Родители Полины оказались и впрямь чудесными, вызывающими расположение с первого взгляда людьми. Отец – профессор медицинских наук и преподаватель в медицинском ВУЗе. Мать – обычная домохозяйка, но при таком муже и брате ей можно было и не работать. Оба они встретили Ника с распростёртыми объятиями, так как заочно, благодаря восторженным речам влюблённой дочери, уже были с ним знакомы.

К тому же, люди их возраста и рода занятий совершенно не увлекались современной попсой и тем весьма специфическим миром, который эту попсу окружал. Поэтому они лишь восхитились успехами молодого человека, который сумел найти своё и, надо заметить, довольно неплохое место в жизни и социальной среде.

В их отношении к Нику на руку последнему сыграло и то, что ни Полина, ни Александр Семёнович не просветили родителей невесты, по какой причине так скоро должна состояться свадьба. Спешат молодые, потому что любят друг друга, не сомневались Елизавета Семёновна и Павел Альбертович. А восемнадцать лет – чудесный возраст для того, чтобы познать все прелести семейной жизни и не спешить при этом обзаводиться детьми. Елизавета Семёновна и сама вышла замуж именно в таком возрасте, о чём ни разу в своей жизни не пожалела.

Впечатления от личного знакомства с Велоевым у Ника были совершенно противоположными: дядя невесты пристально и с неприкрытым презрением рассматривал будущего члена семьи, иногда вставлял в общий разговор весьма туманные для всех и понятные только Нику замечания. В кругу семьи он вёл себя сдержанно и относительно вежливо, но не удержался от того, чтобы пригласить Ника в свой кабинет, где, как сообщил остальным, хотел побеседовать с ним тет-а-тет о будущей жизни молодых.

И когда эти двое остались наедине, маска радушного хозяина дома враз слетела с Велоева. Предложив Нику занять место в одном из массивных кресел, плеснув только себе порцию коньяка на дно бокала, Александр Семёнович какое-то время наслаждался цветом и вкусом напитка, прежде чем процедил:

- Не дай Бог, я услышу от Полины хоть одну жалобу на тебя, поганца, - раздавлю, расчленю и скормлю псам. Понятно?

Ник кивнул, рассудив, что показывать сейчас свой характер было бы не самым разумным решением.

- Про твою выходку с заводом я забуду, тем более твой продюсер всё украденное вернул. – Велоев, сидевший в таком же кресле напротив парня, чуть подался вперёд. – С огромным удовольствием я бы уничтожил тебя, потому что никому не прощаю таких выходок. Но сейчас, - сделал он последний глоток, посмаковав напиток во рту, - сейчас, мой дорогой будущий зять, мы вернёмся в гостиную, и я хочу видеть на твоём лице выражение бескрайнего счастья от всего происходящего.

С теми словами Велоев поднялся и, застегнув немалых размеров жилет, вышел из кабинета. За ним последовал и промолчавший, но отнюдь не испуганный Ник.

За поздним ужином оживлённо обсуждали предстоящее событие. В связи с приближающимся Евровидением днём свадьбы была выбрана дата семнадцатого апреля. Никто из присутствовавших не сомневался, что благодаря персоне Александра Семёновича никаких неувязок в связи с поспешностью не случится.


Глава 11


В доме, хозяйками которого стали две женщины, почти ничего не изменилось с тех пор, как умер Ясавэй. Всё также холод, царящий вокруг, пытается проникнуть в каждую щель и особенно радуется, когда замечает открытую дверь.

Всё также в стойле у этого дома блеют олени, ожидая, когда их выведут искать вкусный, пропитанный влагой мох. Ряды оленей поредели заметно – Ябне и Юлии нужны были деньги.

А возле стойла снова, как раньше, крутятся две собаки. Это Анур привёз сюда двух щенков.

И Ябне с матерью продолжают тянуть на себе всё ту же обычную ежедневную работу, только теперь обеим кажется, что даже самое простое, что делалось раньше легко, незаметно, теперь требует немалых усилий. Той же дорогой ходит Ябне к проруби за водой, но каждый шаг даётся с трудом, словно свинцом наливаются ноги и не хотят идти. И вёдра кажутся тяжелее, и выхода нет.

А внутри дома даже тогда, когда спасительное тепло расходится от натопленной печи и с матерью дочь в одной комнате чинят одежды и шкуры, хозяйничают не женщины, а тишина, питающаяся скорбью и болью.

Мать печально смотрит на дочь – как её загрубевшие руки ловко, но медленно сегодня управляются с острой иглой. Сомнения который день гложут Юлю – стоило, наверное, принять веские доводы Анура, закрыть этот дом, бросить его, и уйти. Ради дочери, ради её возможного счастья.

Сама Ябне твердила, что уходить не хочет, тем более в семью Сата́. Твердила, что вытянут они, привыкнут и станут справляться, а дальше всё сложится так, как должно. И Юля тогда с облегчением вздохнула, снимая с себя груз ответственности. Она-то сама уходить так же сильно не хотела – привыкла к этому дому, этому ритму, и к одиночеству, которым щедро сдобрили её жизнь эти безлюдные места.

