Мы очутились в небольшой деревушке, домов на двадцать, может, чуть больше. Из некоторых труб лениво вился дымок, крыши поблескивали на солнце, пахло распаренной от солнца травой и навозом. Почувствовала взгляд в упор. Медленно, очень осторожно повернула голову.

— Здрасьте, — улыбнулась, делая шаг назад.

— Это не демон, Надя. Это всего лишь корова, — негромко пояснил Милорад.

А будто я сама не вижу! Только я с самого детства коров боюсь. Туша в полтора, а то и два центнера, априори опасна. Я уже молчу про рога. А этот взгляд…

Лениво чавкая травой, корова продолжала буравить меня осуждающим взглядом.

— Пойдем-ка отсюда поскорей, — я помахала корове ручкой и сиганула в сторону деревни. — Шевелись, Милорад, быстрей! А то маманя, наверное, заскучала.

Бугога. Ага. Ночей не спит, думает, как же там ее кровиночка в другом мире. Да замечательно твоя кровиночка! Жила, не жаловалась, пока меня сюда не забросило! И сейчас я очень жалею, что не могу вернуться назад и передать своим настоящим родителям, тем, что меня вырастили и воспитали как родную, что люблю их и со мной все в порядке.

— А можно будет послание на Землю отправить?

Милорад бесшумно следовал за мной, а я подскакивала и ойкала, наступая на колючие травинки.

— Можно связаться с земными ангелами. Они найдут способ, как известить твоих людей о том, что с тобой все благополучно.

— Вот это замечательно, вот это… ах… люблю деревню! — Голые ступни кололо и царапало. — До з-зубовного скр-режета! — прорычала, наконец, выпрыгнув из высокой травы на сухую проселочную дорогу.

О-о, благодать! Даже по редким острым камням благодать, а уж по горячему песочку топать — милое дело.

— Отправим сегодня?

— Ты очень эмоциональна, сестра. Нас ждет множество дел, а в сутках всего двадцать четыре часа. Мы отправим послание завтра. Обязательно.

— Ну, завтра так завтра.

Днем больше, днем меньше, все равно хуже не будет, раз уж меня считают погибшей. Или не считают? Или, может, вовсе не стоит им ничего сообщать?

В раздумьях я добрела вслед за ангелом до нужного дома, вошла в раскрытую калитку, пересекла ухоженный благоухающий сад по мощеной дорожке и замерла на крыльце.

— Подожди, — остановила кулак брата, прежде чем он успел постучать.

Во мне проснулся страх.

— Поздно отступать, сестра. Ты прожила долгую жизнь, думая, что не нужна собственной матери.

— Это была лишь догадка. А жить оставшуюся жизнь с уверенностью в этом мне, знаешь ли, как-то не хочется. Я передумала! Идем отсюда!

Развернулась и сделала несколько смелых шагов. Вот почему сбегать от проблем всегда так легко? Я прямо будто на крыльях к калитке летела. Вот только шагов за спиной не слышала.

Потому что их не было.

Ангел не только продолжил стоять, он даже постучал.

В тот миг, когда дверная ручка повернулась, я не нашла ничего лучше, чем…

Ну, простите меня. Да, я позорно сиганула в кусты, где свернулась калачиком, чтобы меня видно не было!

Как же работает эта штука с переносом? Мне нужно отсюда улететь! Срочно.

— Милорад? — раздался приятный женский голос. — Как давно мы не виделись!

— Двадцать семь лет, Любовь.

— Двадцать семь лет, — с грустью произнесла она. — Пройдешь в дом? Я согрею чаю.

Закусив губу, осторожно села на корточки и, аккуратно отодвинув веточку, попыталась подглядеть. Сердце ухало в ушах, живот и грудь огнем горели, а по спине наоборот холодный пот пробегал. Не понимаю, что я творила в этот миг, но со стороны выглядело так, словно полоумная девица без обуви сидит в кустах и подглядывает за хозяйкой дома.

А хозяйка… Хозяйка точь-в-точь повторяла женщину из зеркала, только, к счастью, одетой была. Медно-золотые волосы заплетены в косу и убраны в рогульку на голове, длинный в пол сарафан чистый и аккуратный, на поясе белоснежный передник, за поясом — полотенчико для рук. Сглотнула ком, стараясь не дать слезам, заполнившим глаза, вырваться на волю. Мама, та, что меня воспитала, всегда смеялась над моей привычкой держать на поясе полотенчико. А я ей говорила, что не люблю сырые руки. Когда готовишь — они всегда сырые, то в соку, то в жиру, то в воде… Я их все время вытирала о полотенчико, которое потом в стирку складывала. А теперь оказывается, что это у меня от нее. Высокой красивой женщины, крепкой, про таких говорят — кровь с молоком. Только глядя на мягкие и добрые черты лица, я никак не могла понять… Как она могла?

Хрустнула ветка под ногой, вниз сорвались слезы. Спешно стерла их запачкавшейся в земле ладошкой… Да уж, хороша, наверное. Могу представить свой вид со стороны.

— Ты не один? — встрепенулась Любовь.

— Нет, сестра. Со мной твоя дочь, — прямо и просто проговорил Милорад, а мне это предложение словно стрелой в сердце вошло.

Закрыла лицо ладонями, жалея, что не могу улететь отсюда. Ведь тогда, в доме Рейвена, у меня получилось! Почему не получается сейчас? Так, надо постараться!

