Я наклонился и поцеловал воспаленную кожу на ее голени.

– Ты совершенство.

Тогда все и началось.

Никакой неземной романтики я не ощущал. Не было музыки, и свечи не горели. Все оказалось совсем не так, как в романтических комедиях, где показывают кусочки голых тел и руки, вцепившиеся в белоснежные накрахмаленные простыни. Было даже не так, как в порно. Мы потели сильнее, чем в кино, и вели себя тише, и более страстно, и более неуклюже. Только я, она и никакого пространства между нами.

Я все утро гуглил «как заниматься сексом», но сейчас мне эти знания не пригодились. Я забыл обо всем, что прочел на сайте спросикрутогопарня.ком, и делал то, что казалось правильным.

А потом все вдруг кончилось. Я официально перестал быть девственником. Не было ни громких стонов, ничего такого, но, наверное, я все-таки не слишком облажался, потому что она сказала: «Это было в тысячу раз лучше, чем я ожидала». И я не знал, то ли мне радоваться, потому что получилось неплохо, то ли обижаться из-за того, что она ожидала худшего. Грейс опустила голову мне на плечо, я поцеловал ее в лоб, и так мы и лежали, голые, в темноте, не разговаривали и не могли уснуть.

Наконец, решив, что я заснул, Грейс Таун заплакала. Я чувствовал, как она дрожит, пытаясь сдержать всхлипы, и ощущал теплые слезы на коже – они падали мне на грудь. Она всхлипнула всего раз, потом вытерла глаза, ее дыхание успокоилось, и она прошептала: «Я скучаю по тебе». А потом постепенно уснула.

Я не спал еще примерно с час, смотрел в потолок, пока ее слезы высыхали на моей груди, и пытался понять: меня тошнит потому, что я пьян, или потому, что девчонка, только что ставшая моей первой девушкой, возможно, все это время думала о своем мертвом парне.

19

КОГДА Я ПРОСНУЛСЯ, Грейс уже встала и успела облачиться в несколько слоев одежды Дома. Лишь один вечер побыла бабочкой и теперь вот вернулась в кокон. Я притворился, что сплю, а сам смотрел, как она кладет костюм вампирши в пакет и бросает его в мусорную корзину у стола. Она ушла, не попрощавшись.

Вечером я написал ей:

ГЕНРИ:

Привет, Таун. Я тут решил сходить на новый пиксаровский мультик 6+. Немного мультяшного насилия, грубого юмора – все, как я люблю. Ты в деле?

Я отправил сообщение в 7.58. Грейс сразу его прочла, начала писать ответ, стерла написанное. Прошло десять минут, потом еще десять – ни ответа, ни привета. Значило ли это, что мне нельзя приглашать ее на свидания, хотя мы переспали? Или я преступил какую-то невидимую грань в наших отношениях? Или еще что-нибудь?

Я поужинал. Проверил сообщения. Ничего.

Она передумала со мной встречаться, передумала встречаться, передумала встречаться.

Принял душ. Проверил сообщения. Ничего.

Передумала, передумала, передумала.

Попытался сделать математику. Проверил сообщения. Ноль.

О боже, боже, боже, боже, боже, неужели она передумала?

Я лег спать с ощущением, что у меня в груди раскрылся черный зонтик. Легкие повисли где-то в горле, а под ними зияла дыра, где прежде были внутренности. Наконец в 23.59, когда я уже засыпал, Грейс прислала ответ.

ГРЕЙС:

Пиксар? Конечно, в деле. Заметано. Спокойной ночи.

Безумный прилив эндорфинов, который я ощутил, когда мой телефон завибрировал и ее имя появилось на экране, меня даже испугал. Я никогда раньше не замечал за собой зависимостей, но сейчас понял, что так, наверное, чувствует себя наркоман, остро нуждающийся в дозе.

– Эдвард Каллен, сукин ты сын, – пробормотал я, выключил телефон и уставился в потолок. – Зря я судил тебя так строго.


В понедельник после школы мы с Грейс прошли мимо ее дома и сели в автобус, идущий в город. В парке проходил осенний пивной и гастрономический фестиваль. У меня накопилась куча заданий и сочинений, да и газете не мешало бы уделить внимание. Но Грейс была счастлива, даже причесалась, а я хватался за любую возможность побыть со счастливой Грейс.

В парке между деревьев разбили маленькие белые шатры, и в каждый можно было зайти и попробовать разные виды пива и еды. Это был рай для хипстеров: столы из деревянных ящиков, антикварные чайники, развешанные на деревьях на джутовых веревках, мастер-классы «укрась свой хулахуп». Здесь были даже «Месть пластикового степлера», которым каким-то образом удалось прорваться на фестиваль, и парк оглашался их заунывной акустической музыкой (увы, в песнях не было ни слова о мстящих степлерах).

– Что возьмем, Таун? – спросил я, но меня заглушил чей-то крик.

– Грейс! – раздался незнакомый мужской голос.

Мы обернулись и увидели того, кому он принадлежал, – высокого, довольно привлекательного блондина с компанией таких же рослых и симпатичных друзей.

– Линдон! – воскликнула Грейс и бросилась к нему сквозь толпу.

Он подхватил ее на руки вместе с тростью, а я проследовал за ней, сунув руки в карманы и думая, какое противное это имя – Линдон – и все, кого так зовут.

