Я медленно проследовал за Грейс мимо стопок книг в самые недра библиотеки. Мы еще толком не проснулись и потому не разговаривали.

В укромном углу, куда она меня завела, не оказалось ни стульев, ни столов. Мы сели на ковер по-турецки и положили макет между нами. Грейс разлила чай – карамельно-ванильный, сообщила она. Кофеина в нем оказалось явно недостаточно, чтобы превратить меня из зомби в человека в столь безбожный час. Мы молча принялись нумеровать окошечки – от 1 до 30. Каждое окошко соответствовало странице, и в итоге у нас должна была получиться полноценная газета с числом страниц, как в таблоиде. Изобразив все наглядно, мы поняли, что готового материала хватит примерно на треть объема, даже если статья о гоблинских играх войдет в макет.

Это никуда не годилось.

Сначала все было строго по-деловому. Нас разделяло приличное расстояние, Грейс сидела с прямой спиной и серьезным лицом и записывала идеи. «Плюсы и минусы сексуального образования?» – написала она. «Большая статья о перспективном спортсмене / качке»? Прошел час, мы проснулись, и я понял, что сегодня у Грейс один из хороших дней. Она придвинулась ближе, положила голову мне на плечо, как будто это было совершенно естественно и она совершала этот интимный жест уже тысячу раз.

Я отчетливо помню, что подумал тогда: «Поди пойми ее». И это было так. Неделю она почти не смотрела в мою сторону, и вот теперь это. Ее волосы (как ни странно, чистые и расчесанные) падали мне на спину, она оперлась локтем о мое колено и водила пальчиком по моему ботинку, рисуя круги. У нее был теплый, немного прелый запах, от которого кружилась голова; он шел от ее кожи, и в голову набивались безумные мысли. Все выглядело так, словно мы почти вместе.

После этого я уже не мог работать. Я держал карандаш в руке, но так и не написал ни слова. Мне не хотелось шевелиться, чтобы Грейс не подумала, что мне неудобно. Я опустил голову на ее затылок и дышал тихо и спокойно, а она писала что-то на макете, кажется, даже не замечая, как близко мы сидим. Так продолжалось до звонка, а потом она медленно выпрямилась и зевнула, словно пробудившись ото сна.

Но когда она повернулась, ее взгляд привел меня в полное смятение. Точно так же она смотрела на меня после Поцелуя. Она словно не понимала, как я здесь очутился, и не верила своим глазам; словно ожидала увидеть вместо меня кого-то еще.

Как понять этот взгляд? Что он означает? Или мне просто показалось?

– Подвезти тебя после школы? – спросила она, собралась, сложила страницы макета и передала мне.

– Да, – ответил я, – пожалуйста.

Грейс кивнула, а потом встала и ушла, как всегда, полная безразличия.


Я решил прогулять первые две пары, потому что понял, что час икс настал. Иначе и быть не могло. Я знал, что не выдержу еще одни выходные и тем более целую неделю, терзаясь в догадках, чувствует ли она то же самое, что и я. И вот я пошел в редакцию, выключил свет и залез под стол. Там, скрючившись в позе эмбриона, я написал ей сообщение, как меня научила Лола, но мне почему-то показалось, что этого недостаточно. Если каким-то чудом нам суждено быть вместе, я хочу, чтобы наша история началась с чего-то более грандиозного, чем чат в «Фейсбуке».

В конце концов я решил составить презентацию в PowerPoint и назвать ее «Почему со мной стоит встречаться». За основу я взял довольно убедительный вариант из Интернета на ту же тему. До знакомства с Грейс я никогда бы не сделал ничего подобного, но вспомнил наш разговор об искуплении грехов тем вечером, в ее тайном подвале с рыбками. Тогда она рассуждала о смелости, о том, что в конце концов все наши поступки сведутся к чистому листу, и пока наши атомы имеют сознательную мыслящую форму, мы должны делать все, что в наших силах. Когда я готовил эту презентацию, мне показалось, что я наконец понял, почему ее не пугало забвение. Помня о нем, ты забывал о страхе, ведь в итоге вселенная всех уравняет. И вся дурацкая ерунда, которую ты наделал в своей жизни, ничего не будет значить. Полное прощение грехов.

Неважно, скажет она «да» или «нет». В конце концов это не будет иметь значения.

И вот я стал писать презентацию прямо под столом. И даже не заметил, как пришла Лола, а она, видимо, не нашла ничего странного в том, что я скрючился под столом, и не спросила, как я там очутился. Я молча продолжал писать, и наконец все было готово. Презентация получилась веселой, дурацкой и смешной (по крайней мере, я очень надеялся, что Грейс будет смеяться).


И тут у Лолы в плей-листе заиграли The Strokes. Someday.

Моя песня для Грейс.

Наша песня.

– Не знал, что тебе нравится The Strokes, – заметил я.

– Что? – Лола развернулась на стуле. – А, я, вообще-то, их не слушаю, но Грейс на днях поставила, и мне понравилось.

Будь что будет, подумал я, открыл «Фейсбук» и написал:

ГЕНРИ:

Граков, встретимся в актовом зале во время последней пары. Скажи, что тебя вызвали в редакцию, и улизни. Нужно кое-что тебе показать.


