Энтон Дисклофани - Наездницы

Я ошеломленно смотрела на тетю. Я никогда не слышала, чтобы она разговаривала с мамой в подобном тоне.

Мама наморщила лоб и сделала вид, что больше всего на свете ее интересует край ее бокала с шампанским. Она едва сдерживала слезы. Тетя Кэрри пристально смотрела в камин, пустой и вычищенный. Мужчины просто тупо смотрели перед собой.

Молчание нарушил отец.

– Теа, ты очень хорошенькая, – произнес он. – Умненькая и хорошенькая девочка.

– Весь мир будет у ее ног, – поддержал его дядя Джордж неестественно громко, стремясь помочь брату рассеять охватившее всех уныние.

– Готов поспорить, что через год у тебя уже будет десятка два поклонников, – продолжал дядя Джордж. – А то и три.

– Я так не думаю, – шутливо отозвался отец. – Только не в моем доме!

– Не нужны мне никакие поклонники, – заявила я.

– Твое отношение к этому изменится, – закивала тетя Кэрри.

Ее голос звучал так странно, что я задалась вопросом, сколько она уже выпила.

– Изменится! – подтвердил дядя Джордж. – Обязательно изменится.

Где-то хлопнула дверь.

Первым на веранде появился Сэм. Он сразу направился к столику и сгреб целую пригоршню сырного печенья. Затем он дернул меня за конец косы. Я испытала такое облегчение, как будто мне предоставили второй шанс, когда я уже все считала потерянным.

– По одному, – напомнила ему мама, и Сэм кивнул, продолжая запихивать в рот печенье.

Появился Джорджи. Встретившись со мной взглядом, он улыбнулся. Потом он сел рядом с Сэмом (на пол, потому что стульев в комнате больше не было), и они, судя по всему, продолжили начатый раньше разговор о каком-то месте для купания в Гейнсвилле. Тут взрослые тоже заговорили обо всем и ни о чем. А я так обрадовалась, что Джорджи ничего не рассказал Сэму, что едва не разрыдалась.

Но со взрослыми все равно что-то было не так. Они были напряжены и рассеянны. Я заметила, что Джорджи только делает вид, что слушает моего брата. На самом деле все его внимание было приковано к взрослым. Он, затаив дыхание, прислушивался к их разговору. Перехватив мой взгляд, он улыбнулся мне так, что у меня мурашки по спине поползли. То, как мгновенно он переключился со взрослых на меня, было свидетельством существующей между нами связи.

И тут я поняла, что моя семья ни в коем случае не должна узнать о моей тайне. Деньги, деньги, вмешавшиеся туда, куда они не имели права вмешиваться, едва не разрушили наши отношения. Я поняла, что неуместная любовь будет иметь гораздо более тяжелые последствия. Нет, они ничего не должны были знать. Но это не означало, что я остановлюсь.

Я целый час лежала поверх одеяла в давно уснувшем доме. Мое нетерпение уже сменилось отчаянием, когда дверь моей комнаты приотворилась и Джорджи сделал мне знак идти за ним. Он был в своей обычной одежде. Я подумала, что он ведет себя чересчур беспечно – мой брат не мог этого не заметить. Нам удалось спуститься по лестнице, не скрипнув ни одной ступенькой. Остатки лаймового пирога переехали из столовой на кухонный стол и теперь представляли собой нелепую липкую массу.

Джорджи едва не хлопнул входной дверью, и я подавила вспышку гнева. Я успела поймать дверь и осторожно ее притворила.

Сгустившийся туман отделял весь мир непроницаемой мутной завесой. Я замедлила шаг и стала ступать осторожнее. Джорджи шел впереди. Он в конце концов скрылся в тумане и появился в моем поле зрения только когда я его догнала.

Мы оба шли босиком, и, ступая по невидимой в тумане земле, я опасалась пораниться обо что-нибудь острое. Но эти опасения не могли заставить меня вернуться в дом за туфлями, как и задержаться для того, чтобы обуться, перед тем как выйти наружу. Опасений было недостаточно, чтобы заставить Джорджи ждать.

Он время от времени исчезал в тумане и снова появлялся. Я видела то его руку, то плечо, то вообще ничего не видела. Он был для меня незнакомцем, и только это позволило мне стать девочкой, которая с такой легкостью пошла на то, что стало позором для моей семьи.

Дойдя до конюшни, я сначала подошла к Саси. На мгновение земля ушла у меня из-под ног, потому что мне показалось, что он исчез. Но потом я увидела, что он лежит. Саси спал, аккуратно сложив под собой тонкие ноги.

– Теа!

Я обернулась и приложила палец к губам, но Саси уже поднимался. Я в который раз изумилась тому, какое невероятное у лошадей тело, какие у них изящные и совершенно неподходящие для такого тела ноги.

– Зачем ты это сделал? – спросила я.

– Что я сделал?

– Не прикидывайся дурачком.

Я положила ладонь ему на грудь и ощутила, как она вибрирует в такт биению его сердца.

– А, ты об этом. – Он коснулся моего пальца. Может, ему этого было достаточно, чтобы тоже ощутить, как бьется мое сердце? – Иногда он бывает таким ребенком! – Я хотела что-то сказать, но он коснулся моих губ, затем сунул палец мне в рот. У пальца был вкус пыли, и мне это понравилось. – Не переживай, я больше не буду его обижать.