Я стоял рядом с Грейс минут пять, пока она болтала с Линдоном и он наконец меня не заметил, а Грейс не вспомнила о моем существовании.

– Ох, Генри, прости! Это Генри. Мы вместе работаем в школьной газете. Генри, это Линдон, мой кузен.

Я пожал ему руку, решив, что не такое уж это противное имя – Линдон. Монстр, скребущийся у меня в груди с тех пор, как он ее окликнул, уполз обратно в клетку.

Ого, подумал я, оглядев его повнимательнее и заметив, что они действительно похожи, никак и правда родственники. Неужели я ревнивый? Наверное, трудно понять, ревнивый ты или нет, пока не испытаешь это чувство. Как невозможно понять, смелый ты или нет, пока не случится что-то ужасное и не вынудит тебя действовать. Я всегда считал себя бесстрашным, спокойным, собранным, как Чесли Салленбергер[21]. Думал, я из тех, кто держится до последнего, идет на дно вместе с судном и так далее. Но теперь я засомневался.

Я вспомнил Тайлера Дердена и его слова: «Как можно утверждать, что хорошо себя знаешь, пока не побывал в драке?». Как можно утверждать, что хорошо себя знаешь, если тебе никогда никто не нравился? Я никогда не чувствовал себя таким растерянным. Чье это тело? Чей мозг в моей голове? Как я могу быть мной, жить в своем теле и не иметь представления о том, какой я на самом деле?

Мы с Грейс пришли на фестиваль попробовать разной еды, но Линдону и его друзьям было больше двадцати одного года, и они купили нам сидра и глинтвейна на наши деньги. Потом мы вместе сели под деревом. Парк, освещенный сотнями гирлянд, постепенно стал расплываться перед глазами: алкоголь ударил в голову. Мы накупили еды в разных палатках и перепробовали все по очереди: кисло-острый суп из шатра с тайской кухней, неизвестное мясо в медовой глазури из китайского шатра с красными фонариками, прозрачные рисовые блинчики в густом сладком соусе от вьетнамцев.

В девять вечера папа прислал сообщение, что он здесь. К тому моменту я объелся, мои веки отяжелели.

Мы лежали на траве, и я сел, взглянул на мерцающие гирлянды над головой и посмотрел на Грейс. В золотистом свете она была необыкновенно красива. Я чувствовал, что Линдон смотрит на нас, поэтому попрощался как можно более нейтрально, хотя обычно на прощание мы целовались. Я даже назвал ее «дружище».

– Мне пора на боковую, дружище. До завтра, – сказал я, простился с остальными и побрел в толпу, сунув руки в карманы.

Я оглянулся всего раз. Грейс глядела мне вслед. Я думал, она отвернется, но она продолжала смотреть, и я не знал, что это значит. Ее кузен сидел рядом, а мы договорились, что никто не должен знать о наших отношениях (хотя я не был уверен, можно ли назвать это отношениями). Я боялся, что, если вернусь и поцелую ее, чего мне очень хотелось, это будет неправильно и она разозлится. Поэтому я отвернулся, пошел дальше и растворился в толпе, не сомневаясь, что, будь на моем месте Чесли Салленбергер, он бы подбежал к ней, закружил и поцеловал. А я – жалкий, ревнивый трус.

По пути домой в машине папа рассказывал, как прошел его день, а я пытался не выдать, что пьян. И тут зажужжал телефон.

ГРЕЙС:

Попрощались не очень.

Не передумал идти в кино?


ГЕНРИ:

Я не знал, можно ли целовать тебя перед кузеном, запаниковал и сбежал. Думал, вдруг нам все еще нельзя светиться. Так что прости. Кино в силе. В четверг, в 19.30. Кинотеатр рядом с моим домом. После школы можем зайти ко мне, поужинать, потом пойти.


ГРЕЙС:

Отлично. А я и сама не знаю, что у нас и как.


ГЕНРИ:

Мы безнадежны, что я, что ты. Как только Хинку пришло в голову поручить нам ответственные должности?

Во вторник я проснулся оттого, что Грейс позвонила в шесть утра.

– Что случилось? Ты в порядке? – Я вскочил, стоило лишь увидеть ее имя на экране.

И это был знак, я должен был понять, как сильно за нее волнуюсь, ведь я понимал, что она в депрессии и у нее нет тормозов. В моей голове постоянно звучал голос, опасающийся, что горе возьмет над ней верх. Не то чтобы я боялся, что она причинит себе вред, нет. Скорее, мне казалось, что она может взять и исчезнуть нарочно, а ее атомы просто разлетятся по ветру.

– Да расслабься ты. Просто не спится. У тебя сегодня что-то важное в школе есть?

Вообще-то, мне надо было сдать сочинение по английскому (которое я так и не дописал, будь проклята моя жизнь), предстояло собрание в редакции с Хинком, да и Хотчкисс уже неделю интересовался, как там мое задание. Но все это казалось менее важным, чем возможность провести время с Грейс, поэтому я соврал и ответил «нет».

– Хорошо. Я перед твоим домом. Выходи, будет приключение.

– Ты здесь?

В окно подвала постучали. Грейс сидела на корточках по ту сторону грязного стекла. Она выглядела уставшей, и одежда на ней была та же, что и вчера.