Мне хочется… хочется…

— А-а-а-а… — Словно атакованная роем диких пчел, начинаю осатанело сдирать с себя платье.

Нужно срочно избавиться от него. А заодно и от всего, к чему он прикасался в этом номере.

«Шлюха. Последняя шлюха!» — кричит мое подсознание.

Ведь я действительно хотела, чтобы он отымел меня прямо на этом столе. Больше всего жаждала, чтобы его член оказался во мне в ту минуту. Чтобы вспомнить, каково это. Уцепиться за это воспоминание, убедиться, что все это реально — то, что было когда-то между нами…

Мне так хотелось поверить его словам!

Черт. Я так ждала их… Так хотела услышать. Больше всего на свете мечтала, чтобы он сказал мне именно это. Что любит, что хочет все вернуть, что просит прощения. И прекрасна знала, что он врет. Не потому что конченый негодяй. А потому что сам верит в то, что сможет быть только моим. Но этого не будет никогда. Потому что это не любовь. Не знаю, что это, но не любовь — точно.

— Сраный шлюхоёб! — Остервенело сдираю лямки с плеч, но так и не расстегнутая молния на спине не дает платью спуститься. Оно застревает в районе талии. — Шел бы к своей членососке!

Тяну, рву, дергаю, топчу подол. Не выходит. Что-то сильно обжигает щеки. Прикасаюсь к ним пальцами — слезы.

«Этого только не хватало».

— Гандон штопанный! — Рычу, размазывая влагу по щекам.

Моя ярость требует выхода.

Хватаю ни в чем не повинные шторы и одним рывком сдираю с петель. Бросаю, топчу разъяренно босыми ступнями. Вдавливаю пятками в пол. «Вот. Сейчас поможет, сейчас отпустит. Сейчас поможет, сейчас отпустит».

Но не отпускает.

Тогда я начинаю разносить вдребезги номер. Скидываю журналы со стола, разбиваю вазу, опрокидываю столик, стаскиваю постельное с кровати и швыряю его к окну. Большой, пухлой подушке достается больше всех: сквозь барьер из горячих слез вижу в ней его лицо, поэтому исступленно бью обоими кулаками из последних сил:

— Пидор гнойный! Гребаный выблядок! Чтоб ты сдох! Сдох!

«За то, что имеешь власть надо мной».

«Никогда. Никогда больше. Лучше сдохнуть, чем позволить тебе сделать это со мной еще раз. Клянусь!»

В диком остервенении вскакиваю с кровати и пинаю попавшийся на пути чемодан. Тот оказывается тяжелым, поэтому я немедленно взвываю от боли. Но это злит меня еще сильнее. Стиснув зубы, принимаюсь колотить по нему второй ногой — левой. Странно, но звук треснувшего под моим напором пластика приносит некоторое облегчение.

— Урод. Тварь. Уро-о-од! — С этим криком я хватаю здоровенный стул, который еще днем с трудом могла передвинуть, поднимаю высоко над головой и обрушиваю на пол.

Дерево ломается с хрустом. От стула отлетают ножка и спинка. Но мне даже этого кажется мало: я бросаюсь, чтобы добить врага. Падаю на колени, вцепляюсь в несчастную поверженную деревяшку и начинаю, не помня себя, колотить ею об пол. Мне хочется, чтобы от этой твари остались одни щепки.

— Сонь. Соня! — Мне удается очухаться, только когда кто-то резко встряхивает меня за плечи.

В номере по-прежнему темно. И я не знаю, как давно он здесь находится. Не видела, когда пришел. Светло-зеленые глаза даже в свете луны выглядят прозрачными и ясными. Даже когда он хмурится и вот так трясет меня за плечи, словно тряпичную куклу, он кажется уютным и добрым.

— Ха… — Выдыхаю обессиленно. Опускаю плечи и облизываю пересохшие губы. — Вот и ты…

Глеб осторожно высвобождает из моих рук переломанные деревянные ножки от стула, убирает их в сторону, будто опасаясь, что я снова схвачу и продолжу бесноваться и истерить. Но мне уже не хочется. Я изгнала своих демонов. Кажется. И теперь хочу совсем другого.

— Ты безумная… — Произносит он тихо. Присев рядом на корточки, оглядывает разрушенный номер.

А мне нравится, как смотрятся в полутьме его светлые волосы, красивые губы, этот ровный нос, мужественный подбородок. Нравится, как все это сочетается в его идеальном загорелом лице. Как пахнет от его кожи, терпко и остро.

— Я хочу тебя. — Признаюсь.

Что еще нужно? Темнота, минимальное расстояние между нами, настроение такое дикое, сильно на взводе. Пусть он чуточку сбит с толку и даже ошарашен. Плевать. И пусть разглядывает мой потрепанный видок с долей скептицизма, но я-то вижу, как он смотрит. Это вожделение, и ничто другое.

— Давай сделаем это? — Придвигаюсь к нему. Обнаженная по пояс, всклокоченная, с болтающимся в районе талии платьем. Натыкаюсь коленкой на деревяшку, но и это меня не смущает. Неуклюже отшвыривая в стороны преграды из щепок и мусора, подаюсь всем телом к нему. — Трахни меня. Глеб. Трахни, пожалуйста, прямо сейчас!

Меня всю потрясывает, когда я забираюсь нему на колени. Уверена, сосками можно стекло резать, так сильно его хочу. С ума схожу от запаха, от силы, таящейся в этой мощной фигуре. И дело не в том, что у меня мужика больше полугода не было. Я просто хочу вот этого конкретного мужчину. Того, о ком даже мечтать боюсь, настолько мы разные и далекие. Но если бы это произошло между нами хотя бы один раз, было бы уже хорошо. Я бы запомнила этот момент навсегда, и ни на что бы больше не претендовала.