Другой бы мечтал вернуться к людям, чтоб ощущать пусть обманчивую, но нужность себя кому-то, кто не связан с тобою кровным родством. Чтобы знать, что если что-то случится, то вот, в соседнем чуме спят те, кто прибегут к тебе сразу, по первому зову, чтобы помочь, подлечить, успокоить.

А она не мечтала – за долгие годы жизни в этой глуши въелся под кожу страх уходить. Когда умер любимый муж, старик Ясавэй отпускал и даже настаивал на том, чтобы забрала Юлия Ябне и вернулась к родителям своим, к прежнему образу жизни. Но ей казалось подлым предательством бросить и дом, в который любимый мужчина её привёл, и его одинокого отца. В те дни она ещё была молода, полна сил, и выносить тяготы здешней жизни ей было сложно, но победили упорство, долг, и преданность мужу.

Но потом шли года – один за другим, её родителей тоже не стало, их дом забрал себе брат. Юля была не против – во-первых, имела, где жить, во-вторых, знала, что в случае необходимости брат приютит, не откажет в крыше над головой ни сестре, ни племяннице. А потом брат погиб и в наследство вступили его дети, жена. Юля с ними почти не общалась, ведь разделяла их не одна сотня километров, потому говорить о семейной поддержке и тёплых чувствах между родственниками волей судьбы было глупо. А Ябне и вообще видела их только раз – когда малюткой ещё была. Ни писем, ни телеграмм, ни звонков – абсолютно чужие люди, получившие дом её брата, стены, впитавшие в себя детство Юлии.

Тогда-то она и поняла, что возвращаться ей уже некуда, что эта тундра отныне и до последнего дня будет её пристанищем.

Но сейчас жалела женщина о неверных своих решениях, и проклинала трусость свою и покладистость. Обвиняла молча давно ушедшего мужа в том, что привёл её сюда, привязал к себе, а потом ушёл… Что не дал ей ничего, кроме ребёнка и каменных стен на отшибе мира. Но и эти стены бросить невмоготу. А меж тем, когда тёмными вечерами Ябне клала свою голову на материнские колени и тайком утирала текущие слёзы, понимала Юля, что нужно свой страх пересилить. Или принять кочевой способ жизни обеим, или вытолкнуть Ябне из этого дома, пусть даже ценой ещё большего своего одиночества.

- Ябне, милая, ты помнишь сказки, что я рассказывала тебе в детстве?

Девушка подняла на мать глаза, улыбнулась.

- Конечно, помню.

- В них всегда обретал счастье тот, кто не боялся идти навстречу неизвестному. Тот, чьё сердце наполнено не страхом предстоящей дороги, а верой в чудо. Я прошу тебя, поезжай в Нарьян-Мар к Ануру. Он обещал помочь тебе с работой. Жить будешь у него, пока… - Юля опустила голову и взглянула на свои, сжатые в ожидании дочернего ответа руки, покрытые трещинами в немолодой сухой коже. – Если не Сата, найдётся другой, кого ты захочешь видеть своим мужем.

- А ты? Будешь жить со мной у Анура?

И снова Юлии, поднявшей только что глаза на дочь, пришлось их опустить.

- Не буду. Куда ему нас обеих тянуть.

Снова надолго воцарилась в комнате тишина. Она позволяла иногда раздаваться лишь треску из печи, лишь вою ветра, гуляющего где-то там за окном. А потом тишина свернулась клубочком и, как сытая довольная кошка, улеглась в уголке у нагретой печи. Теперь её уже не волнует, что будут делать хозяйки этого дома, - свою порцию их молчаливых переживаний она уже получила.

Всхлипнула Ябне, отбросила в сторону шитьё, кинулась к матери, обняла.

- Мама, ну как же я оставлю тебя? Ну как?! К тому же, не скоро, совсем не скоро смогу я кого-то впустить в своё сердце. Разве что, то небольшое создание, которое, чувствую, уже растёт в моём животе.

Юлия ахнула, схватилась за щёки и вместе с дочерью зарыдала. Под жалобный плач, под уговоры и утешения, дремала убаюканная тишина. Она набиралась сил, зная, что вскоре ей предстоит бдить здесь долгими днями, ведь Юля просила Ябне хотя бы попробовать сообщить их бывшему гостю о том, что здесь он оставил частицу себя.

- Послушай, милая, - уговаривала старшая женщина, - мне сложно простить его, но, может быть, он опомнится, может, изменит своё решение, если узнает?! Ты попробуй ему рассказать. Поезжай, - Анур тебе поможет и до Москвы добраться, и связаться с Ником. И деньги у нас есть – не придётся просить.

Юля хотела, чтоб Ябне на нартах уехала уже на следующий день. Доберётся до Каратайки, оставит там упряжку с оленями на попечение местных жителей и долетит на вертолёте до ближайшего города, до Нарьян-Мара. А оттуда уже их старый друг Анур поможет добраться до столицы, расскажет девушке, которая и не бывала-то почти нигде, как вести себя, где остановиться.

Но их планы нарушил Сата – он ранним утром постучал в дверь их дома. Сата давно уже положил глаз на черноглазую Ябне, но ждал, когда Ясавэй даст разрешение свататься. В последнюю встречу со стариком было ими обговорено, что Сата приедет весной. Тогда же краем уха и услыхали женщины, что свататься к Ябне станет этот мужчина. Тогда ещё ни одна, ни другая не были против.