— Я подумаю об этом, — уклончиво ответил он, но такой ответ ее не устраивал.

— Пожалуйста, позвольте мне, вернувшись домой, подготовиться к вашему визиту, чтобы вы не были разочарованы, — принялась умолять она его. — Ведь в предрождественские дни в театрах Эдинбурга дают самые лучшие пьесы.


— Что мы будем делать в городе? — недовольно спросил Алан. Его не привело в восторг приглашение Элизы.

— Видишь ли, нам нужно сделать приятное Фионе. Девушки любят время от времени походить по магазинам, — пояснил ему отец.

— Фиона тоже предпочла бы остаться дома, — убежденно заявил мальчик. — Ей здесь нравится.

Фиона явно предпочла бы остаться, но ее отец, похоже, твердо вознамерился поехать в Эдинбург. И чем больше она размышляла об отъезде из «Тримора», тем меньше ей этого хотелось.

Почти каждый день вместе с Элисон она посещала «Гер», и постепенно Камерон перестал сопротивляться ее присутствию, стал принимать ее заботы наравне с заботами экономки. В доме всегда находилась работа, но иногда она просто садилась у окна и читала и в такие минуты ловила на себе взгляд Камерона. Но когда она сообщила ему об отъезде в Эдинбург, то сразу почувствовала, что те хрупкие отношения, которые потихоньку налаживались между ними, неожиданно стали натянутыми. Фиона предложила ему тоже поехать в город, чтобы показаться там врачу, но он решительно отказался, пожелав ей хорошо повеселиться.

Сначала уехала чета Крош, за ними отбыли Элиза и Питер, и Фиона почувствовала внезапное облегчение, расхаживая по пустым комнатам, приводя дом в порядок после гостей.

— Как стало тихо, — поделилась она с Элисон, стоя в алькове окна рядом с прялкой. Затем спросила: — Как вы думаете, с моей стороны глупо полагать, будто с возвращением прялки в «Тримор» в нем стало спокойнее?

Экономка пересекла комнату и встала рядом с ней.

— Она здесь на своем месте, — пробормотала она, не пытаясь дать прямого ответа. — И кажется, это успокоило Айэна.

— Прялка полностью в рабочем состоянии, верно? — Фиона наклонилась над веретеном и крутанула его, осторожно прижав ногу к ножному приводу и заставив колесо завертеться с негромким поскрипыванием, прозвучавшим в тихой комнате, словно музыка. — На ней можно научиться прясть?

— Вы не должны этого делать!

Неожиданная резкость ответа заставила Фиону обернуться и увидеть побелевшее лицо Элисон.

— Неужели вы и в самом деле верите в эту старую легенду, Элисон? Вы же не верите в это проклятие?

Элисон резко отвернулась.

— Нет, конечно нет, но мне кажется, будет лучше оставить прялку в покое.

Ее голос дрожал, а лицо стало еще бледнее. Фиона осторожно взяла ее за руку.

— Может, вы расскажете все, а? — спросила она. — Вы мне как-то обещали.

— Тут не о чем особо рассказывать, — печально улыбнулась женщина. — Глупо винить во всем старинное проклятие! Я прожила в деревне до тех пор, пока мне не стукнуло двадцать, а Элен — мать Айэна — была моей лучшей подругой.

— Об этом я уже слышала…

— Мы редко разлучались, — продолжала Элисон. — Мы все делали вместе, и, может, поэтому мы влюбились тоже в одного мужчину.

Фиона замерла, опасаясь помешать воспоминаниям Элисон.

— Как горячи мы бываем порой в юности! — продолжила та. — И как легко несчастливая любовь может испортить дружбу! Многие годы, уже после того, как Джон Камерон сделал свой выбор, я ненавидела Элен Инглис, и ненавидела ее столь же страстно, как до этого любила. Тогда я думала, что не остановлюсь ни перед чем, чтобы отомстить ей, заставить ее страдать. Мое сердце было черно от ненависти и горечи многие годы, пока Элен не родила своего младшего сына. Тогда послали за мной, так как все думали, что она умирает. У нее был сепсис, и она просила, чтобы я приехала. Я приехала, все еще горя желанием причинить ей боль, но я не провела в доме и часа, как поняла, каковы мои истинные чувства. Уязвленная гордость подпитывала ненависть, но прежняя любовь к Элен оказалась сильнее. Я выходила ее, и мы снова были друзьями до самой ее смерти, но Катрина утверждала тогда, что я навлекла на себя все беды тем, что осмелилась прясть на прялке! Старая миссис Камерон пряла всю свою пряжу на этой прялке, — пояснила Элисон, — и я иногда сидела рядом, помогая ей и надеясь, что Джон Камерон влюбится в меня, если будет часто видеть меня, притворившуюся, будто я пришла навестить его мать.

— Вы могли быть матерью Айэна Камерона, — тихо произнесла Фиона. — Что заставило вас вернуться обратно в «Тримор», Элисон?

— Я увидела объявление вашего отца, и что-то толкнуло меня откликнуться на него. Было время, когда я верила, что никогда не вернусь обратно в то место, где была так несчастна, но я чувствовала, что меня тянет обратно — что-то гораздо более сильное, чем веление разума. У меня появилось ощущение, будто я снова нужна, поэтому я и приехала. Как тогда, когда Элен Камерон нуждалась во мне.