ГРЕЙС:

Хенрик, какое коварство. До встречи на месте.

Я несколько раз моргнул и выключил компьютер, а остаток учебного дня просидел в редакции. Зашла директриса Валентайн, увидела меня (я сидел положив голову на стол) и спросила:

– Пейдж, ты разве не должен быть на занятиях?

На что я ответил, не поднимая головы:

– Из-за гормональных изменений, характерных для переходного возраста, моя эмоциональная устойчивость ослабла и эффективное усвоение учебного материала представляется невозможным.

Валентайн замолкла на несколько секунд, а потом ответила:

– Продолжай в том же духе.

Я и продолжил.

14

ПРИДЕТСЯ МНЕ ПОКОНЧИТЬ с собой, думал я, шагая взад-вперед по сцене актового зала в назначенный час. Другого выхода я не видел. Очевидно, что мой план оказался фантастически тупым, и я не мог представить, как буду жить с унижением, если она мне откажет, даже если во вселенском масштабе все это неважно.

Грейс опаздывала, я паниковал и думал, что она не придет (на самом деле это было бы не так уж плохо). Я уже думал смыться, но тут дверь в глубине зала открылась, и она зашагала по центральному проходу между рядами, сильно прихрамывая и опираясь на трость. В огромном пустом зале она казалась очень маленькой – как маленький человечек на диораме, – а ее фигурка отбрасывала длинную тень.

– Ты что задумал? – спросила она.

Я спрыгнул со сцены и побежал ей навстречу.

– Нечто грандиозное, о чем через пять минут пожалею.

– О.

Я включил проектор, и на экране высветилось название моей презентации.

– Смешной ты человек, – сказала Грейс, но у нее был веселый голос, и она улыбалась. Она доковыляла до переднего ряда, положила рюкзак и села. – Что ж, валяй, назад дороги нет.

Грейс смотрела сквозь пальцы, как будто я показывал фильм ужасов, смеялась и твердила: «О боже, хуже опозориться уже нельзя». А я перелистывал страницы, пока не дошел до «плюсов и минусов». Ее глаза бегали по строкам, она улыбалась, но потом, на предпоследней строчке («Я никогда не брошу тебя, как твой парень из начальной школы»), мгновенно похолодела.

– Выключи, – звонким, сильным голосом произнесла она.

Но я не успел, потому что она вскочила, закинула рюкзак на плечо и бросилась к ближайшему выходу. У меня возникло дежавю: точно так же она убегала от меня в тот день, когда Хинк впервые вызвал нас к себе. Я схватил свои вещи и побежал за ней, но она шла очень быстро, размашистым шагом и была уже почти у забора.

– Подожди! – окликнул ее я.

Но она не стала ждать и не останавливалась, пока я не догнал ее и не положил руку ей на плечо. Тогда она села на землю у автобусной остановки. Точнее, осела, как Оби-Ван Кеноби в «Новой надежде», когда тот растворился и от него остался только плащ.

– Не так я все представлял.

Я сел рядом и провел рукой по волосам. А Грейс не то смеялась, не то плакала: я не понимал, то ли она заходится маниакальным хохотом, то ли ей не хватает воздуха.

– Он был за рулем, – выпалила она между вздохами. – Дом вел машину. Мне раздавило ногу, а он… он…

Грейс не могла произнести ни слова больше, но в этом не было необходимости. Все сжалось у меня внутри, желудок и легкие съежились до размеров монетки. В детстве у меня была астма, и я узнал это чувство, когда под грудиной каменеет и каждый вздох дается с трудом.

Все вдруг встало на свои места. Кладбище. Мужская одежда. Машина. Стадион. Заброшенная железнодорожная станция. Черт, даже The Strokes.

Я слушал не ее музыку. Это была его музыка. Наша песня. Блин. Наша песня была даже не нашей – это была их песня. Мне вдруг захотелось начисто стереть Джулиана Касабланкаса из памяти.

Грейс зарылась головой мне в плечо, но, скорее, для устойчивости, потому что, если бы не сделала этого, то, наверное, упала бы на землю.

– Вот почему я перешла в другую школу, – сказала она. – Мне нужно было начать с чистого листа, побыть подальше от тех мест, где я была с ним. Я пыталась держаться, но тут возник ты, и я не думала, что ты мне понравишься, не собиралась тебя целовать и не планировала… Я не хотела быть девчонкой, у которой парень погиб, я просто хотела… я хотела…

– Боже, Грейс. Даже не знаю, что сказать. Черт.

У меня горели щеки. Мюррей и Лола стояли в очереди на автобус и, нахмурившись, смотрели на нас. И больше всего в тот момент мне хотелось сесть в автобус, убраться оттуда, поехать домой и начать исследовать разные способы покончить с собой. В тот момент я предпочел бы удавиться. Я помахал им и шепнул одними губами: «Подождите меня».

Грейс подняла тяжелую голову с моего плеча. Ее дыхание по-прежнему было неровным.

– Я пойму, если ты больше не захочешь… – произнес я.

Но она вдруг схватила меня за воротник и начала целовать так страстно, будто я был кислородом, а она тонула. И я позволил ей вытянуть все дыхание из моих губ и спастись.