Мы отправили пиццы в духовку, спустились в подвал и легли на кровать – рядом, но не касаясь друг друга. Мы просто смотрели в потолок.

– Зачем тебе это – мы? – спросил я, ощутив внезапный прилив смелости.

Мне действительно было интересно. Чего она от меня хочет? Что рассчитывает получить?

– Не знаю, – ответила Грейс, не глядя на меня. – А тебе зачем? Ты чего хочешь?

– Ты знаешь.

– Не уверена.

– Я хочу тебя.

Она улыбнулась, но так и не сказала «я тоже тебя хочу».

За ужином с родителями она вела себя странно – впрочем, как и всегда в компании. Вся теплота из нее выветрилась. Она говорила, только когда ее о чем-то спрашивали, не улыбалась и не смеялась в нужные моменты. Ела мало, а разговаривала еще меньше.

Когда в одиннадцать я проводил ее до двери и она растворилась в темноте на дороге к кладбищу, я почти обрадовался, что она ушла. Боялся, что первая девчонка, которую я привел домой, покажется моим родителям какой-то не такой.

Дома мама с папой загружали посудомойку. Я молча сел за стол и стал ждать их вердикта. Я знал, что они не преминут сообщить мне его, хочу я этого или нет.

– Она очень мрачная, – сказала мама через пару минут. – Красивая, но очень мрачная.

– Тебе так показалось? – растерянно спросил я. Мне казалось, «мрачный» – подходящее определение для вампира, а не для Грейс. – А я не заметил.

– Но у нее красивая улыбка. Только улыбается редко. Странная девушка.

– Красота невозможна без изъяна, – заметил папа, обнимая маму за талию.

Мама кивнула, но высвободилась из его объятий. Глядя на них в течение следующих десяти минут, я обратил внимание, что они ни разу не коснулись друг друга, их словно не тянуло друг к другу, и понял, что давно уже не видел, чтобы они целовались, держались за руки или танцевали медленный танец, когда думали, что никто не смотрит. В моем детстве они всегда так делали.

А потом перестали.


В следующие три дня мы с Грейс виделись почти каждый час. Утром до занятий сидели в редакции, готовили номер и постоянно прикалывались. Мы купили бадминтон и поставили на наши столы дурацкие семейные фото в рамках: мы и Рики Мартин Кнуппс II. На обед ходили в «Макдоналдс» или зачитывали друг другу отрывки из книг в библиотеке (я – из «Гарри Поттера», она – из какой-нибудь книги стихов). Или гуляли по территории школы, разбрасывали листья, собранные в кучи, придумывали темы для газеты и спохватывались, что не успели пообедать, только когда звенел звонок.

А по вечерам, покончив с уроками и газетой, следовали нашему заведенному распорядку. Шли пешком до ее дома, потом я ждал снаружи, пока она принесет ключи, а дальше ехал домой на ее машине. В это время обычно все и менялось. Сразу после захода солнца Грейс становилась другим человеком, как будто солнце питало ее, а без него она разряжалась и оставалась одна пустая оболочка. В четверг она пришла и смущенно сидела с нами в подвале, цепляясь за Лолу как за спасательный жилет. С Мюрреем она почти ни словом не перекинулась и в разговорах участия не принимала. Один на один со мной Грейс блистала юмором и интеллектом, искрилась как фейерверк. Но в компании она теряла запал.

– Раньше у меня хорошо получалось, клянусь, – сказала она мне, когда Маз ушел. (Кажется, он решил, что Грейс его терпеть не может.) – Имею в виду общаться. Я с кем угодно могла найти общий язык.

– Теперь, наверное, сложнее. С тех пор как его не стало, да?

Мы редко вслух говорили о том, что до меня был кто-то еще, кто-то, кого теперь не стало.

Грейс покачала головой.

– Не сложнее, нет. Я просто забываю. Погружаюсь в свои мысли, и меня уносит все дальше и дальше. Я просто забываю, что мир существует.

Тогда-то мне и надо было сказать: «Звучит как симптом какого-то психического заболевания, и, думаю, тебе стоит обратиться к психотерапевту, чтобы он прописал лекарство». Но я не сказал, потому что не хотел думать о Грейс как о больном и сломленном человеке в депрессии. Я хотел, чтобы она причесывалась, стирала одежду, была довольной, счастливой и ни в чем не нуждалась.

И я притворился, что так и было.


Медленно, час за часом, близился канун Дня всех святых. И вот наконец он настал. Наша улица стала продолжением кладбища: повсюду выросли надгробия, паутина и скелеты. К субботе лужайка перед домом выглядела так, будто на ней взорвался магазинчик ужасов. Сэйди привела Райана резать тыквы, но я мог думать только о сегодняшней вечеринке, точнее, о том, что случится после и к чему я был совершенно не готов.

– Ты зачем так тыкву изуродовал? – спросила Сэйди, изучив мою работу.

В пирсинге, дредах и кожаной куртке она выглядела зловеще: с гигантским ножом в одной руке и тыквой, зажатой между колен. Мне попались мягкая тыква и тупой нож: лицо моего тыквомонстра выглядело так, будто я проделал отверстия выстрелами с близкого расстояния.

– Твоя тыква хуже, чем у Райана, а он даже мелкой моторикой еще не овладел. Без обид, Райан.

