Tapatunya - Нас с тобой трое

— Вы, Елизавета Алексеевна, совсем уже офигели, — заметил Тимур. — И поведайте мне, наконец, почему вы позволили мне думать, что это вы названиваете моей матери?

— А какой смысл был с тобой спорить? Ты ни за что на свете мне не поверил бы.

— Но вы обещали, что звонки прекратятся!

— Обманула, выходит.

В её голосе не промелькнуло даже тени раскаяния.

— Вы знаете, кто может нам звонить?

— Видишь ли, зайчик, твой отец не рассказывал одним своим любовницам про других.

Прозвучало это слишком цинично, и Тимур снова поморщился.

Он ненавидел, когда Лиза так поступала.

— Эй, — воскликнула она, когда он резко встал и пошел прочь, — даже не попрощаешься?

Он оглянулся. В пижаме и вязанной шапочке, без макияжа, бледная и сонная, Лиза едва помещалась своими широкими бедрами в детское сидение качелей. Она смотрела на него, чуть склонив голову набок, яркое солнце безжалостно освещало все 34 года, которые были написаны на её лице.

— Пришлите мне список продуктов, — сказал Тимур, — я иду в магазин.

«Мясо или рыба,

сыр — нормальный!

Хлеб не надо, но возьми кефир.

Яйца, все-таки мясо, хотя может и рыба.

Овощи, мандарины и что-нибудь вкусненькое.

Овощи — не лук и картошка, а огурцы и помидоры. Не забудь сметану.

И зелень.

И что-нибудь вкусненькое.»

Тимур перечитал сообщение дважды.

Понимала ли эта женщина, что такое «список продуктов»?

И что это такое — вкусненькое? Взять мороженое? Но Лиза что-то говорила про диету.

Ананас? Но она просила мандаринов.

Колбасы? Сала! Тимур засмеялся и тут же разозлился.

Тамара всегда была очень конкретной и аккуратной, в отличие от этой лживой тетки в пижаме. Ничто в Таме не оскорбляло его, но вроде как они теперь расстались.

И она даже не звонила.

Бродя между полок супермаркета и бросая в корзину то кефир, то огурцы, Тимур пытался вспомнить, ходил ли он вообще для Тамары хоть раз в магазин.

Она никогда не напрягала его вопросами её быта.

Как так получилось, что он у Лизы и петли на дверях шкафа подтянул, и мусор уже ему довелось выкидывать, а сейчас он выбирает для неё сыр?

Спасибо, папочке — отличное он оставил ему наследство.

Нормальные родители завещают детям квартиры и замки на юге Франции, а не своих потрепанных жизнью любовниц.

Но как выяснилось, Тимуру вовсе не было нужды оставаться рядом с ней. Их договоренность — разговор взамен телефонных звонков — оказалась фейком, подделкой.

Эта мысль вызывала довольно приглушенное раздражение, похожее на нудное жужжание мухи где-то на подоконнике. Она не жалила и не причиняла острого неудобства, просто свербила где-то на периферии сознания: Лиза его обманула. Она вошла в его жизнь с помощью вранья, и прочно обосновалась в ней, вытолкнув своими широкими бедрами все возражения Тимура. Красный рот и слишком густой макияж, ситцевая пижама и вязаная шапочка, торты, вино, разговоры и ощущение какой-то должности ей. Он же на полном серьезе покупал ей сейчас продукты!

Зачем? Потому что Лиза его об этом попросила.

Простой вопрос, простой ответ, но сложно было всё вокруг.

Что скажет мама, если узнает об этом сумасшествии?

Кем назовет его Инга?

Можно ли было считать все происходящее чем-то, что происходит с психически здоровыми людьми?

Он купил ей дыню.

Лиза открыла дверь и искренне удивилась.

— Ты действительно сходил в магазин? — спросила она, разглядывая Тимура с двумя пакетами в руках и дыней под мышкой. — Зачем?

— Я могу войти? — терпеливо спросил Тимур.

Лиза посторонилась и пошла за ним на кухню, преследуя странными и назойливыми взглядами.

— Перестаньте на меня таращиться, — доставая продукты, попросил Тимур.

— Я была уверена, что ты разозлился и ушел. И что мне придется приложить множество усилий, чтобы ты начал разговаривать со мной заново.

— Зачем вам это нужно — чтобы я с вами разговаривал?

Лиза потыкала пальцем в упаковку стейков.

— У тебя совершенно пустой холодильник, — припомнила она. — Откуда тебе вообще знать, что такое продукты?

— Вы появились в моей жизни после похорон, и даже шантажировали меня, требуя… чего там? Воспоминаний о нем? Утешения? Понимания?

— Ну у тебя и память, — восхитилась Лиза, вскрывая упаковку с сырными шариками.

— Не лапайте, — возмутился Тимур, — это для салата.

Она демонстративно закинула в себя моцареллу.

— У нас будет салат?

Тимур отодвинул кресло на колесиках, в котором сидела Лиза, подальше от стола. Она засмеялась и он, склонившись над её смехом, близко заглянул в это запрокинутое кверху лицо.