— Ну? Что же ты? — Расстегиваю пуговицы его пиджака, а затем и рубашки, но не вижу никакой ответной реакции. Дымов абсолютно недвижим. Даже выражение лица не меняется. И я не понимаю, что это. Отвращение? Жалость? Злость? Безразличие? — Что ты опять, как каменный? — Дрожа всем телом, прижимаюсь к нему. Трусь сосками о его грудь, показавшуюся из расстегнутой рубашки. Припадаю губами к шее, поднимаюсь выше, прикусываю мочку уха, приближаюсь ко рту. — Я знаю, что ты не робот. Покажи мне, каким ты можешь быть горячим. Ну же. Возьми меня. Хочешь быстро и грубо? Давай. Ласково? Тоже согласна. — Голова кружится от его терпкого запаха, когда пытаюсь поцеловать его. Но отвечать он мне не намерен. Его губы остаются неподвижны. — Ты что, импотент? — Отстраняюсь от него с отвращением. — Не можешь бабу трахнуть, когда тебя просят?!

На меня накатывает такая волна стыда, разочарования и боли, что я с силой отталкиваю его ладонями в грудь.

Правда, ни черта это не помогает. Этот истукан такой здоровый, что ему мой толчок, как слону дробина. И у меня внутри будто плотину прорывает: начинаю молотить его кулаками в грудь, затем по плечам и даже по шее. И, наконец, попадаю ладонью по лицу.

— Мне! Просто! Нужно! Было! Это! — Кричу, захлебываясь слезами, когда он вдруг хватает меня и стискивает в сильных руках, будто стальным обручем. Мои руки горят так сильно, будто я по кирпичной стене только что лупила. — Тебе что, жалко было? — Всхлипываю, продолжая сопротивляться. — Я что, такая противная, что у тебя на меня не стоит?

Брыкаюсь, царапаюсь, визжу. А Глеб только сильнее сжимает меня в объятиях.

Мне плохо. Мне больно. Я умираю. Мое сердце разбивается на части. Теперь уже по-настоящему. Ощущение такое, что меня сейчас по живому режут осколками стекол, кожу с тела сдирают и разрывают граблями внутренности.

— Отвали! Отстань! Пусти! — Визжу, пинаясь, когда он встает и подхватывает меня на руки, словно пушинку. Продолжаю извиваться и молотить его ногами. — Сука! Нет! Не надо! Пусти-и!

Глеб садится на край кровати и опускает меня к себе на колени. Все попытки отпихнуть его или ударить оказываются неудачными. Он сжимает меня еще крепче, так, что сил сопротивляться не остается. Чувствую, как напряжены его руки, вижу спокойные светлые глаза, ощущаю ровное биение сердца этого великана, и беспомощно расслабляю пальцы.

Выдыхаю. Моя грудь судорожно вздымается и опадает. Мы смотрим друг на друга. Он молчит, а я готова вцепиться ему в лицо, как только меня отпустят. Трясу головой, чтобы чертовы слезы не мешали мне испепелять его взглядом. Мое сердце колотится, как бешеное.

— Сонь. — Произносит он хрипло, слегка наклоняясь ко мне. — Слышишь меня? Тише, тише. Ну?

Но только я чувствую, что оковы немного ослабли, как делаю новую отчаянную попытку вырваться. Отшвыриваю его руки, колочу в непробиваемую грудь, вцепляюсь ногтями в кожу, пытаюсь душить, что-то ору, визжу, матерюсь и, наконец, измученно дергаюсь, когда поток моих ударов прерывается новым крепким захватом.

— Ты просто мог выполнить мою просьбу! — Мой голос превращается в жалкий писк.

Глеб молчаливо буравит меня взглядом. Бесчувственный монстр.

Удерживая мертвой хваткой мои руки за спиной, он сжимает мне плечи. Это угроза. Предупреждение. Больше он терпеть не станет. Его брови сильнее нахмуриваются, в глазах вспыхивает гнев.

— Никто не может мне помочь… — Шепчу, с трудом вздохнув. — Никто…

И начинаю сотрясаться в рыданиях. Слезы льются долбаной рекой, нос закладывает, дыхания не хватает, спина покрывается холодным потом. Реву, реву, отпуская на волю всю боль и обиду, и вдруг замираю, потому что не понимаю, как так вышло, что его руки, только что сжимавшие мои запястья и плечи, теперь оказываются на моем лице.

Все тело вздрагивает, как от удара током. Потому что теплые ладони уже нежно гладят мои щеки. Мягко проходятся по мокрому лицу, стирают влагу. И я смотрю в его глаза и не могу пошевелиться, а слезы продолжают течь большими солеными каплями.

А его большие пальцы терпеливо смахивают их и продолжают гладить мою кожу. Мне так хорошо. Господи…

Сердце пропускает сразу несколько ударов, когда он убирает волосы мне за уши. Нежно, заботливо, неторопливо. А потом просто притягивает мою голову к своей большой груди и прижимает прямо к сердцу.

«Тук. Тук. Тук».

Поджимаю ноги и сворачиваюсь в клубок у него на коленях. Чувствую, как сильная рука неторопливо гладит мою спину, и тихонько плачу. Негромко. Так, чтобы слышать, как бьется его большое, могучее сердце.

А оно стучит уверенно и ровно. И я изредка всхлипываю, потому что не понимаю, что все это значит. Почему он это делает? Почему жалеет меня? Успокаивает? Забирает боль? Почему зарылся сейчас носом в мои волосы и укачивает, словно ребенка? И почему мне от этого так хорошо, как никогда в жизни не было?