— Ну, ты же знаешь, где меня можно найти?

— Знаю…

И я так и остался стоять посреди площади, наблюдая, как она удаляется. Затем сделал вид, что ухожу, обогнул здание петлей и, стараясь оставаться в тени, последовал за ней. Ускорил шаг, боясь потерять из вида. Добежал до здания старого вокзала, остановился. А ее словно и след простыл. Ни звука шагов, ни тени.

Растерянно посмотрел по сторонам и беззвучно выругался. И в этот момент что-то громко лязгнуло прямо у меня над головой. Поднял взгляд. Лестница вдоль стены и маленькая железная дверь. И ни одного окна.

Быстро обогнул здание и уставился в широкое окно на самом верху. Чердак? Дверь вела именно туда, без сомнений. Неужели, она зашла именно туда? Если да, то зачем? Я ждал, пребывая в полнейшей растерянности. Смотрел, не отрываясь. Жадно глотал влажный ночной воздух и считал минуты. Пять. Десять. Двадцать. Присел на бортик и прождал еще немного. Но свет в окне так и не зажегся.

Даже через час.

9

Нана


Сердце гулко билось, словно отчаянно хотело выбраться наружу и взлететь высоко к небесам, подобно вольной птице. Я не помнила, как добежала до здания Старого вокзала, как обогнула его и буквально взлетела вверх по лестнице. С трудом открыла тяжелую железную дверь, вбежала внутрь и быстро захлопнула. Навалившись на нее спиной, обхватила руками собственные плечи. Ужасно боялась растерять то тепло, которое они еще помнили. Тепло от куртки, что еще пару минут назад была на моих плечах.

И здесь, в темноте пыльного чердака, освещаемого лишь льющимися через стекло отблесками ночных городских огней, мне было страшно и радостно переживать то, что произошло. Безумие! Глоток свежего воздуха. Ошибка… Идеальный вечер с необыкновенно приятным человеком… Что? Что это было, вообще? Что заставило меня, позабыв обо всех неурядицах, смеяться и бегать по лужам в дождь? Что так грело изнутри, несмотря на промокшую одежду, и что приятно холодило внутри потом, в душном кинотеатре?

Он.

Парень, что был рядом.

Кирилл.

И его необыкновенный дар очаровывать с первого взгляда.

Закрыла глаза и улыбнулась сама себе. Тонкий аромат мужского парфюма еще ощущался на коже, а разгоряченные губы еще помнили мягкий бархат его щеки. Удивительные новые ощущения, которых казалось недостаточно, даже несмотря на то, что они переполняли сейчас меня всю. Простояв так несколько минут, немного успокоилась. Осторожно достала из коробки новые наушники и, чтобы получше их рассмотреть, ближе подошла к окну.

Красные, глянцевые, с блестящими металлическими вставками. Надела, покрутила головой. Удобные и не тяжелые. Подушечки прилегали плотно, но не давили. Ужасно захотелось прямо сейчас испытать их в деле. Быстро расправила скрутки, которыми были сцеплены провода. Достала из рюкзака, висевшего на гвозде, плеер, который успела зарядить еще у дяди Вани. Быстро скинула влажную одежду, подтянула матрас ближе к окну и юркнула под тонкое одеяло. Выбирая нужный трек, застучала зубами от холода. Да и волосы еще не до конца высохли, что тоже не способствовало тому, чтобы быстро согреться. Странно, что в компании Кирилла я этого не замечала, чувствовала себя вполне комфортно.

Посильнее укуталась, бросила взгляд на сверкавший огнями город за окном и уткнулась щекой в подушку.

Не переставая улыбаться, нажала на «плэй». Мир сразу же заполнился чистым звуком и выразительным пением:

«It’s 3 a.m.

I’m calling in to tell you that without you here

I’m losing sleep, I’m losing sleep»

(пер. «Сейчас три часа ночи, и я звоню сказать тебе, что без тебя не могу заснуть, не могу заснуть»)

И моя кожа тут же покрылась новыми мурашками — уже не от холода, а от порхающих в животе невесомых маленьких бабочек.


500 дней до прибытия на Старый вокзал


— Нана, подожди, не переодевайся! — Раздался встревоженный голос над моей головой.

Подняла глаза и уставилась на преподавателя.

Худощавая, как всегда подтянутая Римма Максимовна, руководитель балетной школы-студии, хмурилась и была, кажется, не на шутку чем-то встревожена.

— Что-то случилось? — Я отложила рюкзак и поднялась со скамьи в раздевалке.

— Да… — Она сложила руки на груди, ее серо-зеленые глаза обеспокоено забегали, избегая смотреть в мое лицо. — У нас с твоим отцом был очень тяжелый разговор сегодня…

— О чем?

— Он отказывается финансировать твое обучение в студии. Тебе временно придется отказаться от репетиций для восстановления душевного равновесия.

— Что? Это шутка такая?

— Нет, Нана, это его решение.

— Но… — Внутри все похолодело. — Должно быть, здесь какая-то ошибка…

— Мы с ним долго дискутировали, искали пути выхода, обсуждали даже возможность частичной оплаты из бюджета, ведь таким семьям, как ваша, положены какие-то льготы…

— Каким таким семьям? — Было ужасно больно слышать об этом. — Неполным?! Говорите уж, как есть.

