделю. Навестила брата и племянника, заглянула на грибной суп к тете Фае, а остальное время прочно и безвылазно торчала дома, рассылая резюме. Звонили почему-то только те, кто предлагал зарплату в конверте или продажи. С крошечным окладом и мифическими премиями по итогам работы.

Каждый вечер отец приходил с завода, тихо спрашивал у жены:

– Кирюха дома?

Та что-то шептала в ответ, накрывала ужин, и отец, едва закинув в себя домашнюю стряпню, без банального «спасибо» удалялся в гараж.

Кира не сомневалась: к капоту Геннадий Петрович даже не притрагивался. Это был показательный демарш. Наверняка припрятал там пиво с воблой, за которую дочь посмела его отчитать.

Не то чтобы она донимала отца разговорами. Но их негласное соперничество доходило до абсурда. Например, стоило Геннадию Петровичу поставить книгу на одну полку, Кира тут же молча переставляла ее в другое место. Он усаживался на диван перед телевизором, пока мама пылесосила в кухне, Кира выхватывала у Норы Альбертовны ревущее и тарахтящее чудо китайской техники и демонстративно наяривала палас на самом интересном месте «Ментовских войн-5». Отец откидывался на спинку стула после обеда, и тут же его тарелка со звоном отправлялась в раковину, пока Кира с нарочитым смирением предлагала маме хоть немного отдохнуть.

– Ну что ты к нему пристаешь? – вздыхала Нора Альбертовна по утрам, когда за ее супругом захлопывалась входная дверь.

– А почему ты позволяешь ему обращаться с собой как со служанкой?! Ты посмотри на свои руки! Когда ты последний раз красила ногти? А «спасибо»? Он хоть раз сказал тебе «спасибо» после еды?

– Он приносит деньги домой.

– И что? Ты же тоже человек!

– Послушай, он любит меня. Я это знаю. Да, может, он молчаливый… Но он без меня никуда. Когда мы только познакомились, он сказал, что хочет обеспечивать свою жену. Приходить в уютный теплый дом. Это по-мужски! И мне приятно быть нужной. Знаешь, сколько на свете математиков? Студентов и без меня кто-нибудь научит. А у Гены только одна жена.

Кира качала головой. Она отказывалась понимать это странное самопожертвование. Она не могла бы вот так отказаться от всего ради любимого человека. Поставить на себе крест… Наверное, так и выглядит настоящая любовь.

– Расскажи лучше о себе. Ты нападаешь на отца, а про себя молчишь. Я ведь знаю, что-то не так, – Нора Альбертовна накрыла кастрюлю с дрожжевым тестом и насухо вытерла стол чистым полотенцем.

Была пятница, а по пятницам отец любил выпить чаю с пирогами. К тому же тетя Надя из Твери передала целое ведро брусники. Нора Альбертовна и варенья сделала, и моченых ягод к мясу, и даже на пироги осталось. А Кира сидела на узком кухонном диванчике, подогнув колени, и помогала чистить яблоки.

– Все по-прежнему, мам. Ни мужа, ни детей. Теперь еще и с работы уволили.

– А этот твой кавказец?

– Какой кавказец? Господи, это ты откуда взяла? Опять Катя?…

– Не злись на нее. Мы все переживаем за тебя. Даже папа. Он, конечно, не в восторге, что это черн… Ну, в смысле… Ну, у них же совсем другой менталитет и вера… Но если ты его любишь…

– Мама, он армянин. Они христиане. И у нас с ним ничего нет.

– Да? Ну, слава богу. Папа говорит, взял бы тебя уже хоть кто-нибудь, но ведь ни один нормальный мужик твои закидоны терпеть не станет.

– Какие закидоны?

– Посуди сама, – Нора Альбертовна пододвинула табуретку и уселась напротив, перекинув полотенце через плечо. – У тебя ужасный характер. Ты взбалмошная, вредная. Половину всего делаешь просто назло. У тебя дома шаром покати. Не готовишь. Ты занавески стирала хоть раз?

– Я не хочу быть домработницей! – Кира упрямо задрала подбородок.

