Диана Гэблдон - Написано кровью моего сердца. Книга 1. Перипетии судьбы

– Знаешь, что? Теперь комары не покусают твои яйца.

– Мне сейчас все равно, даже если комары утащат меня в свое логово на поживу своим деткам, – пробормотал Джейми. – Иди сюда.

Я убрала с лица влажные волосы и удобно устроила голову во впадине его плеча. Джейми обнял меня. К этому времени я уже не ощущала границ собственного тела, будто слившись с влажным воздухом, и плавно уплыла в сон.

Я не видела снов и не шевелилась, пока меня не разбудила судорога в левой ноге. Джейми немного передвинул руку, и я улеглась обратно, уверившись, что он так и не смог заснуть.

– Как ты? – пробормотала я, едва шевеля языком от сонливости.

– Все хорошо, – прошептал он и убрал с моей щеки прядь волос. – Спи, саксоночка. Я разбужу тебя, когда придет пора.

– Тебе тоже надо поспать, – вспомнив нужные слова, прошептала я непослушными губами.

– Нет, я не собираюсь спать, – мягко и вместе с тем решительно возразил он. – Скоро битва… и мне снятся сны. Они снятся мне последние три ночи, и с каждым разом становятся все хуже.

Моя рука лежала на его животе, и сейчас она невольно поднялась выше, туда, где билось его сердце. Я знала, что Джейми видит сны, и прекрасно понимала, о чем они – он разговаривал во сне. И просыпался, дрожа. «Они становятся все хуже»…

– Ш-ш-ш. – Он поцеловал меня в макушку. – Не волнуйся, a nighean. Я просто хочу лежать здесь, с тобой, обнимать тебя, охранять твой сон и смотреть, как ты спишь. Я поднимусь с ясной головой… и пойду делать то, что должно.

Nessun dorma – «Пусть никто не спит». Это была песня – Брианна называла такие «ария» – из известной ей оперы. Брианна играла в ней роль в университете, одетая как китаянка. Йен с улыбкой представил, как его рослая кузина расхаживает по сцене, шелестя шелками. Вот бы посмотреть на это!

Он вспомнил о ней, открыв кожаную сумочку, где лежали его краски. Бри – художница, и довольно неплохая. Она смешала красители собственного изготовления и сделала ему красную охру, а еще черную и белую краски из угля и сухой глины, зеленую – из молотого малахита, желтую – из желчи убитого ею и матерью буйвола. Больше ни у кого нет таких ярких красок, и Йену на миг захотелось, чтобы Поедатель Черепах и остальные могавки его клана оказались здесь и восхитились ими.

Просыпающийся в отдалении лагерь гудел, словно цикады в ветвях дерева у реки, – слишком громко, чтобы сосредоточиться на мыслях, и вместе с тем, стоит лишь привыкнуть к этому шуму, как сразу перестаешь его замечать. «Пусть никто не спит». Женщины и дети, скорее всего, спят. Шлюхи наверняка нет. Только не сегодня.

При мысли о них Йен ощутил подергивание в паху, но тут же забыл об этом. Подумал о Рэйчел – и тоже неохотно постарался забыть о ней.

Он открыл сделанную из ивовой коры коробочку, в которой хранился олений жир, и медленно и сосредоточенно намазал им лицо, грудь и плечи. Обычно он при этом мысленно разговаривал с духами земли и с личными святыми, Михаилом и Брайд. Но сейчас не они владели его мыслями: Йен до сих пор краешком сознания думал о Брианне и сильно ощущал присутствие отца, что сбивало с толку.

Было бы неуважительно отбросить в сторону мысли об отце. Йен перестал натираться жиром и закрыл глаза, пытаясь понять – быть может, отец хочет что-то ему сказать?

– Надеюсь, ты не принес мне весть о моей смерти? – вслух произнес Йен. – Потому что я не собираюсь умирать, по крайней мере до тех пор, пока не возлягу с Рэйчел.

– Что ж, достойная цель, – с иронией произнес голос дяди Джейми, и Йен распахнул глаза.

Дядя стоял в одной рубашке среди колышущихся ветвей плакучей ивы.

– Почему ты не в мундире, дядя? – спросил Йен, хотя его сердце билось, словно у испуганного мышонка. – Генералу Вашингтону это не понравится.

Вашингтон – ярый приверженец мундира. В его понимании офицеры обязаны быть одеты должным образом в любое время суток. Он говорил, что Континентальную армию не воспримут всерьез, если ее солдаты выйдут на поле боя, выглядя и ведя себя, словно вооруженный сброд.

– Прости, что помешал, Йен, – отойдя от ивы, сказал дядя Джейми. Луна уже почти села, и дядя с голыми ногами и в белой рубахе походил на призрака. – С кем ты разговаривал?

– С отцом. Он был… в моей голове, понимаешь? То есть, я часто о нем думаю, но не часто ощущаю его со мной. Вот я и подумал, будто он пришел сказать, что я умру сегодня.

Джейми кивнул, ничуть не удивляясь.

– Вряд ли это так. Наносишь свою раскраску, да? Готовишься, я хочу сказать.

– Ну да, как раз собирался. Не хочешь… – Йен докончил фразу жестом, но Джейми и так все понял.

– Хотелось бы. Но если я появлюсь перед войском в мундире и в боевой раскраске, генерал Вашингтон подвесит меня за большие пальцы ног и высечет.

Йен насмешливо фыркнул, зачерпнул двумя пальцами красную охру и принялся втирать ее в грудь.

