«От меня, наверное, пахнет куревом», – запоздало сообразила Ася, и ей стало стыдно до слёз. Она неловко высвободилась из кольца его рук.

– Всё… нормально, – выговорила она. – Простите меня. Это просто нервы.

– Ничего. Я понимаю, – отозвался он совершенно бесстрастно.

Стараясь не встречаться с ним взглядом и благодаря бога за то, что вокруг достаточно темно, она прошмыгнула мимо него обратно в гостевой дом. Он остался стоять на крыльце в одиночестве.


– Можно задать тебе очень личный вопрос? – помявшись, выдала Вера утром следующего дня, когда Никитку увели переодеваться и гримироваться для съёмок. Ася сразу же внутренне напряглась: она не любила таких предисловий. Как правило, за подобным вопросом следовало болезненное расковыривание старых ран. Вера была деликатна и ненавязчива, но, раз уж она решилась произнести «очень личное» – вряд ли имелись в виду невинные разговоры о погоде.

– Ну, попробуй… – ответила Ася осторожно.

– У вас с Сашей что-то есть? – видно было, что Вере тоже страшно неловко, однако сама Ася чуть не провалилась сквозь землю от стыда.

– Нет, – отозвалась она, поспешно отворачиваясь, чтобы скрыть пылающее лицо. – Совсем нет, а почему ты спрашиваешь?

– Извини, это совершенно не моё дело… – Вера виновато улыбнулась. – Просто мне показалось…

– Что показалось? – быстро спросила Ася. Неужели то неясное, смутное, неопределённое, что происходит между ней и Белецким, имеет вполне реальные очертания, если это замечают другие?

– Показалось, что вы оба относитесь друг к другу как-то… по-особенному, – ответила Вера. – Ты не думай, я ни в коем случае не осуждаю ни тебя, ни его, просто…

– Не за что осуждать, – перебила Ася, глубоко вздохнув. – Между нами ничего нет. Я не вру.

– Ну конечно, не врёшь, – Вера даже расстроилась, что могла обидеть её своими подозрениями. – Я же вас с ним ни в чём не обвиняю. Решила уточнить, только и всего…

– А почему тебе это пришло в голову? – спросила Ася. – По-моему, между нами не происходит ровным счётом ничего такого, что можно было бы расценить двусмысленно. Он общается со мной точно так же, как с остальными…

– А вот и нет! – горячо возразила Вера. – Я же вижу, что совсем иначе, чем с другими. Вот, допустим, со мной он шутит, смеётся, болтает обо всём подряд… А при твоём появлении у него даже взгляд меняется. Он… очень странно и необычно на тебя смотрит, особенно когда ты не видишь. Я не раз замечала.

Ася с трудом подавила порыв расцвести глупой счастливой улыбкой.

– Он… смотрит на меня?

– А то! – с жаром подтвердила Вера. – Постоянно пялится. Даже вот сегодня в столовой… Я поэтому и уточнила. Причём, знаешь… смотрит не банально, как мужчина на женщину – ну, там, с вожделением или восхищением… У него во взгляде какая-то печаль. Очень грустные у него глаза, когда он на тебя смотрит, вот! – сформулировала Вера. Ася не выдержала и расхохоталась.

– Может, человек от одного моего вида впадает в депрессию? Или я просто действую ему на нервы?

– Да нет, – Вера с досадой махнула рукой. – тут что-то другое. Заметь, он даже на «ты» с тобой никак перейти не может. Будто… робеет или боится обидеть. Он тебе, вообще-то, нравится?

– А кому не нравится Белецкий! – попыталась отшутиться Ася, но Вера не приняла этот шутливый тон.

– Я не об этом. Разумеется, как актёром и просто красивым мужчиной им невозможно не восхищаться. Но я говорю о чём-то большем.

– О большем и речи идти не может, – отрезала Ася. – Во-первых, он женат. Я тоже не вполне свободна. Завязывать кратковременную интрижку… нет уж, спасибо. А ничего иного всё равно больше не светит.

– Ну и ладно, ну и слава богу, – Вера с облегчением перевела дух. – Понимаешь, я поначалу даже как-то слегка расстроилась, очень уж стало жалко твоего Диму. Ты с такой любовью о нём рассказывала! Да и Саша без ума от своей жены. Поэтому и растерялась. Думаю – ну как так-то?!

– Собиралась вести среди нас разъяснительную работу? – засмеялась Ася. Вера даже отшатнулась от такого предположения.

– Что ты! Ему я вообще… ни намёком, ни словом. Надеюсь, ты тоже меня не выдашь. То-то он посмеётся надо мной за такие дикие идеи!

«Не такие уж, к сожалению, и дикие», – подумала Ася, но вслух, понятное дело, говорить этого не стала.


Никитка оказался прирождённым артистом. Вернее, не так: он не просто изображал кого-то, играя роль, а полностью вживался в образ своего персонажа. Впрочем, возможно, по малолетству Никитка ещё не слишком различал, где проходит грань между съёмками и реальной жизнью, и потому воспринимал всё, происходящее на съёмочной площадке, слишком серьёзно…

Когда цыганка Настя, принимая из рук деревенского мальчишки нехитрое угощение, молча заплакала от переполняющего её чувства благодарности, он тоже начал всхлипывать, а потом осторожно погладил ладошками её лицо, утирая слёзы, словно уговаривая успокоиться. Этого не было прописано в сценарии, но смотрелось так пронзительно, что решили не резать этот эпизод, а оставить целиком – так, как есть.