– Тебя никто и не просит! Это твой дом, а не чей-то чужой. Неужели тебе самой в нем уютно? Это нормально – заботиться о ком-то. Понимаешь? Думать о ком-то, кроме себя. А ты по-другому не умеешь. Тебе скажи слово поперек – и все. Все предатели. Рубишь с плеча, портишь отношения и вычеркиваешь человека из своей жизни. Даже не утруждаешь себя задуматься, почему человек поступил именно так.

– А зачем задумываться? У меня одна жизнь, и я не хочу делить ее с тем, кто может меня подставить.

– Ты про Катю?

– Неважно.

Вот она, та самая складка между бровями. Та самая горечь во взгляде. Как после вызова к директору школы. Кира вздохнула. Как бы она ни пыталась защитить маму от отца, кажется, она сама и была главной причиной седины на висках.

– Катя тебя любит, – устало произнесла Нора Альбертовна.

На мгновение в ее серых глазах промелькнул взгляд профессора математики.

– Катя всегда восхищалась тобой, – продолжала она. – Дуреха! Говорит, что ты не замечаешь влюбленного парня, хотя он у тебя под носом вертится. И чуть ли за косички не дергает. Думала, если ты начнешь ревновать, то сообразишь, что к чему. Куда там! Сунули нос в твою неприкосновенную личную жизнь! Предатели! Всех выгнала вон!

– Но ты не знаешь…

– Да ничего мне не надо знать! Ты не первый год моя дочь. И каждый раз я смотрю на тебя и думаю: откуда это в тебе? У нас в роду не было казаков. А тебе только шашку – и всех рубить направо-налево. Гордая она, тоже мне. И с работы небось из-за гордости ушла?

– Не совсем, – Кира сосредоточенно срезала с антоновки тонкую пахучую кожицу.

– Значит, точно из-за гордости. Тридцать два года! А ведешь себя как подросток. Ладно, ты мне устраивала небо в алмазах в шестнадцать. То ночевать не придешь, отец с фонарем по всему городу ходит, тебя ищет. То вещи соберешь – и в институт. И я боялась тебе, собственной дочери, сказать хоть слово поперек. Тебе ведь ничего не стоило взять – и устроить мне бойкот, как Катюше. Откуда это…

– А я не хотела стать такой, как ты! – выпалила Кира, с трудом заставляя себя смотреть матери в глаза. – Чьей-то прислугой. Терпеть выходки пьяного отца и слушаться его, как будто он какой-нибудь царь.

– Это – моя семья. И мой муж, – отрезала Нора Альбертовна. – Это не значит, что у тебя будет так же. Вон, показывали, сейчас модно на Западе меняться ролями. Когда жена карьеру делает, а муж – дома с детьми. Каждый сам выбирает модель по нраву…

– Я поняла это. Поздно, но поняла, – Кира запястьем убрала со лба волосы. – Теперь все это уже не имеет значения. Есть вещи, которые я не готова простить.

– Например?

– Ложь.

Нора Альбертовна терпеливо втянула воздух.

– Детский сад… Это он, да? Обманул тебя? Сказал, что съел три пирожка, а съел четыре?

– Хуже.

– Что, целых пять?

– Мам, это не смешно! Я же говорю, я не готова смириться с обманом. С тем, что из меня делают дуру. Или ты будешь спорить, что врать некрасиво?

– Сказал бы тебе это кто-нибудь лет пятнадцать назад! Когда тебя отец привез с выпускного, и ты еле на ногах стояла. Зато куда там! «Мама, я ничего не пила!» Да я собственными руками убирала все, что ты пила и ела, с ковра! И уж конечно, ты даже не пробовала сигареты. И круглая прожженная дырка на новом свитере, который я тебе купила к Новому году, – главное тому доказательство.

Кира виновато опустила глаза и отложила недочищенное яблоко.

– Неужели я была такой оторвой?

– Еще хуже, – усмехнулась Нора Альбертовна. – И я раз за разом все тебе прощала. Потому что знала: в глубине души ты хорошая девочка. Не понимаю, почему ты сама не готова дать людям еще один шанс. Ты хотя бы выяснила, почему твой кавказец так поступил? Он что, изменил тебе? Катя говорит, он от тебя с ума сходит.