– А что ты здесь делаешь, да еще в одной рубашке?

– Моюсь, – ответил Джейми тоном, предполагающим, что это не все. – И… разговариваю с мертвыми.

– Хм. А с кем именно?

– С дядей Дугалом и Муртагом, моим крестным. Именно их двоих мне хотелось бы видеть рядом с собой в битве. – Джейми пожал плечами. – Перед боем я всегда стараюсь улучить минутку и уединиться. Помыться, немного помолиться… и спросить, пойдут ли они со мной в битву.

Йена это заинтересовало. Он не встречал их – они оба умерли в битве при Каллодене, – но много слышал о них.

– Они были хорошими воинами, – сказал Йен. – А моего отца ты тоже просишь? Ну, пойти с тобой? Может, поэтому он сейчас рядом?

Удивленный Джейми резко повернулся к Йену. Затем расслабился и покачал головой.

– Мне никогда не приходилось спрашивать Йена-старшего, – тихо сказал он и указал в темноту за правым плечом. – Он всегда… со мной.

У Йена защипало глаза и перехватило дыхание. Впрочем, сейчас темно, никто не увидит. Кашлянув, он взял маленькую мисочку с краской и спросил:

– Поможешь мне?

– Что? Ах да, конечно. Что и где нарисовать?

– Красную линию поперек лба и черные точки – на подбородке. – Он провел пальцем по точкам, вытатуированным на его скулах. – Черный означает силу, так ведь? Он говорит, что ты воин. А желтый означает, что ты не боишься умереть.

– Вот как. Ты будешь сегодня наносить желтую краску?

– Нет, – ответил Йен с улыбкой в голосе, и Джейми рассмеялся.

Хмыкнув, он меховой кисточкой нанес узор, потом подправил его пальцем. Йен закрыл глаза, ощущая, как становится сильнее с каждым прикосновением.

– Ты обычно делаешь это сам? Сложно без зеркала, наверное.

– Чаще всего сам. Иногда мы с братьями-могавками помогаем друг другу. Когда должно случиться что-то важное – большой набег или война с кем-нибуд, – нас раскрашивает шаман, да еще и поет при этом.

– Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я тебе пел? – пробормотал дядя. – То есть я, конечно, могу попробовать, но…

– Спасибо, как-нибудь обойдусь.

Черная краска на нижнюю часть лица, красная – на лоб, зеленая полоса ляжет вдоль татуировок, от уха до уха, прямо через нос…

Йен посмотрел на блюдца с краской. Белый было хорошо видно, и он указал на него.

– Дядя, ты можешь нарисовать мне на лбу маленькую белую стрелу? – Йен слева направо провел пальцем по лбу, указывая, где именно.

– Конечно. – Джейми склонился над красками и пошевелил пальцами. – Ты, кажется, говорил мне как-то, что белый – это цвет мирных намерений?

– Ну да, если собираешься вести переговоры или торговать, нужно побольше белого. Но это еще и цвет скорби – и потому, когда собираешься мстить, тоже можешь нанести белый.

Джейми вскинул голову и уставился на Йена.

– Сейчас мне это нужно не для мести, – сказал тот. – Это для Летящей Стрелы – умершего могавка, чье место я занял, когда меня приняли в клан.

Он говорил спокойным тоном, но ощущал, как напрягся его дядя и отвел взгляд. Ни один из них никогда не забудет тот день расставания, когда Йен ушел к каньен’кехака. Навсегда – так оба они тогда думали. Йен подался вперед и положил руку на плечо Джейми.

– Дядя Джейми, ты тогда сказал мне сuimhnich – «помни». И я помнил.

– Я тоже, Йен, – отозвался Джейми и нарисовал ему на лбу стрелу, напомнив священника, который в день покаяния чертил Йену на лбу крест. – Мы все помнили. Это все?

Йен осторожно коснулся зеленой полосы, проверяя, подсохла или нет.

– Да, наверное, все. Ты знаешь, что это Брианна сделала для меня краски? Я подумал о ней сегодня, но потом решил, что, наверное, зря.

Дядя фыркнул, обдав его кожу теплом, а потом сел.

– Мы всегда мысленно берем своих женщин с собой в битву, Йен-младший. В них коренится наша сила.

– Правда? – В этом был смысл, и Йену стало легче. Хотя… – Я подумал, что вспоминать Рэйчел сейчас будет неправильно – она ведь квакер и все такое.

Джейми макнул палец в олений жир, потом в сухой порошок из белой глины и нарисовал на правом плече Йена, рядом с крестом, знак, похожий на клин летящих птиц. Его было хорошо видно даже в темноте.

– Белая голубка, – кивнув на знак, довольно пояснил Джейми. – Это знак Рэйчел для тебя.

Он отер пальцы о землю, встал и потянулся. Йен заметил, что Джейми посмотрел на запад, – было еще темно, но за время их беседы воздух успел посветлеть, и высокая фигура дяди четко вырисовывалась на фоне неба там, где еще совсем недавно он казался частью темноты.

– Час, не больше. Но сначала поешь, ладно? – сказал Джейми и, развернувшись, ушел к реке, молиться.

Уильяму хотелось перестать тянуться за тем, чего нет. Раз десять – да что там, чаще! – он тянулся за кинжалом, который должен был висеть на поясе. Раз или два – за одним из пистолетов. Хлопал рукой по бедру, ощущая пустоту на месте меча, увесистой тяжести пороховницы и качающегося патронташа.