— Значит, все было серьезно? Вы были… — ему трудно дается следующее слово, — парой?

Трудно в это поверить, понимаю, но да. Были.

— Разве, если бы всё было серьезно, я сидела бы здесь сейчас? — Усмехаюсь, чувствуя, как лицо невольно перекашивает от горечи. — Так, потрахались и забыли. Что такого?

Глеб выпрямляется, задумчиво кивая. А я, как завороженная, слежу за его животом, который выглядит не просто твердым, а почти каменным: литые мускулы, чистый, плотный, непробиваемый пресс. Поднимаю голову и замираю: глаза у него горят диким блеском. В них азарт. Пыл, кураж, возбуждение. Концентрированный заряд эмоций, которые трудно скрыть.

И я вдруг понимаю, что он меня читает, как открытую книгу. Знает, где вру, где хочу приукрасить или откреститься. Знает, что за кажущимся таким очевидным безразличием прячется тупая боль, рвущая душу в клочья.

— Говорят, ты увела у него деньги? — Он задумчиво прикусывает свою красивую нижнюю губу.

— Мало ли, что говорят. — Держусь ровно.

— Так почему вы расстались? — Его голос звенит, как занесенный над головой с размаху меч.

Делаю глубокий вдох.

— Да… надоело просто. — Наклоняюсь к нему и натягиваю на лицо гадкую ухмылочку. — А я смотрю, у тебя тоже к нему какие-то личные счеты? Угадала?

«В десяточку».

Замечаю это по тому, как он едва заметно поджимает губы.

— Отомстить ему не хочешь? — Предлагает.

И почему этот вопрос звучит как-то устрашающе? Почти зловеще.

— За что? — Мои брови вздымаются вверх. — Я буду вполне довольна, если больше не увижу его никогда.

— Хочешь. — Довольно улыбается он, вставая. — Вижу, что хочешь.

Его товарищ закидывает ногу на ногу, продолжая оценивающе разглядывать меня.

— Всё просто. — Глеб берет чистую рубашку и просовывает руки в рукава. — Либо на свободе с деньгами. Либо на нарах с чувством собственного достоинства.

— Это ты о чем? — Бросаю ему в спину.

Мужчина медленно поворачивается:

— О том, что все равно придется принять мои условия. Ты работаешь со мной и получаешь свою долю. Отказываешься, и все материалы по твоим последним похождениям отправляются в ментовку. Соответственно, — он безразлично пожимает плечами, — и твой братишка возвращается в детдом, откуда ты его с таким трудом вытащила. Так что, сама понимаешь, выбор у тебя невелик.

Воздух с шумом вырывается из моих ноздрей.

— И если ты вдруг подумала, что я блефую. — Пальцы Глеба пробегаются по рубашке, ловко загоняя пуговички в узкие петли. Он достает из чемодана какие-то бумаги и небрежно бросает мне. Опускаю глаза и вижу, что это снимки. Брюнетка, блондинка, рыжая — это все я. Вместе со своими последними жертвами. — Доказательства. — Констатирует он.

— Если нужно, и заявления от потерпевших будут. — Добавляет его дружище, улыбаясь.

— Что нужно делать? — Сдаюсь я, не чувствуя больше собственного тела.

— Сыграть. — Коротко отвечает Глеб.

— Себя, да. Я это уже слышала. Можно подробнее? — Выдыхаю устало.

Он неспешно надевает пиджак.

— Всё, как ты умеешь. — Прячет телефон в карман брюк и смотрит на мои сжатые в кулаки пальцы. — Просто вывести на эмоции. — Протягивает мне руку. — Майор приедет сюда через пару дней. Он планирует преумножить часть капитала, доставшегося ему от выгодного брака, на игре в покер. Наша задача — заманить в игру по своим правилам и забрать все, что у него есть.

— Я не могу. — Мои плечи опускаются.

— Можешь.

Они просто не понимают. А я не могу сказать это вслух. Сломаюсь, если увижу его. Поддамся, прогнусь, уступлю. Буду понимать, что он грязный, гадкий, мерзкий предатель, и все равно не смогу противостоять тому, чтобы не попробовать еще раз все то, что он со мной когда-то делал.

Захочет взять меня — возьмет. Грубо, нежно, больно — так как ему захочется. Возьмет. Захочет поцеловать — не смогу сопротивляться. Скажет, что любит — поверю. И снова пойду за ним. Поползу.

Только бы быть рядом, дышать его запахом, чувствовать жадные руки на своем теле и тонуть в настойчивых объятиях.

Как можно добровольно отказаться от того, кто был кровью в твоих венах? Как?

Никто не знает, что именно я чувствовала, когда уходила от него. Когда видела свое кровоточащее сердце на его вытянутой ладони, видела, как оно сжимается и разжимается уже вне моей груди, наблюдала, как оно падает на грязный пол к его ногам, как он безжалостно топчет его.

И убегала.

А ноги не слушались. Они, будто привязанные к нему, отказывались подчиняться. И душа стонала. И тело дико болело. И все мое существо кричало: «вернись, ты сдохнешь, ты же никто без него».

А я бежала прочь.

И сто тысяч раз жалела об этом потом, тихо мечтая хотя бы еще один раз увидеть его. Желая отдать даже жизнь за одно жалкое прикосновение. Да хотя бы за то, чтобы просто услышать его голос в трубке. Чувствовала себя не человеком — просто пустой оболочкой без сердца. И знала, что так хорошо, как в первый раз уже не будет никогда, и новая встреча не принесет ничего, кроме разрушения.

