— Я уверен, что мастер Уилл не желал вас оскорбить… Совсем не желал. Да, возможно, он совершил глупый поступок, поторопился с выводами, не зная вас до конца… Но он не хотел. Если бы он хотел уязвить вас тем, что, насколько мне довелось слышать, сотворил… разве стал бы он предлагать вам убить его на месте? Он ведь и вправду шел прямо под нож… так, что и я поверил, и остальные…

Не умолкая, Гоф как будто заполнял своей повизгивающей трескотней пропасть чужого молчания. Он ускорялся и ускорялся — и вслед его речи ускорялись движения там, внизу, и напряжение в белом запястье на черных волосах. Напряжение в чуть разведенных, очерченных горячими бликами, бедрах.

От мастера Марло пахло модными духами и земным, телесным жаром — это делало его хотя бы сколько-нибудь похожим на живого, из плоти и крови, человека, а не сумеречного, сумрачного демона из страшных, стыдных снов. Он как будто был болен, как будто бредил в полном молчании, упрямо стискивая пальцы и губы. Это так пугало маленького Гофа, что он вскочил из-за стола, сразу как будто возвысившись над всем вихрящимся вокруг них безумием, заозирался, словно впервые видя все эти натянутые хребты, мышцы, ходящие под кожей спин, бессмысленные лица, бессмысленные, животные движения, увлекающие за собой, так и зовущие — присоединиться…

Может быть, прав был мистер Марло, насмешничая, и Ад действительно был вокруг них — и в нем самом?

В момент понимания Роберт Гоф вдруг решил твердо, раз и навсегда: если мастер Шекспир и откажется от этого Ада в пользу пусть даже всех тех красивых и ласковых девушек, что всегда вились вокруг него роями… он… он…

Он будет самым большим, самым огромным придурком из всех, что встречались Гофу на его коротком пути.

* * *

В дверь ухнули — с молодецкой, не терпящей возражений силой.

Этот удар — в крышку черепа, в двери прижмуренных век, — заставил Кита отвлечься и повернуть тяжелеющую голову в сторону источника шума. Шелковистые, как ласочья опушка, ласки, только обретшие уверенный напор, приостановились, вызвав новую волну едкой досады.

— Эй, тебе кто-то позволял отвлекаться? — каркнул Кит, смазано ударив безымянного мальчишку по спине. Тот промычал что-то в ответ, и хотел даже облечь свое мычание в подобие раздельных слов, освободив рот — но только получил по затылку, дернувшись в захлебывающемся спазме.

Дверь отворилась, потому что была не заперта.

Хозяин дома на Хог-Лейн, видите ли, вторые сутки подряд играл с Дьяволом, а Дьявол не терпит, когда перед его носом запираются на замок. Демоны, люди, люди-демоны, игривые сатиры с тирсами или членами, увитыми плющом, заметались в утроенном запале, вырывая у щедрой ночи все, что она изволила дать, раздвинув черные, как у мавританки, ляжки.

— Кто вы такие и чего вам надо? — так же неприветливо спросил Кит, чувствуя ладонью, как его молчаливый спутник силится извернуться так, чтобы, не отрываясь от своих обязанностей, разглядеть вошедших, а всей длиной становой жилы — что до утра ему не кончить.

Болтливый Роберт Гоф замолчал, точно как в «Сирене» прижав к нежному рту обе руки.

— Вам хорошо известно, кто мы такие, — пропел, появляясь из-за спин своих дружков-верзил, Роберт Поули — как всегда, затянутый во все черное. Может, его и не было вовсе — и просто воспаленный разум Кита соткал его из осколков ночной темноты? Но говорил он, как настоящий — сладко и велеречиво, до того приторно, что ему в рожу хотелось плюнуть — от этого Кита удерживала лишь ленивая нега, оказавшаяся сильнее злости, и попытки догнать ускользающее удовлетворение. — И зачем мы пришли, вы тоже должны помнить.

Кит таки сплюнул — в сторону, через подлокотник.

— Я вам ничего не должен.

— Милорд Ричард Топклифф ждет вас, — с той же сиропной настойчивостью гнул свое Поули, с любопытством, по-птичьи, поворачивая голову, чтобы разглядеть происходящее в кресле. — Я понимаю, что вам неохота отвлекаться от общения с вашими очаровательными друзьями… Но долг есть долг.

* * *

И снова был ночной Шордич, подмерзшая к ночи грязь под ногами и темнота, наползающая со всех углов. Только в этот раз в руках Уилла был фонарь — в последний момент его сунул Дик и проводил друга с долгим печальным вздохом. Это вздох должен был, видимо, означать, что Уилл глупец, что ничему его прошедшие сутки так и не научили, что он кладет голову в пасть разъяренного льва и при этом самонадеянно хочет остаться целым и невредимым.

Друг ничего не сказал, и за это Уилл был благодарен: все, что он мог сказать, Уилл знал и сам. Может быть, в другое время и если бы речь шла о другом человеке, он и сам бы предпочел остаться в стороне. Но то темное, тяжелое, не отпускающее предчувствие беды, которое росло с каждой минутой, гнало в ночь вопреки здравому смыслу. Беды, смертельной опасности, тьмы, которая — и Уилл видел это так ясно, как видел, бывало, героев своих пьес, как слышал собственные стихи, нашептанные кем-то на ухо, — уже клубилась над Китом, готовая вот-вот поразить его. Это предчувствие заставляло ускорять шаг, и Уилл, вопреки налитой тяжелой болью голове, ломоте во всем теле, сам не замечал, как перешел на быстрый шаг, а с него — на бег, и под конец пути задыхался, оскальзывался, глотал пересохшим ртом гнилой шордичский воздух, и все равно — бежал.