— Вы думаете, она это знает? — с трудом выговорила Фиона. — Насчет «Тримора», я имею в виду. Иногда я чувствую в комнате чье-то присутствие…

Элисон ласково погладила ее по руке.

— Не стоит бояться этого чувства, — посоветовала она. — Мне оно понятно, — тихо добавила она. — Некоторые люди зовут это случаем, а некоторые — судьбой.

За окном была зимняя ночь, и Фиона повернулась к камину.

— Я не стану задергивать шторы в этой комнате, Элисон, — сказала она. — Я думаю, что Айэну Камерону в «Гере» будет приятно видеть свет и знать, что прялка по-прежнему на своем месте.

Глава 10

Неделю спустя Айэн Камерон получил с дневной почтой два письма. Одно было в длинном, официального вида конверте, второй конверт был надписан женской рукой, и на обоих стоял штамп Эдинбурга.

Первым делом он распечатал длинный конверт, обнаружив в нем повестку в суд. Его вызывали в качестве главного свидетеля по делу, о котором он почти забыл и которое касалось продажи земли. И Камерон стал размышлять, как ему выкроить хотя бы пару дней для поездки.

Второе письмо было от Элизы Форбес.


«Мой дорогой Айэн!

Мне бы очень хотелось, чтобы ты решился приехать на юг хотя бы на несколько дней, даже если это будет только консультация по поводу твоей ноги. До меня дошло, что ты слегка прихрамываешь, и мне очень не хотелось бы, чтобы это так и осталось. Ты должен серьезно позаботиться о себе и не дать «Геру» заслонить собой все на свете».


Рот Камерона искривился в выражении, которое вряд ли можно было бы назвать улыбкой.

«Тебе наверняка известно, что Давиоты гостят у нас. Они вовсю наслаждаются Эдинбургом, особенно Фиона, которая обожает «яркие огни». Боюсь, что все последнее время она очень скучала в Триморе, но, в конце концов, ее можно понять. Полагаю, нужно родиться в долине, чтобы чувствовать себя там счастливой. Я по-прежнему хочу вернуться туда, несмотря на то что Эдинбург может предложить очень многое.

Сегодня вечером я осталась одна. Мистер Давиот отправился на встречу с четой Крош, которые гостили у него в «Лодже», а Фиона и Питер уехали вместе, разумеется, развлекаться. Может, скоро будет помолвка? Они ни на минуту не расстаются, когда Питеру удается освободиться, и я вижу, что он всей душой стремится к этому!

Ну, пожалуй, пора кончать сплетничать! Кажется, ты говорил, что тебе необходимо приехать в суд, верно? Разумеется, ты можешь остановиться у нас. Мы потеснимся. Питер шлет тебе свои горячие приветы.

Твоя преданная Элиза».


Дойдя до подписи, Камерон нахмурил брови, осознавая, что новости в письме имеют некую тонкую связь с тем странным беспокойством, которое он не мог объяснить и которое мешало ему сконцентрироваться на чем-либо все последнее время.

Он был слишком занят, чтобы ехать в Эдинбург, но, кроме необходимости присутствовать в суде, чувствовал, что его словно магнитом тянет туда. Такого сильного желания он еще никогда не испытывал, оно было сильнее всего на свете, сильнее доводов разума — это был огонь в крови, который ничто не могло потушить.

Камерон выехал в Эдинбург через два дня, оставив «Гер» на попечение миссис Роз и ее мужа-рыбака, и после того, как дал показания в суде, которые позволили поставить точку в деле, был волен сразу же вернуться в Тримор или провести этот вечер в столице и вернуться домой на следующий день.

Он выбрал второе, сняв комнату в отеле «Норт Бритиш», и, глядя в окно, за которым лил дождь, принялся размышлять, чем бы ему заполнить свободный вечер.

Было чуть больше семи, когда Камерон решил отправиться на Мерайфилд, усмехаясь про себя, что это желание, видимо, вынашивал весь день.

Так вышло, что в этот вечер Элиза созвала гостей, и, когда он подошел к старинному георгианскому дому, перестроенному под несколько современных квартир, был встречен сиянием огней.

— О, Айэн, как чудесно! — воскликнула Элиза. — Входи! Мы устроили небольшую вечеринку, ты как раз вовремя!

Камерон заколебался у двери.

— Если у тебя гости…

— Не стесняйся! — подбодрила она его. — Входи, если не хочешь, чтобы я окончательно замерзла!

Во время представления гостям Камерон искал глазами Фиону и, наконец, увидел ее в дальнем конце комнаты, сидящую в глубоком кресле и окруженную гостями Элизы. Питер Форбес фамильярным жестом обнимал спинку ее кресла. Они оба смеялись, голова Фионы была полуобернута к Питеру, и он смотрел на нее так, как если бы их связывало нечто большее, чем простое веселье. И Камерон почувствовал острый укол в сердце, вспомнив фразу из письма Элизы: «Может, скоро будет помолвка».

— Какой сюрприз, Камерон! — Фиона протянула ему руку. — Это был тщательно скрываемый секрет или вы и в самом деле решили навестить Элизу, чтобы немного развеяться?