Алина Ланская - Нарисуй меня

Взгляд мечется по спальне. Доли секунды всего, но жуткая мысль уже пронзает сознание — бежать некуда!

Закрываю шкаф, так и не задвинув ящик обратно, только папку успеваю в него обратно засунуть.

На большой кровати по-прежнему белье По, а еще моя сумка и плащ.

Дверь захлопнулась, я слышу медленные тяжелые шаги, которые отдаются в моей голове жутким гулом.

Хватаю свои вещи и практически падаю на пол. На мое счастье, кровать высокая, и пусть с трудом, но я успеваю под нее залезть.

Я почти не соображаю, что происходит, страх такой, что не могу и даже не хочу дышать.

Шаги приближаются, а я зажимаю себе рот, чтобы не закричать от ужаса. Свет, господи, свет же включен. И в прихожей, и… здесь.

Жизнь остановилась, времени больше не существует, а я…

Я вижу, как отворяется дверь в спальню, вижу черные высокие кроссовки, больше похожие на армейские ботинки. Мужские кроссовки.

Они замерли у входа, а потом сделали всего несколько уверенных шагов.

Прямо ко мне.

Я не дышу, не слышу ударов сердца, не ощущаю собственного тела. Меня просто нет, есть только тяжелые черные кроссовки.

Он стоит в нескольких сантиметрах от моего лица, я вижу даже полоску грязи на левой подошве.

Время застыло и совершенно отказывается оживать. Он все стоит, не двигается. А я не дышу, дико боюсь, что он сейчас наклонится и увидит меня.

Когда он делает шаг в сторону комода, мне кажется, что мое сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Судя по звуку, открывает ящики, что-то ищет.

И снова тишина.

Чувства начинают постепенно возвращаться ко мне — уже ощущаю в сжатых пальцах плащ и сумку.

Мобильный! Молюсь, чтобы никто мне сейчас не позвонил и не отправил чего в мессенджеры.

Черные кроссовки медленно останавливаются напротив шкафа, он отодвигает дверь. Я не вижу, но прекрасно слышу его движения. И точно знаю, что он делает.

Считаю про себя, чтобы время, наконец, появилось. Один, два, три, четыре, пять, шесть…

На счете «одиннадцать» вижу закрывающуюся дверь шкафа, снова шаги.

Господи, он… уходит?

Крепко сжимаю челюсти: тело оживает от оцепенения, и я боюсь, что сейчас начну лязгать зубами.

Шаги приближаются к двери, останавливаются. А потом все погружается в полутьму. Лишь немного света из прихожей проникает в спальню, и от этого становится еще страшнее.

Снова удаляющиеся шаги, я не могу пошевелиться. На «тридцать семь» становится совсем темно — слышу, как открывается входная дверь, щелкает замок.

Я лежу, не двигаясь, под кроватью, вылезать оттуда и хочу отчаянно, и дико боюсь. Тело затекло — я это только сейчас осознаю. Пытаюсь медленно подвигать плечом, сначала правым, потом левым, руки дрожат.

Я не знаю, сколько пролежала под кроватью — пять минут или час, все боялась, что он вернется или что вообще никуда не ушел, а спрятался внутри и ждет, когда я выйду.

Риша! О чем ты вообще думала, придя сюда?! Безумие же полное!

Надо было взять с собой кого-нибудь, Максиму надо было все рассказать! Его это точно касается. Господи, По! Зачем тебе понадобился Генварский? Вряд ли все это белье вкупе с наручниками и «презиками» для него!

Эти мысли, как ни странно, помогают. Надо выбираться отсюда. Если он остался здесь, все равно поймает меня.

Выползаю медленно из-под кровати и прислушиваюсь. Тишина. Ничего не изменилось. Тихонько подхожу к двери, боюсь, что открою ее и увижу его в темноте.

Спокойно, Риша, спокойно.

За дверью никого нет, и я пулей несусь в темноте туда, где по моим представлениям должна находиться входная дверь. И только прижавшись к ней спиной, выдыхаю. Никого нет!

Включаю мобильный, свет от экрана помогает найти замок. Следующее испытание — выйти из квартиры. Но если бы он хотел меня поймать, то ждал бы внутри, верно? Зачем поднимать шум перед соседями?

Эта мысль помогает мне, наконец, выбраться в общий коридор.

Снова никого. Как влетела в лифт, выскочила из подъезда — уже не очень отчетливо понимаю.

Пункт охраны.

Меня никто не останавливает, и, дернув на себя калитку, вылетаю из этой огромной страшной клетки.

Получилось!

На остановке смотрю исключительно под ноги — ищу эти кроссовки черные, никогда их теперь не забуду, наверняка в кошмарах видеть буду.

Нет их. И в маршрутке тоже нет. На часах уже одиннадцать, прислоняюсь лбом к холодному стеклу окна и закрываю глаза.

Вот сейчас мыслей в голове хоть из ружья отстреливай, патронов не хватит.

Романтическим интересом тут и не пахнет, а я, идиотка, ревновала Генварского к сестре, переживала, что дорогу ей перешла, бессовестная.

Тут что-то совсем другое.