И снова ждала.

Ждала. Ждала. Ждала.

Надеялась…

Нет.

Единственный выход: не видеть больше никогда.

Чтобы не потерять себя снова.

Но, похоже, у них теперь на руках главный козырь — мой брат, и выхода нет: только согласиться и попытаться пройти через все это ради него.

— Пойдем. — Глеб тянет за руку, вынуждая подняться с кровати. Его ладонь большая и теплая, но и это неспособно привести меня сейчас в чувство. — Весь план по дороге, подготовительную часть начинаем уже завтра. А сейчас я отвезу вас с братом домой.

«Мне конец…»

— Эй, ты чего? — Сильные пальцы сжимаются, возвращая меня к реальности. — Да все в порядке с твоим братом, он здесь, с моими людьми. Или ты так увлеклась предстоящей работой, что замечталась?

«Ха… Если бы…»

Глеб

— Ты куда? — Смеется Макс, когда я, отъехав от дома девчонки метров на сто, сворачиваю к ночному клубу. — Вроде всё, как надо идет, а ты опять завелся. Или телку снять хочешь?

Бросаю на развалившегося на сидении напарника уничтожающий взгляд.

— Ты же знаешь, я с шлюхами не тусуюсь.

— Боишься испачкаться? — Улыбается он.

Устало выдыхаю.

— Нет.

— Так резину для этого ведь и придумали!

Не объяснять же ему сейчас, что мне даже прикасаться к падшим женщинам мерзко и неприятно, не то, что совать в них части своего тела?

— Нужно поговорить с Агатой. — Говорю.

— А-а…

Паркую свой BMW у края тротуара, глушу мотор.

— Я бы на такую малышку тоже запал. — Швед визуально очерчивает руками твердую «троечку» кареглазой брюнетки. — Сиськи у нее, что надо.

Выхожу.

— Сиди здесь. — Приказываю.

Макс соглашается, закуривает сигарету.

Мысленно продолжаю верить, что мой товарищ не такой придурок, каким пытается казаться, и его болезненная озабоченность обусловлена исключительно отсутствием постоянной партнерши.

Широкими шагами меряю путь до входа в клуб. Никак не могу успокоиться. Состояние паршивое. Тревожное, что ли. Будто упускаю что-то и не могу понять, что именно.

Не стоило эту Соню отпускать. Нужно было сразу брать в оборот, прямо сегодня же. Увезти к себе, а не оставлять одну.

Недоговаривает она. Да и дело это личное, о таком не сообщишь с порога незнакомцу. Вид ее этот бледный, лицо осунувшееся, глаза потухшие — все так и стоит в памяти. Врезалось, как многотонный самосвал, и не отпускает, точит. Не деньги это, не страх расправы в лице Майора — она другого боится. Его самого. И видеть не хочет. Засел ей видно, как заноза — в самое нутро.

А мне не верится. Неужели, человек с годами может так измениться? Видимо, все мы постепенно из железных солдатиков в кучки мягкого теплого дерьма превращаемся. Чтобы был он с кем-то дольше одной ночи, имел привязанность, чтобы работал, а, тем более, жил вместе — это точно не тот Майор, которого я знал.

И это еще сильнее бесит. Потому что я ни в ком еще в своей жизни так не ошибался, как в нем.

Думал, что могу положиться, раз мы из одной миски хлебали. Обманулся. Думал, что могу, как себе доверять, раз мы столько лет вместе шли плечом к плечу. Раз столько раз друг друга из передряг вытаскивали. Промахнулся…

Думал, что все знаю про него. А не знал ничего.

А девица эта. Тощая, бесцветная, щуплая. Что такого он мог в ней найти? На что повелся? Чем соблазнился?

И почему мне чуть башку не снесло от одного ее вида и запаха? Кожа у нее бледная, почти прозрачная. Такая гладкая и шелковая наощупь. Волосы жиденькие, как у курицы ощипанной, в которые так и хочется руку запустить, чтобы ощутить эту самую мягкость. Попка аккуратная, ладная и упругая — ладонь сама к ней просится, чтобы скользнуть и крепко сжать.

Черт.

А губы — истинно колдовские… еще только нацелился на них, даже не коснулся, а в брюках уже тесно, невыносимо тянет в паху от одной только мысли, и яйца ломит… почти до одури. И утолить этот голод нужно срочно, иначе сдохнешь. И всё. Хана тебе. Башню сносит, мозг к чертям собачьим отключается, и ни о чем ты больше не в силах думать, кроме ее аккуратных маленьких сисек и задорной задницы, чтоб ее!

Вот и вел я себя, как придурок последний. Веселился, напрочь позабыв о деле и об осторожности. Сам не ожидал, что могу такое замутить, что улыбаться могу — слишком давно этого не позволял себе. А потом злился, что она меня из этой брони, которой я оброс за последние годы, так легко выцарапала. И срывался. На ней.

Больнее ей хотелось сделать. За то, что обнажила передо мной мою же слабость. За то, что забыться на миг заставила. За всех этих мужиков, которых она так же, наверное, как и меня, во время своих вылазок бесстыдно целовала, позволяя себя лапать и измазывать липкой слюной.

А потом еще сильнее злился. Потому что не нормально это. Беситься, что чужая тебе женщина распоряжается своим телом, как хочет, что отдается первым встречным или просто играет с ними — неважно. Не должно это меня волновать. А почему-то волнует.