- Я так надеюсь, что Саша вспомнит Игната, - вздохнул Генрих. – Она крайне мало говорила о нем, но то, что я увидел своими глазами в доме Шкуратова, убедило меня, что этот мальчик ей очень дорог.

 - Знаю. Давно знаю, – вздохнул Шевцов. – Я помню, как в детстве она его защищала от меня, от своего папки, и правильно делала. У них ведь эта любовь еще в школе началась, представляешь?

Монте-Изола – рай, а не остров, но в этот декабрьский день с озера дул ветер, и мужчины перебрались под крышу теплого кафе. Благо оно, доступное для жителей деревни и туристов, находилось тут же, в каких-то десяти метрах от пристани. Уселись за отдельный столик, заказав кофе и панини. Оба были взволнованы встречей, чтобы как следует пообедать.

- Помню, пухлый такой мальчуган, розовощекий, как творожный пряник. И такой же празднично упакованный. Боялся меня, но не отступал. Я был уверен, что эта симпатия у него быстро пройдет, не того мы поля ягоды. Да и родителям его моя Санька не нравилась. А он все вертелся рядом, смотрел на нее, будто и не было больше никого вокруг. Я прогнать хотел, а потом рукой махнул. Подумал: а вдруг зря я? Он ведь ей нравился, вдруг бы что-то и вышло? Так и простоял под окнами не один год, а потом…

- А что было потом? – Вишневский размотал и снял с шеи легкий шарф. Прислонил аккуратно к столу дорогую трость.

- А потом я пропал. На долгих пять лет исчез из жизни дочери. Простить себе не могу. Знаешь, Генрих, вот если бы можно было вернуться назад, в мое детство, я бы себя пристрелил без жалости. Чтобы сам не мучился и других не мучил. Мне ведь, сколько себя помню, всегда приходилось выживать. Сначала в детдоме, потом на улице, в армии, а потом… неважно, - Шевцов крепче сжал пальцы, обхватив чашку. Поднял темные ресницы, открыв карий взгляд. - Никому до таких, как я, дела не было, понимаешь? И в грязь мокнуть можно, и в дерьмо. Один хрен! Все равно никто не спросит и никто не ответит. Вот и я учил Саньку выживать, как сам понимал. Чтобы ни одна мразь обидеть не могла! Хотел сделать ее мир лучше, чем был у меня, чем видел сам. А в итоге все что смог, это купить квартиру и заливать водкой то, что оставалось со мной во сне. Когда вернулся и узнал обо всем, думал, землю переверну, а Саньку и тебя найду. Моя она, люблю ее, как никого не любил, а все равно скажу: если бы отцом был ты, Генрих, ее жизнь была бы лучше – чище и светлее. И Санька была бы другой, счастливее. Так что в долгу я у тебя. Спасибо за все, старик.

- Э-э, - Генрих растерялся. Смутился неожиданно под прямым взглядом. - Ну что ты, Дима. Я ведь и сам очень привязан к Саше, - сказал. - Можно сказать, что… - он с опаской посмотрел на мужчину. – Она мне как внучка. Любимая внучка, понимаешь?

Шевцов усмехнулся. Они успели выпить с художником по паре глотков кофе и закусить остывшим сырным панини, прежде чем он все-таки ответил.

- Понимаю. Я знаю свою Саньку лучше себя самого. Она любит тебя, иначе ты бы и следа ее не увидел, так что не объясняй больше. Я и сам вижу, как ты к ней относишься, не слепой, и мне этого достаточно.

- Да уж.

- И все же, Генрих, - сказал мужчина, - как бы мы с тобой нашу Саньку ни любили, нам придется уступить ее Игнату. Она должна его вспомнить ради себя и ребенка, а мы должны помочь.

И снова художник согласился, хотя и не без грусти в голосе. Качнул седой головой.

- Это да. Верно ты говоришь.

Дмитрий Шевцов редко ошибался, вот и сейчас интуиция заставила мужчину встать со стула и потянуться за курткой профессора. Набросить ее Генриху на плечи и самому влезть в свою.

- Ну что, старина, пошли, что ли? Не могу больше ждать! Нутром чувствую: нам пора!



Высокий зеленый холм, усыпавшие его подножие двух и трехэтажные дома, небольшие дворики и узкие длинные улочки, мощеные гладким камнем, с множеством кривых проулков и тупиков. Простая и удивительная архитектура тихого Монте-Изола, которая неподготовленного туриста может свести с ума.