Павел Антонович глаз не спускал со своей Натальи Петровны. В лесу пошли грибы, а он с участка ни ногой, хоть грибником был заядлым. Мучился от этого ужасно, но терпел. Ослабит он контроль, и Наташа тут же в Москву махнет. А зачем? Что хорошего из этого выйдет? Павел Антонович был убежден, что жене там делать нечего.

С тех пор как Милочка объявила матери и отчиму, что выходит замуж, и познакомила с женихом по имени Димитрий, Наталья Петровна места себе не находила. С одной стороны, она была рада до смерти, что дочка наконец-то устроит свою жизнь. Ей давным-давно было ясно, что Милочке пора жить семьей. С другой — жених ей не очень-то показался, не простой, не душевный и вообще какой-то непонятный. Вежливый, но держится особняком. Сразу видно: омут тихий, а черти в нем водятся. Как будут уживаться, неведомо, но лишь бы дочке был по сердцу, а уж они-то приладятся — опыт по прилаживанию большой нажит. С третьей — ей очень хотелось поучаствовать в предсвадебных хлопотах. Она так себе и представляла, как они с Милочкой ходят по магазинам, выбирают шторы для спальни, покрывало на постель. Постельное белье нужно купить, да и Милочке обновить гардероб. Во времена Наташиной молодости ничего в магазинах не было, все давалось с бою. А в загсе талоны давали, один — жениху, другой — невесте. Жениху костюм и ботинки можно было купить, невесте — платье и туфли. Хочешь — белые, хочешь цветные, но одну пару. Она белые взяла, а как же иначе? Так они и пролежали неношеные. Ну и белье постельное — две простыни, два пододеяльника и наволочки. А теперь? Были бы деньги! Вот и надо потратить отложенное. Свадьба же! Ничего не жалко! Наталье Петровне давно хотелось сервиз купить. И не один — чайный, кофейный и обеденный. А то всю жизнь из разных чашек пили! В общем, хлопоты предстояли большие и такие отрадные, такие приятные! И как это Паша не понимает, что ей непременно нужно в Москву поехать?

Павел Антонович понимал, но понимал он совсем другое. Понятно, что Наташке хочется для дочки всего накупить, чего у самой не было. Но выйдут из этого одни неприятности. Пойдут Наташа с Милочкой шторы выбирать — Наташе оранжевые с оборкой приглянутся, а Милочка рядно с нашитыми треугольниками выберет. Мать уступит, осадок на душе останется. О нарядах и говорить нечего, Милочка давным-давно у матери советов не спрашивает. Мать для свадьбы будет платье выбирать попышнее, а Милочка какой-нибудь обдергай приглядит. Опять осадок, а то и ссора. Свадьба же! Осудят люди невесту. И еще есть нюанс. Милочке спасибо, что от родителей не отделилась, а согласилась купить две квартиры с общей кухней и холлом. Но ведь молодые наверняка уже вместе живут. Приедет Наташа и губы подожмет — как это так? Непорядок! Что это Димитрий хозяином по квартире ходит, на кухне чайник ставит, кофе среди ночи пьет? Курит, музыку ставит. У молодых теперь такая музыка, что не поймешь, то ли стиральная машина работает, то ли еще что. В общем, будущая теща и сама распереживается, и молодым жизнь не украсит, при ней и в трусах не походишь, и любимую лишний раз не чмокнешь.

Так оно и шло, Наталья Петровна рвалась в Москву, а Павел Антонович ее удерживал.

— Слушай, Паш, — завела с утра разговор Наташа, — у нас постное масло совсем кончилось. Съезжу-ка я в Москву, привезу масла и курочку.

— Жара сегодня, сорок градусов на солнце. В городе дышать нечем, — сообщил в ответ жене Павел Антонович. — Я сейчас Ляле по мобильнику позвоню, пусть Ирину к нам везут и постное масло заодно купят.

Радикальное противоконфликтное средство Павел Антонович нашел внезапно и очень обрадовался. Пятилетняя Ирина лучше всех бабу Нату на месте удержит.

— Нечего девчонке в городе делать, — прибавил он. — Пусть сами в жаре пекутся, а ребенка привезут.

Наталья Петровна на секунду задумалась и махнула рукой.

— Будь по-твоему, Паша. Я знаю, что ты против моей поездки в город. Костьми ложишься, лишь бы я не поехала. Почему, не знаю, но будь по-твоему. Иринке и впрямь в Москве делать нечего, только мучиться. Пусть скорее привозят. И сахара пусть прихватят, — тут же сообразила она, — я тогда смородину сварю. Милочка смородиновое варенье очень любит.

— Лады, — обрадовался Павел Антонович. — Звоню немедля.

— Но если Милочка попросит меня ей помочь, ты сам тут с Иринкой будешь управляться, — на всякий случай предупредила она.

— Если попросит, буду, — согласился он и тут же набрал Лялин телефон.

Лялю приглашение очень обрадовало. Сердце у нее за родное дитя болело, а тетю Наташу с дядей Пашей теребить было неловко. С Санькой, Александром Павловичем Иргуновым, Коньком-Игрунком, они вместе выросли, ее покойная мама — для Саньки тетя Лиза — выучила его французскому языку, можно сказать, путевку в жизнь дала, но родней они все же не были, отсюда и неловкость. А раз позвали, Ляля отправит к ним дочку с превеликой охотой и большой благодарностью.

* * *

«Шумел-гремел пожар московский» — распевала Ляля басом, встряхивая Иринкины трусы, прежде чем уложить их в сумку: на даче чем больше трусов, тем лучше. Не тете же Наташе стирать. Как раз до субботы хватит, а там она приедет и сама все выстирает.