– Это сюрреалистическая интерпретация традиционного хеллоуинского фонаря.

– Если бы эта тыква могла говорить, то сказала бы «убейте меня». А потом ее бы вырвало семечками и мякотью.

Я вздохнул и опустил нож.

– Садс, понимаю, что это неэтично, но не могла бы ты достать для меня валиум?

– Колись, зачем это тебе?

– Грейс хочет прийти в гости после вечеринки. С ночевкой. В первый раз.

– О-о-о! Наш малыш так быстро растет!

– Отцепись, дьявольское отродье.

Сэйди задушила меня в объятиях и чуть не сломала мне ребра. Я пытался ее оттолкнуть.

– Зря я тебе сказал.

– Да не стрессуй ты так. Люди занимаются сексом уже миллион лет. У тебя презервативы есть?

Я поморщился:

– Да.

– И ты знаешь, как ими пользоваться?

– Блин, Сэйди. Конечно, знаю.

– И хочешь заняться сексом с этой девчонкой?

– Она – половозрелая самка человека, а я – подросток семнадцати лет. Вопрос неуместен.

– Нет, уместен. Слушай, чтобы заняться сексом с кем-то в первый раз, необязательно любить этого человека, но ты должен знать его, доверять ему и чувствовать себя рядом с ним в своей тарелке. А еще очень- очень его хотеть.

– Ага, ну я хочу. Наверное. То есть да. Точно хочу. Я очень хочу быть с ней.

– И еще дурацкий банальный вопрос: ты готов? Конечно, секс – это не то, из-за чего стоит сильно заморачиваться, но и совсем не заморачиваться тоже нельзя.

– Думаю, я готов? – Я не хотел, чтобы это прозвучало как вопрос, но так уж вышло.

– Ладно. Это главное. Остальное – уже биология. Дай сюда эту несчастную тыкву, пока ее еще можно спасти.


Вечером Грейс зашла пораньше, чтобы загримировать нас. Она принесла сумку с вещами – маленькую, но я все равно запаниковал.

– Ты не передумал насчет ночевки? – спросила она, заметив, как я таращусь на сумку.

– Конечно, нет.

Дело было не в том, что я не хотел заняться с ней сексом. Я думал о сексе постоянно с двенадцати лет.

– Хорошо, – сказала она и достала набор для аквагрима и литровую бутылку искусственной крови. – Кем хочешь быть – зомби или жертвой ужасной автомобильной аварии? Больше я ничего не умею.

Я покосился на ее трость – она прислонила ее к кровати.

– Э-э-э… я не…

– Генри, я шучу.

– О… – я выдавил нервное «ха». (Шутить об ужасной аварии, в которой погиб твой бойфренд? Вот умора.) – Тогда, наверное, зомби.

Следующий час я сидел на кровати, а Грейс крутилась вокруг и приклеивала мне на лицо латексные раны и куски разлагающейся кожи. Она опять двигалась как деревянная марионетка, чтобы не дай бог не коснуться меня лишний раз. Со стороны, наверное, выглядело не очень романтично, но сегодня ее боязнь прикосновений казалась почти трогательной.

Я думал, что она выберет совсем странный костюм – например, мема, персонажа никому неизвестной книги или импрессионистской картины XVIII века. Но пока я делал дырки в старой футболке и обливался искусственной кровью, она пошла наверх переодеться и загримироваться и вернулась в костюме сексуальной вампирши. Грим состоял из единственной струйки крови, стекавшей из уголка рта.

Я впервые видел ее в облегающей одежде и испытал шок. Ее ноги, затянутые в темные чулки, оказались длинными и стройными, форму груди и талии подчеркивал черный кружевной корсет. Никогда не думал, что у школьницы могут быть такие формы. Она расчесала свои пепельные волосы, завила их и убрала под черную шляпку с вуалью, которая падала на густо накрашенные глаза. И даже повязала на трость красный бантик.

Она была роковой красоткой, прекрасной и порочной, как модель эпохи героинового шика. Я ее с трудом узнал.

– Я поленилась придумывать костюм, поэтому надела то же, что и в прошлом году, – она пожала плечами. – Отстой, да?

– Нет. Полностью одобряю.

– Правда? Потому что вид у тебя… растерянный.

– Наверное, я просто не ожидал… Ну, это на тебя не похоже… На ту тебя, которую я знаю, во всяком случае. Я думал, ты будешь в каком-нибудь замороченном костюме и мне придется задать двадцать вопросов, чтобы понять, кого ты изображаешь. Но ты… ты очень сексуальна.

– Просто в прошлом году в это время я была другим человеком.

Я задержал на ней взгляд и кивнул.

– Ну признайся, Генри.

– В чем?

– О чем ты думаешь? Я вижу, как крутятся шестеренки в твоей голове, но ты только киваешь. Признайся.

– Я просто… иногда мне любопытно… Блин, я совсем не умею говорить на эти темы, честно. Мне хочется знать: тот человек, которым ты была, – это и есть настоящая ты? Я-то с ней совсем не знаком и ничего о ней не знаю. Я иногда вижу ее в тебе, она проскальзывает – та девчонка, которой ты была, но… Может, тогда ты носила маску, а сейчас просто стала больше похожа на себя настоящую, или Грейс, которую я знаю, – это и есть маска и ты будешь носить ее до тех пор, пока тебе не будет опять комфортно в своей шкуре?