А я и не переживала. Теперь моя голова была занята совсем другим. Саси насторожил уши, с любопытством глядя на нас. А потом Джорджи начал целовать меня в шею, потом лизать ее. В ушах у меня стоял оглушительный рев, а он мял мои груди своими толстыми пальцами. Рев постепенно стих, превратившись в отдаленное жужжание. Джорджи запустил пальцы мне в волосы, как бы нежно их расчесывая. Я подумала о маме, которая была единственным человеком, который это делал до него.

– Ты, несомненно… – произнес он и замолчал, расстегивая верхнюю пуговицу моей ночной сорочки и запуская руку за ее ворот, – …очень красивая, – закончил он.

Когда мы подошли к пустому стойлу, он отодвинул задвижку и втолкнул меня внутрь. На твердом земляном полу уже лежало одеяло, которое Джорджи взял в доме. Это было хорошее одеяло из маминых запасов.

Я указала на одеяло.

– Не забудь его забрать. Мама заметит.

Он покачал головой и задвинул задвижку, издавшую знакомый металлический скрежет. Он обернулся ко мне. Эрекция вздыбила его брюки, и это напоминало какой-то нарост или опухоль. Он затолкал меня в угол и прижался ко мне пахом. На нем были плотные шерстяные брюки – зимние брюки. Моя ночная сорочка была сшита из тонкого хлопка. Я чувствовала все очень остро, а его ощущения были притуплены. Закрыв глаза, я со второй попытки расстегнула брюки Джорджи. Сунув руку внутрь, я снова изумилась тому, какой мягкий и нежный на ощупь его пенис.

Там, где должен был находиться мой мозг, мелькали яркие вспышки. Мы лежали на одеяле. Джорджи лежал на мне, и моя сорочка была вздернута до пояса. Пенис Джорджи касался меня. Он был скользким, так как я была мокрой, а Джорджи раздвинул мои ноги и прижал пенис к скользким складкам. Затем он стал очень большим, и я ощутила, как у меня между ног зарождается боль. Я не хотела, чтобы это произошло. Не сейчас. Не так. Поэтому я одним ловким движением перевернула Джорджи на спину. Он удивился. Я и сама удивилась, но тут же обвила ногами его бедро и начала очень быстро двигаться, одновременно обхватив его пенис пальцами и быстро двигая рукой. Я стремилась двигать рукой и бедрами в одном ритме, но у меня это не совсем получалось. Я делала одновременно два дела, и ни одно из них не получалось так, как надо. Поэтому я задвигалась еще быстрее, и острое томление у меня между ног немного стихло, прежде чем внутри что-то взорвалось, и на секунду я выпустила пенис Джорджи. В глазах у меня немного прояснилось, и я увидела, что Джорджи смотрит на меня, закинув руки за голову, как будто любуясь небом в ясный солнечный день. Я улыбнулась ему. Я начала с того же места, на котором закончила.

Я помню, что впервые в жизни почувствовала себя взрослой.

Все утро я играла в гольф с Джорджи и Сэмом, а когда перед ланчем вошла в дом, то сразу увидела маму, которая все утро провела наверху. Дядя Джордж и отец куда-то уехали, а тетю Кэрри в этот приезд почти не было видно.

Мама улыбнулась мне и вернулась к газете. Очки, с помощью которых она читала напечатанное мелким шрифтом, сползли на самый кончик носа. Я взяла с блюда, которое оставила на столе Иделла, три бутерброда.

– Ты не собираешься сегодня ездить верхом?

– Мы играем в гольф. – Я не хотела говорить ей, что у меня началась менструация. Это было мое личное дело. – Мы еще только учимся играть, – добавила я.

Она сунула руку под стол. Я не понимала, что она делает, пока не заметила, что через ее руку теперь переброшено одеяло.

– Это было на улице, – произнесла она, пальцем поднимая очки на переносицу.

Она ненавидела очки, но отец сказал, что если она не будет ими пользоваться, то окончательно испортит себе зрение.

– Да?

– В конюшне. Может, Сэм и Джорджи брали его, когда ходили на свою охоту? Это не ты его туда положила? Сэм должен знать, что хорошие одеяла брать нельзя. Этим одеялом когда-то застилали сиденье в экипаже. Оно старше вас с Сэмом, вместе взятых.

Я кивнула и отнесла Сэму и Джорджи бутерброды. Потом я подошла к крыльцу и, пробормотав что-то насчет почты, уселась на ступеньки. Я смотрела на дорогу, по которой ездили только два раза в день (папа уезжал на работу, а потом возвращался домой), и думала о том, какая я дура. Я вела себя как дура. «Дура, дура, – твердила я себе в отчаянии. Меня томили грусть и безысходность. – Вот что такое безысходность, – прошептала я себе. – Прекрати немедленно».

Если Сэм что-то заподозрит, если он не сможет больше держать это в себе и раскроет нашу тайну маме… Если даже Сэм ничего не скажет, а мама что-то заметит сама… Если она выглянет в одно из сотен или даже тысяч окон, которыми мог похвастать наш дом… Мы не экономили на этом, папа говорил, что мама любит свет… Если бы она заглянула в наш с Джорджи мир и в этот момент в этом мире он коснулся бы моей щеки, поцеловал бы меня или прикусил мой большой палец… Если, если, если…

Когда я его увидела в следующий раз, все повторилось: он отправил Декку наверх и взял из рук Эмми бокал с напитком. Прежде чем заговорить, он несколько секунд сидел молча.