Тонкая ниточка белесого шрама сложилась в единое целое, когда Лиза перестала улыбаться. Бесцветные ресницы, выцветшие глаза с ржавыми крапинками на радужке, легкая паутинка первых морщинок в уголках глаз.

Смех слетел с её лица легко, как будто его там никогда и не было. Как будто он приходил украдкой, не имея никакого права касаться этих глаз и губ. Скорбь снова выглянула наружу, безжалостная в своем абсолютном обладании этой женщиной.

Лиза подняла свои крупные, неподходящие её тонким запястьям, ладони и сжала предплечья Тимура.

— Ты мне все еще нужен, — сказала она, — ты все еще часть его. Мне по-прежнему становится легче, когда я смотрю на тебя. Как будто он не умер навсегда. Не совсем умер. Потерпи еще какое-то время, пожалуйста.

Его снова затошнило.

Тимур больше не мог видеть этого горя, которое окружало его повсюду.

Страдающие, несчастные женщины, тоскующие по одному-единственному старому мерзавцу.

Наверное, всё это отчетливо проступило в его взгляде, потому что Лиза стремительно потянулась вверх и закрыла его глаза ладонью.

— Не смотри на меня, — велела она.

— Мне надоело быть его частью, — отрешенно сказал Тимур. — Я хочу быть самим по себе.

В темноте, которая его окружала, произошло какое-то движение.

Лиза поднялась и свободной рукой обняла его за шею.

Он почувствовал её теплое дыхание, которое коснулось его щеки.

Легкий запах чего-то косметического, геля для душа, кофе и корицы.

— Перестань, — попросил Тимур эту темноту.

— Мы все учимся быть самими по себе, — сказала Лиза. — Иногда мне кажется, что меня без него не существует.

Тимур сбросил со своих глаз её тяжелую руку.

В глазах Лизы блестели слезы.

— Вы отлично существуете без него, — заявил он сердито, — и хватит уже цепляться за что-то, что вам никогда не принадлежало. Вы все еще ходите и дышите, и двигаетесь и говорите всякие глупости.

— Ты не понимаешь…

Он действительно больше не мог слушать всё это. Все слова, которые она еще не сказала, уже пробили огромную дыру в его сердце, желудке и голове. Ему уже было от них плохо раньше, и он не хотел испытать это заново.

Он вдруг остро ощутил свое тело и тело Лизы, прижавшееся к нему. Её руки — одна на его шее, другую Тимур по-прежнему сжимал в своей. Её живот и грудь, касавшиеся его. Её запах, её дыхание на своем лице, её слезы в его печенках.

Ниточка её шрама, ржавые крапинки её глаз, бесцветность её образа, трагедия и драма, пятнадцать её лет, отданных его отцу и пустота, окружившая Лизу сейчас.

Вся она, нелепая и простая, теплая и живая, смеющаяся и плачущая окутывала его, и не было противоядия от неё.

— О, господи, — беспомощно выдохнул её Тимур и, склонившись ниже, прервал будущий поток слов жалким, отчаянным поцелуем.

Это вообще было не похоже на поцелуй.

Это было похоже на жадный глоток воздуха, который глотает утопающий, вынырнув наконец на поверхность.

Никогда прежде Тимуру не доводилось так целоваться: как будто от этого зависит вся его жизнь. Лиза сильнее вцепилась в него, притягивая к себе, приковывая намертво, а он и без этого слишком навалился на неё. Она подалась назад, ища равновесия. Упало кресло, сильно ударив Тимура по ноге, но ему было уже все равно и до Лизиных судорожно сведенных пальцев на его шее, и до боли, вспыхнувшей в щиколотке.

Он чувствовал слезы на её губах и ненавидел эти слезы, пытаясь стереть даже память о них. Вкус моцареллы на её языке казался чем-то чудесным, манящим, требующим немедленного утоления голода, который поднимался снизу живота. Запах косметических кремов усилился, забивая собой легкие Тимура, он накрепко зажмурился, чтобы не видеть ржавые крапинки широко распахнутых Лизиных глаз. Ему хотелось найти губами её шрам, но шрам был слишком тонок, требовал нежности и терпения, которых у Тимура сейчас не было вовсе. И он впивался в Лизу все сильнее, так сильно, как только мог, словно пытаясь выпить её душу досуха, напитать свои иссохшие вены свежими силами.

Лизы было критически мало, и Тимур искал её вслепую, наощупь, срывая пуговицы с пижамы и прижимаясь лицом к небольшой округлой груди, не скрытой от него никаким нижним бельем.

Он едва не кончил только от того, что втянул губами крупный сосок, такую сладкую вишенку, и Лиза что-то пробормотала сквозь сжатые зубы ему на самое ухо, явно ругательное.

И только когда ситец старенькой пижамы пронзительно треснул от слишком нетерпеливого обращения, до Тимура вдруг дошло, чем именно они пытаются с Лизой заняться.

И мир вокруг померк.

Сузился, стал таким крохотным, что Тимур просто не мог больше в нем находиться. Навалилась белоснежная слепота, звенящая глухота, и слова Лизы не сразу пробрались сквозь окружившую его вату.

— Дыши, Тимур. Дыши. Это ничего страшного. Ну пожалуйста. Посмотри на меня.

Страшно было все.