В голове всплывает сообщение: «За сестру не беспокойтесь, ее лечение оплачено. Деньги можете оставить себе. Друг». Я получила его на следующий день после аварии По.

«Деньги можете оставить себе». Какие деньги? Не те ли два миллиона, что лежали в шкафу?

Максим. Что теперь делать? Сказать ему, что моя сестра на него целое досье собрала? И точно не от праздного любопытства. По никогда ничего не делает просто так. И кто он? Кто этот человек, который пришел? Тот, с кем у По отношения, но к ней в больницу никто, кроме меня, не приходит, я точно знаю. Или кто-то совсем другой?

Я безумно хочу позвонить Максиму, но не представляю, как ему расскажу правду, как промолчала сегодня, скрыла от него правду. А сейчас у меня даже никаких доказательств нет — в эту квартиру я больше не вернусь.

От остановки до нашего дома всего десять минут ходьбы, когда оказываюсь на территории, выдыхаю облегченно. Прохожу уже мимо нашей охраны, и вот тут меня окликают.

— Марина? Вам просили передать. Курьер принес полчаса назад.

Молодой охранник протягивает небольшую коробку, в свете фонаря вижу на нем лишь мое имя и адрес.

— Странно, я ничего не заказывала. Спасибо, Сереж.

Дома закрываю дверь на все замки, все обороты, обхожу всю нашу небольшую квартиру, даже на балкон заглянула.

Никого!

Мобильный молчит. Обычно Максим мне звонит вечером, почти всегда звонит. А сегодня тишина.

В руках коробка. Сначала думала просто оставить ее в прихожей, утром посмотреть. Достаточно впечатлений за день. Но любопытство все равно сильнее.

Обычный картон, небрежно заклеенный скотчем, от кого – непонятно. Рассматриваю его со всех сторон, а потом беру в руки ножницы.

И снимаю крышку.

Завороженно смотрю на знакомые четыре упаковки с деньгами. Телефон, лежащий рядом вспыхивает принятым сообщением.

Максим

За три часа до описываемых в предыдущей главе событий

— Максим Анатольевич! Максим Анатольевич!

Бабин отчаянно машет рукой, как будто без этого его можно не заметить. Дерьмовый мужик, но финансист от бога… или от дьявола. Впрочем, плевать, главное, что косты порезал в прошлом году так, что даже аудиторы аплодируют.

— Костя, ты выпил, чего? Пятнами пошел.

Трет платком потную лысину и пытается услужливо улыбнуться — значит, где-то косякнул и выбежал в холл, чтобы предупредить, подстраховался.

Бабин, как и почти вся команда, достались мне вместе с офисом на пятнадцатом этаже в двести квадратных метров. Наследство, которого я не ждал и не хотел. Но, как и в случае с Бабиным, первое впечатление оказалось ложным. Я не зря вернулся в Россию.

Архитектурное бюро Андрея Навроцкого гремело в девяностых, все нувориши были его заказчиками. Помпезность, избыточность и напыщенность — три столпа, на которых держался его бизнес. Он не заметил, как вкус изменился, как вчерашним «красным директорам» и выскочкам с золотыми цепями на шее захотелось хайтека, минимализма и модных современных материалов. По инерции к нему приходили с заказами, имя продолжало приносить деньги, но с каждым годом все меньше. Еще повезло, что столько лет продержался. Потом кормился за счет небольших проектов от местной администрации — связи-то остались. Уже будучи серьезно больным, не без приличного отката выиграл конкурс на строительство «Алика». А потом этот звонок среди ночи, разговор до утра и мой вылет на родину. Он снова круто изменил мою жизнь.

Бабин семенит рядом, мог бы уже научиться не пресмыкаться и не бояться за три года. Ему пинок под зад точно не грозит, но то, что стало второй, если не первой натурой, уже не вытравишь.

— Дугин говорит, что немцы хотят пересмотреть часть базовой документации, но это полный бред. У нас сроки, они удавятся, но на штраф не налетят. Если только…

— Да! — Бабин чуть не плачет. — У них есть новый архитектурный план. И он… лучше, чем то, что сделали вы с Инной. Денис так сказал.

Ушам не верю. Вот уроды!

— Грин?

— Да.

— Когда?

— Приехал двадцать минут назад и сразу с заключениями по проекту. Инна почти в слезах, Денис матерится. Что делать будем?

— Работать.

Немецких партнеров, а на самом деле прикормленное в столице архитектурное бюро, принадлежащее бывшему соотечественнику Алексу Грину, мне навязали. Сейчас понимаю, что зря прогнулся — надо было слать всех за экватор, но упускать проект тогда казалось верхом идиотизма.

— Алекс сказал, что готов к компромиссу, но Денис чуть стакан в него не пульнул, я его еле удержал. Если продавит нас, Максим Анатольевич, то по миру пойдем, у нас же столько договоров заключено именно под наш проект!

— Не пойдем. И выпиши Дугину премию.

В кабинете всего пятеро: взбешенный День, Инка с опухшими от слез глазами, Леня, наш младший архитектор, и белобрысый Грин с Тильдой.