Солнце жарило вовсю. Духотища в Москве стояла несусветная, а у них в центре в особенности — ни деревца кругом, ни кустика. Был когда-то двор, в котором Ляля выросла, гоняла на велосипеде, собирала шампиньоны, а теперь его раскопали. Пообещали новый выход метро построить, да, видно, раздумали, потому что уже не первый год стоит деревянная огорожа над раскопанными ямами, посерела вся, а дело ни с места.

— Ирка! Собери игрушки, какие с собой возьмешь! — распорядилась она, покончив с трусами и майками, запихнув сверху свитер, куртку и резиновые сапоги на всякий случай, мало ли, в лес пойдут. И еще дождевик на случай дождя.

— Сейчас собирать? — осведомилась основательная пятилетняя дочь.

— Немедленно! — грозно распорядилась Ляля. — Папа скоро придет, пообедаем и поедете.

— А ты?

— У меня работы много. Папа тоже ночевать не останется, отвезет тебя и вернется.

Иринка накуксилась, она хотела, чтобы и папа с мамой с ней поехали, там остались и жили с ней вместе.

— Эх, Ирусик, и я бы рада с тобой пожить, да работа не отпускает, — вздохнула Ляля и представила себе загородные красоты — крутом зелень, цветы цветут, ягоды зреют. — Ты там воздухом дыши за нас с папой и ешь за обе щеки, ладно? Не капризничай. Бабу Нату слушайся.

— А деду Пашу?

— И деду Пашу тоже.

— А деда Паша говорит, чтобы я бабу Нату не слушалась и с ним вместе в канаву лезла лягушек ловить, а баба Ната не разрешала, говорила, испачкаюсь и от лягушек цыпки будут.

Иришка, подняв круглую мордашку, внимательно смотрела на мать темными глазами, ожидая разрешения серьезной проблемы.

— И чем у вас дело кончилось? — поинтересовалась Ляля. Глаза у нее смеялись. Она прекрасно представляла себе шутника Павла Антоновича в белом пикейном картузике набекрень, в вельветовых брюках с пузырями на коленях и сандалетах на босу ногу. Он озорно подмигивал Ирке левым глазом, подбивая на всевозможные шалости. А аккуратно одетая Наталья Петровна, снисходительно поглядывая на мужа, решала, каким шалостям быть, а каким не бывать ни-ког-да!

— Деда Паша сам мне лягушечек наловил, маленьких-премаленьких. Я на них посмотрела, и мы их обратно выпустили. А цыпок от них никаких не было. А какие цыпки? Желтенькие, на ножках? Я хотела, чтобы от лягушек цыпки были.

— Цыпки — это такие прыщики на руках, — объяснила Ляля, довольная, что сложный вопрос, кого и когда слушаться, разрешился сам собой. — Беги собирай игрушки, а то не успеешь.

Сама она отправилась на кухню готовить болгарский суп таратор. В такую жару только и можно есть, что кефирный суп с огурчиком, укропчиком и чесночком.

Хлопнула дверь. Пришел Миша. Подошел к ней сзади, поцеловал в шею, и по спине у Ляли сразу побежали сладкие мурашки.

— Я мороженое принес, — объявил он. — Ныряю в душ. В городе. Жара. Небывалая. А у нас. Прохладно.

После каждого слова он целовал ее в шею.

— Ныряй, ныряй, — согласилась она. — Новости есть?

Ляля повернулась к мужу, и они поцеловались как следует, глаза у них повлажнели. Ах, как они понимали друг друга, как понимали!

— Иди, иди в душ! — проговорила Ляля.

— Иду, иду, — отозвался Миша.

И они еще раз поцеловались. Дальше целоваться было уже опасно.

— Новости после душа, — пообещал Миша.

— Потерплю, подожду, — согласилась Ляля.

В ванной шумела вода, Ляля быстренько накрыла на стол и пошла звать Иринку. Заглянула в детскую и замерла на пороге. Иринка складывала в кучу мягкие игрушки. Зайцы, мишки, обезьяны, свинки, слоны, бегемоты, мыши, розовые, синие, красные, зеленые, оранжевые громоздились высоченной горой.

— Что это? — осведомилась Ляля.

— Ты же сказала, собери, вот я и собираю, — отозвалась дочь и, пыхтя, подтащила к горе большую черную собаку, которая обычно лежала на подоконнике.

— Ты хочешь взять их все? — в недоумении спросила Ляля.

— Все, — закивала Иринка.

— Да там дача меньше, — расхохоталась Ляля. — Ты с ними не поместишься! Отбирай поскорей дружка, с которым будешь спать, а остальных я сама по местам расставлю. И быстро мыть руки!

— Нет, мама, я их не оставлю, — твердо заявила Иринка и села на пол возле кучи. — Как они тут будут без меня? — Потом подняла глаза на мать и тихо сказала: — Понимаешь, я боюсь пожара. Ты сама про него пела. И по телевизору говорят — всюду пожары. Вы с папой убежите, а они сгорят.

Иринка говорила с такой серьезностью, что Ляля поняла: от дочкиного страха ни в коем случае нельзя просто так отмахнуться. Она присела с ней рядом и крепко обняла.

— Я пела старую-престарую песню, — сказала она. — Тогда пожар нам очень помог, он врага из Москвы выгнал. Пожары, про которые по телевизору говорят, горят далеко-далеко на торфяниках. А в городе пожары возникают из-за нашей небрежности. Я тебе обещаю, что мы с папой не допустим пожара, будем очень осторожны и зверушек твоих тоже будем беречь. Я сама буду навещать их утром и вечером, здороваться, говорить «спокойной ночи», они не будут скучать, не бойся.