— Семьям, пережившим потерю и… находящимся в трудном положении. — Ей было очевидно неловко.

— Подождите, — спохватилась, — у меня же пособие, и его можно направить на оплату обучения…

— Твой отец считает, что тебе нужно сделать перерыв еще и потому, что ты очень тяжело переживаешь смерть матери.

— Но вы-то… — мой голос задрожал и стал походить на беспомощный писк, — вы же понимаете, что это просто преступление? Фатальная ошибка. К чему столько тяжелых тренировок, все эти нагрузки, ограничения в еде, жесткая дисциплина? Столько лет отдано… — Всплеснула руками. — Я ведь даже со сверстниками не общалась, потому что было некогда. Как он себе это представляет? Взять и все бросить?

— Просто на время. — Но сочувствие в ее глазах говорило обратное.

Уж она-то, как человек, потративший столько сил и времени на мое обучение, должна была возмутиться! А вместо этого…

— Вы же понимаете, что это не правда. — Нагнулась и бросила обратно в рюкзак репетиционное трико, гетры и пуанты. — Он просто никогда не хотел, чтобы мамины деньги уходили на балет. — Сжала в руках чехол с пачкой. — А теперь ее нет. И ничего нет.

— Нана, — женщина поправила очки, подошла и положила руку на мое плечо, — у тебя есть какой-то родственник, который мог бы стать твоим опекуном?

Тяжело вздохнула.

— Нет.

Тонкие пальцы жалостливо прошлись по моей руке.

— Ты не переживай раньше времени, мы обязательно что-нибудь придумаем. — Она покачала головой. — Нужно посоветоваться со знающими людьми, переговорить еще раз с твоим…

— Но впереди столько репетиций, подготовка к концерту!

— Сейчас нам всем важнее твое эмоциональное состояние.

Не выдержала:

— Да все нормально с моим состоянием! Просто раньше он вынужден был считаться с моей матерью, а теперь ему не нужно считаться ни с кем! А вы верите всему, что мой отчим говорит. Да ему плевать на всех, кроме себя!

— Нана, не кричи.

— Он все, что угодно наплетет, чтобы ему только было выгодно!

— Не кричи, пожалуйста, Нана. — Римма Максимовна отошла на шаг назад.

Я с остервенением затолкала в рюкзак чехол.

— Всем плевать на меня! Всем! Вам, остальным учителям, моим одноклассникам! Плевать, что у меня внутри, главное — показаться сердобольным и заботливым! Ведь так?

Закинула рюкзак за плечи и понеслась на выход. С желанием выплеснуть все накопившееся за последние два месяца побежала в сторону дома. Он может запретить мне встречаться со сверстниками, может урезать мое содержание, может даже не кормить меня, чтобы было на чем сэкономить, но отнять у меня балет! Это… этого не будет никогда!

Влетела в дом разъяренной фурией и сразу прошла на кухню. Отчим раскладывал на столе продукты, тихо напевая себе что-то под нос. Мятая рубашка, широкие и по-стариковски высокие джинсы, гладкая блестящая лысина на макушке, очки наносу и гаденькая ухмылочка. Как же я это все ненавидела!

— А, это ты, — заметил он, бросив лишь мимолетный взгляд, и продолжил разбирать покупки.

— Мне сказали, что ты отказался оплачивать мое обучение в студии! — Выпалила, задыхаясь, и крепче сжала руками лямки рюкзака.

— Все верно. — Тот же мурлыкающий беззаботный тон.

— Что это значит?! За что?! В чем я опять провинилась?!

Красиво разложил на столе масло, сыр, сосиски, зелень.

— Со временем ты все поймешь, Наночка. Тебе пора начинать готовиться к поступлению в вуз, получить нормальную профессию, а не заниматься всякими глупостями. Ты же большая девочка, должна понимать. — Отчим вдруг замер и уставился на мои кроссовки. Кадык нервно задергался. Руки опустились и поправили ремень на брюках. Как раз в том месте, где над ними нависало пышное пивное брюшко. — Это что? — Уже ледяным голосом.

Не нужно было проходить на кухню в уличной обуви. Плохо, очень плохо. И чревато наказанием.

— Прости, — выдавила испуганно.

— Убери за собой, дорогая. — Тон слегка потеплел. — Дома должно быть чисто. — Снова повернулся к пакету с покупками.

— Я… могу оплачивать свое обучение пособием, которое получаю по потере кормильца. — Последняя попытка настоять на своем, последняя капля в котел его нетерпимости.

Мутно-голубые глаза вспыхнули злобой. Спорить с ним всегда было делом опасным.

— Твоя мать оставила после себя только долги! Не хотел говорить, но ты вынуждаешь. Все, что у нас есть, это моя зарплата. Значит, будет так, как я сказал. И если я решил, что тебе лучше будет ближайший год готовиться к выпуску, а не махать ногами, как последней шлюхе, то так и будет, ясно?!

Не успела понять, каким образом он вдруг оказался напротив меня. Вздрогнула, ощущая, как щиплет ноздри запах его пота и едкого дешевого одеколона. Увидела сжатый в угрозе кулак перед своим носом и зажмурилась.