Сжала кулаки, пытаясь успокоить грохочущее сердце, зажмурилась, изо всех сил стараясь переместиться. От натуги даже кровь к голове прилила, наверняка вены проступили на шее…

— Наденька! — раздалось над головой. — Доченька моя… Ну, что же ты под кустом, идем в дом, там туалет, все удобства…

Туал… что, прости Господи?

Подняла глаза и оценила ситуацию со стороны, моргнула глазами, шмыгнула носом, шмыгнула другой раз, а потом зашлась диким хохотом. Я смеялась и смеялась, всхрюкивала даже от смеха, икала, но никак не могла остановиться. Хохотала, пока Милорад и Любовь помогали подняться, пока нежные женские руки стирали полотенчиком грязь с моего лица, пока меня в дом вели, а потом, когда истерика постепенно утихала, меня накрыл ужас. И слезы, безмолвные, крупные, текли уже вовсе не от смеха…

Я сидела в кресле-качалке, свернувшись калачиком, укрытая одеялом, а рядом, накрыв ладонью живот, сидела Любовь. Уж лучше бы она оказалась алкоголичкой, наркоманкой или, не знаю, преступницей. Лучше бы она смотрела на меня пустым взглядом, ненавидящим даже.

Но нет. Она смотрела на меня с тревогой, жалостью и такой нежностью, что…

Я хотела ненавидеть ее. Я так хотела ее ненавидеть, но поняла, что не могу.

А еще поняла, что Милорада нет и в комнате, пропахшей душицей и мятой, мы совсем одни.

— Почему?

Это все, что смогла произнести спустя долгие-долгие минуты, наполненные тяжелым молчанием. Горло свело, голос хрипел, но она поняла… Она все поняла. И, вместо ответа, упала передо мной на колени:

— Надежда… Наденька, — взмолилась она дрогнувшим голосом и, не в силах сказать еще хоть что-то, скрыла лицо в моих коленях.

А я сидела, слушала, как рыдает моя мама, и ненавидела уже саму себя. За то, что все эти годы думала, будто меня бросили. Будто она какой-то монстр, который заслуживает худшего… А она…

Она рыдала на моих коленях в безмолвной попытке заслужить прощение.

Закусив губу, чтобы не позволять всхлипам вспарывать тревожную тишину, я нерешительно коснулась ее плеча ладонью.

— Встаньте… Пожалуйста…

Она яростно замотала головой, обнимая обеими руками мои ноги, прижимаясь сильнее.

— Прошу вас. Встаньте, — прозвучал хриплый от слез голос.

— Не могу. Не могу, Наденька. Я виновата. Я так перед тобой виновата, но у меня не было выбора! — она подняла лицо и заглянула мне в глаза.

Нет, она заглянула в мою душу и все без слов ясно стало. Меня не только не бросали, меня все эти годы любили и ждали! Протянула ладонь, стирая слезы с теплых щек женщины, подарившей мне жизнь.

— Я расскажу. Я тебе все расскажу, после того, как вымолю прощение…

— Я прощаю вас, — стирая теперь уже свои слезы, заверила я. — Прощаю. Но и вы меня простите.

— За что, Наденька, — улыбаясь сквозь слезы, спросила она. — За что, жизнь моя?

А я смотрела на нее и не могла рассказать. Стыдно было. Так стыдно, как никогда в жизни. Людям свойственно судить сгоряча, со своей колокольни. А порой всего-то и нужно, что дать человеку шанс объясниться.

— Просто простите.

Она кивнула, стирая полотенчиком слезы с наших лиц, а потом неловко поднялась.

— Ты ведь останешься на чай, доченька? Я все тебе расскажу, все объясню…

— Останусь, — кивнула, выбираясь из кресла.

Все равно Эвон и Азраал сейчас на свадебной церемонии, гулянка только на закате и, разрази меня гром, я пойду туда и напьюсь. В хлам! Я это заслужила. А потом, уже пьяной, признаюсь Рейвену, что я это я и вообще, что люблю его, мудака рогатого. А он, если не готов к серьезным отношениям и повторному лишению меня девственности, может катиться на все стороны!

Интересно, а там, на празднике, я буду такой же смелой или тоже постыдно сигану в кусты изучать тамошних мокриц?

Любовь позвала меня на кухню, где налила горячий чай, поставила на стол пироги.

— У меня редко бывают гости, но нужно же чем-то заниматься? Напекла пирогов с картошечкой и рыжиками. Ты любишь грибы? — с волнением спросила она.

Вместо ответа я схватила румяный пирожок и смачно откусила. Жареные с лучком рыжики, печеный картофель… У меня вкусовой оргазм!

— М-м, — промычала вместо ответа и откусила еще раз. Любовь успокоилась, улыбнулась и села на соседний стул.

Не помню, когда последний раз сегодня ела, а столь эмоциональные события сожгли кучу моих калорий. Только после третьего пирожка заметила, что женщина не ест, да и вообще молчит.

— А фы посефу… — прожевала как следует и, запив сладким травяным чаем, повторила уже внятно. — А вы почему не едите?

— На тебя смотрю, — она мечтательно вздохнула и, убрав от щеки ладошку, спросила: — ты накушалась? Не хотела прерывать тебя рассказами.