И еще издали увидел, что предчувствия не обманули его. Уилл замер, опустив ненужный фонарь и не добежав до заветной двери на Хог-Лейн всего нескольких шагов.

Дверь широко распахнулась, и Кит в окружении затянутых в черное, сливающихся с ночным мраком людей сел в такую же черную карету. Он был без плаща и шляпы, и волосы — яркие светлые волосы казались нимбом вокруг головы. Уиллу показалось, что под небрежно наброшенным на плечи дублетом у Кита нет сорочки, но, может быть, только показалось. В полном молчании Кит сел в карету, и она тронулась, слегка подпрыгнув на кочке. Карета скрылась из виду, даже ее фонарь пропал в темноте, а Уилл все стоял, опустив бесполезный фонарь на землю, и смотрел вслед. В голове было пусто — ни одной мысли, сердце же билось так бешено, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.

Его ужасный сон сбылся даже раньше, чем Уилл мог вообразить. Прямо на его глазах Кита, несомненно, увезли люди Топклиффа — среди теней, сопровождавших Кита, Уилл увидел Поули. За что — это было понятно, Топклиффу не нужны были поводы, а Кит их давал предостаточно. Но что теперь делать? Бежать в «Театр» за помощью? Но чем может помочь старик Бербедж — Дик и так каждый день подвергается угрозе? Может, нужно искать Уолсингема, чтобы вмешался? Но станет ли тот вмешиваться, впустит ли вообще Уилла, захочет ли с ним говорить? Может, стоило бы обратиться к Гарри Саутгемптону? Но и тот вряд ли сможет помочь, да и неизвестно, чем окончился их с Китом разговор — может, то, что Кита забрали прямо сейчас, вообще дело рук матушки юного безрассудного графа? Значит, нужно бежать за каретой? Бежать к Топклиффу?.. Умолять отпустить, предложить себя вместо него?..

— Пойдите прочь, вы, вы все, — вдруг раздался из так и не прикрытой двери знакомый голос, и Уилл не сразу сообразил, что он принадлежит малышу Гофу. — Да, прочь я сказал, вечеринка окончена, так велел передать мастер Марло! Убирайтесь, живо!

Сам не зная зачем, Уилл толкнул дверь — и не узнал знакомую до мелочей комнату.

Все было вверх дном, какие-то люди сновали там и здесь, пол усеивал мусор, среди него валялись кубки и обрывки бумаги, в воздухе висели клубы еще не рассеявшегося до конца сладковатого дыма, и знакомо пахло еще чем-то, но чем — Уилл никак не мог понять.

— Мастер Уилл? — растерянно хлопая глазами прямо перед ним вырос Роберт Гоф, одетый в одну тонкую сорочку с дурацким хвойным венком на голове. — Мастера Кита…

В его голосе дрожали слезы, и Уилл кивнул:

— Да, я видел. Был обыск? — он снова обвел комнату. Тени, или люди, или кто это был, боком выскальзывали в открытые двери.

— Что? — моргнул Гоф. — О, нет-нет-нет. Совсем нет.

Он неожиданно уперся ладонями в грудь Уилла.

— Идите, идите, мастер Уилл! — голос звучал почти повелительно, — идите, пока они не вернулись!

Уилл кивнул. Да, мальчишка прав: ему нужно было спешить, ворота за каретой, наверное, вот-вот закроются, и он тогда никак не сможет помочь Киту. И только сделав пару шагов за порог, Уилл понял, чем пахло в комнате. Розовым маслом и семенем.

* * *

Оказалось, что ночью ударил мороз — эти прощальные хлопки по щекам под неожиданно яркими, с кулак размером, звездами, все еще напоминали о том, что круг земной отодвинулся от вечной зимы и смерти не так далеко, и расслабляться, греясь на обманчиво теплом солнце, рано. Напившись холодного, хоть и не слишком чистого воздуха, Кит мигом протрезвел — туман, бесконечно вьющийся и клубящийся у него в черепе, вдруг втянулся в черную, мрачную неизвестность, и пропал, уступив место неудовлетворенному раздражению, то и дело вспыхивающему искрами ярости.

Все тело ломило. Он так и не смог спустить как следует — быть может, тогда ему было бы если не желанней, то легче кое-как одевшись, покинуть свое населенное уродливыми, дивной красоты чудовищами логово. Он покинул сладкую, полусонную духоту вместе с теми, кто пришел за ним, и кто ждал его, и направился вникуда. Все они переступали через спутывающиеся в единый, морю подобный клубок людские тела нелюдей, ставя ноги осторожно, чтобы не терять времени на нелепые случайности.

Он спросил, позволят ли ему хотя бы одеться, или так и повезут к милорду Топклиффу в чем мать родила, и добавил, гадко, отвратительно ухмыляясь, потягиваясь без стыда: «Может, я и староват для его прихотей, но знаю о них получше вашего».

Ответом его так и не удостоили.

Карета бодро и гулко катила по петляющим улочкам и широким улицам ночного Лондона прямиком к Бишопсгейт. За пару часов темноты разведенное первым дыханием весны грязевое месиво успело схватиться твердой коркой, будто подживающая рана — и откровенное, непристойное хлюпанье обитых железом колес о призывно раскрытые щели луж сменилось твердым грохотанием.