– Мальчик безумно талантливый, – шепнул оператор Семёну, довольный идеально отснятой сценой. – Эх, его бы в Москву – такого на всех киностудиях с руками оторвут, сейчас ужасно мало детей, которые умеют играть…

– Ты справился просто потрясающе, – сказала Никитке Ася. – Уверен, что хочешь в будущем стать именно писателем, а не актёром?

Польщённый многочисленными комплиментами окружающих, Никита скромно отозвался:

– Я должен подумать. Ну, время-то пока есть… Сначала школу надо закончить!

– Удивительно разумный молодой человек, – смеясь, заметил Белецкий. – В крайнем случае, можно ведь и совмещать… Играть в кино, а в свободное от съёмок время строчить нетленки!

– Чего строчить? – не понял Никитка. Белецкий сделался подчёркнуто серьёзным.

– Свои гениальные произведения, что же ещё.

Ася тайком кидала в сторону Белецкого быстрые взгляды, пытаясь засечь тот момент, когда он смотрит на неё. Ведь, как уверяла Вера, с ним это случается практически постоянно! Однако, как она ни ловчилась, а поймать взгляд Белецкого на себе так и не смогла. В конце концов, она почти уверилась в том, что Вера это просто себе придумала.

– Ты хочешь остаться и понаблюдать, как дальше пойдут съёмки, или лучше вернуться в номер? – спросила она Никитку. – А может, просто пойдём погуляем?

– Если со мной уже всё отсняли, это значит, что мне сегодня же нужно вернуться в детский дом? – спросил он с подозрением.

– Нет, что ты. У тебя вольная грамота до понедельника, – пошутила Ася. – Или… ты, быть может, и сам хочешь вернуться к своим?

– Нет, – замотал он головой. – Мне тут у вас очень хорошо и весело.

– Нам с тобой тоже очень хорошо, – честно сказала Ася.


Когда они вдвоём, дружно взявшись за руки, стали пробираться сквозь толпу зевак, традиционно окруживших место съёмки, Ася наткнулась на знакомую цыганку – ту самую, с золотыми зубами. Цыганка тоже узнала её и, ни капли не смутившись, многозначительно-заговорщически подмигнула.

– Дэвэс лачо[14], – приветливо заулыбалась она. – Рада видеть тебя, красавица. И тебя, миро лачинько[15], – обратилась цыганка к Никитке. Тот смотрел на неё, распахнув глаза в немом восторге и удивлении.

– А говорила мне, что нет у тебя никакого сына, – шутливо попеняла она Асе. Та занервничала.

– Послушайте… ну что вы постоянно лезете не в своё дело? Это вовсе не мой ребёнок. И ваши неуместные замечания могут его только испугать и расстроить.

Никитка, однако, не выглядел ни испуганным, ни расстроенным. Цыганка явно нравилась ему.

– Хороший парень. Человеком вырастет, – заметила та и погладила его по волосам.

– Пойдём, Никита, – ещё больше занервничав (а вдруг у неё руки грязные, или вообще – вши?), Ася потянула мальчика за собой. Тот послушно двинулся за ней, но по пути то и дело оборачивался – чем-то эта странная особа его заворожила.

– Кто эта тётя? – спрашивал он у Аси с любопытством. – Она самая настоящая цыганская женщина? Или тоже актриса?

– Никто, – растерянно бормотала Ася, думая о своём. – Не обращай внимания. Она… просто ненормальная.

– Тэ явэн бахталэ…[16] – тихо прошептала цыганка себе под нос, глядя им вслед.


Слова цыганки, сказанные в первый съёмочный день, не шли у Аси из головы всё это время. Она постоянно мысленно возвращалась к ним, обдумывая и анализируя. И в тот момент, когда цыганка назвала Никитку Асиным сыном, у неё внутри всё оборвалось. С одной стороны, конечно, это была вопиющая бестактность и самонадеянность (кто вообще её просил делать такие далеко идущие выводы?!), но с другой… эти слова, что удивительно, были в глубине души приятны Асе. На самую маленькую долю секунды она словно ощутила Никитку своим ребёнком и испытала всю гамму материнских эмоций – и любовь, и гордость, и обожание, и тревогу за свою кровиночку…

Ей нравился этот мальчик. Она робко задавала себе вопрос: могла бы она – не на самом деле, конечно, не всерьёз, а так, чисто теоретически – усыновить его? Смогла бы полюбить, заботиться и ухаживать, как его погибшая мать? Отторжения эта мысль не вызывала, и всё-таки Асе было ужасно страшно. Ведь, стоит хотя бы один раз всерьёз сказать себе: «Я хочу начать процесс усыновления» – и вся её прежняя жизнь изменится до неузнаваемости, перевернётся с ног на голову. Но всё же Ася нерешительно, тайком, примеряла на себя роль Никиткиной матери, почему-то ужасно боясь, что кто-нибудь это заметит и поднимет её на смех… или, наоборот, начнёт давить на неё и торопить с усыновлением, хотя она сама ещё не сформулировала для себя окончательного решения.

А сейчас… эта проклятая цыганка как будто прочитала её сокровенные мысли. Извлекла тайное из темноты на свет божий. Эти слова уже прозвучали, их нельзя отменить. И Никитка тоже слышал. Наверное… наверное, пора уже определиться и не мучить себя?

«Но я не могу определиться самостоятельно, – трусливо уговаривала себя Ася. – Это слишком ответственное решение, я не имею право принимать его спонтанно, не спросив мнения Димы и самого Никитки. Да и вообще… Может, это вообще настолько трудоёмкий и долгий процесс, что усыновление в принципе невозможно?!»