Так что дело за тобой: просто реши, чего хочешь. Это не так уж просто, понимаю, но нельзя же вечно сомневаться.

До встречи,Хенрик

Я перечитал письмо раз десять, сложил его, убрал в конверт и написал ее имя. Потом убрал письмо и машинку в темный ящик стола, сел и стал ждать ее ответа. Но она не отвечала, хотя я видел, что сообщение прочитано. Тогда я отправил еще одно.

ГЕНРИ:

Открыл браузер на айфоне, и выскочила статья про Мэтью Бродерика. Хорошо, что я не в общественном месте.


ГРЕЙС:

Не стоит стыдиться Мэтью Бродерика. Что за письмо? Непохоже на сочинение по английскому.


ГЕНРИ:

Учти, в данный момент я серьезно изучаю влияние капиталистического строя на постмодернистскую феминистскую литературу.


А письмо о нас и всяком таком. И оно напечатано на бумаге со съемок «Великого Гэтсби». Такой вот я эстет.


ГРЕЙС:

О нас и всяком таком, о-о-о… Интригующе.


Про эстета промолчу.


ГЕНРИ:

«Великий Гэтсби», Таун. Ты получишь письмо, написанное на бумаге, рядом с которой стоял сам Лео ДиКаприо! На ней наверняка сохранилась его ДНК. ДНК САМОГО ДИКАПРИО, трепещи!


ГРЕЙС:

Откуда у тебя эта бумага? Я думала, ты прикалываешься. К тому же это не делает тебя эстетом. Просто бумага крутая, и все.


ГЕНРИ:

Не прикалываюсь, это реально бумага из «Великого Гэтсби». Знакомый приятеля Маза провел его на склад с декорациями и сказал, что после окончания съемок можно брать, что захочешь. Я просил его забрать машину, но, увы, моей мечте не суждено было осуществиться. И да, если у тебя эстетская бумага, ты автоматически считаешься эстетом. Хотя бы на 85 % процентов.


ГРЕЙС:

О-ла-ла, Пейдж. Я, простая смертная, трепещу перед тобой и твоей выпендрежной бумагой. Я недостойна вас обоих.


ГЕНРИ:

Не волнуйся, знакомство со мной делает тебя эстетом минимум на 15 %. А прикоснувшись к бумаге, заработаешь еще пару процентов.


ГРЕЙС:

Круто. Ладно. Дашь почитать завтра после школы.

– Мистер Пейдж, – окликнул меня Хинк на следующий день после урока английского. Я, как обычно, сидел в первом ряду, между Ла и девчонкой по имени Макензи, которая как-то спросила меня, как пишется «свитер» – с одной или двумя «т». – Задержитесь на пару слов.

– Конечно.

Все пошли обедать, а я остался сидеть, гадая, за что Хинк устроит мне разнос: а) за несделанное задание; б) за то, что весь урок пялился на его перхоть и представлял, что это морские обезьянки в аквариуме с дегтем; в) и то, и другое.

Когда класс опустел, Хинк вышел из-за стола, сел на него, положил ногу на ногу и опустил ладони на колени. Вероятно, в странном мире Алистера Хинка эта поза считалась угрожающей.

– Не хотите объяснить, что случилось с вашим сочинением?

– Сочинением?

– Да, с сочинением, которое вы должны были сдать неделю назад и не сдали.

– А.

Черт, он имеет в виду это сочинение, которому я предпочел поездку в национальный парк с почти смертельным исходом и написание грандиозного любовного письма.

– Что с тобой происходит, Генри? Пропускаешь редакционные собрания, не прочел ни одной книги по программе на этой неделе, не делаешь домашнюю работу, а теперь вот это. Я поговорил с миссис Биди, сеньором Санчесом и другими твоими учителями. Они тоже обеспокоены. Мистер Хотчкисс сказал, что на его уроках ты часто рассеян.

Блин, Хотчкисс, ну и козел.

– И что в этом странного?

– Я знаю, что у нас к тебе особые требования. И, возможно, мы ждем от тебя большего, чем от других учеников. Если это слишком или ты чувствуешь большую ответственность и не можешь справиться, так и скажи. Я найду способ тебе помочь.

– Да все в порядке, правда. Все путем.

– Вчера ко мне зашла мисс Лианг и прозрачно намекнула, что газета может пострадать из-за ваших с мисс Таун болезнетворных отношений.

Блин, значит, она сдержала обещание.

– Сомневаюсь, что Лола способна на прозрачные намеки.

– М-да, если процитировать ее слово в слово, она сказала: «Эти головотяпы губят газету своей преступной беспечностью!». Но я решил сгладить. На самом деле она так часто повторяла «головотяпы», что после ее ухода я даже погуглил это слово, чтобы узнать его значение. («Головотяпы, мистер Хинк, настоящие головотяпы! Эти головотяпы все пустят коту под хвост!»)

– Пожалуйста, хватит повторять «головотяпы».

– Вы с Грейс пропустили или перенесли все назначенные собрания, на которых я планировал обсудить текущие дела в газете. У вас нет темы, недостаточно материала, Лола может не успеть вовремя закончить верстку. Я начинаю волноваться.

– Обещаю, я все исправлю.

– Хорошо. Потому что если к концу месяца вы не решите эту проблему, мне придется найти другого редактора.

– Но я… я два года ночами не спал ради этого места.

– Вот именно. Но это не значит, что теперь можно расслабиться. Иди и подумай о своем отношении. И очень прошу, постарайся не злить Хотчкисса, ладно?


– Иуда, – зашипел я на Лолу, войдя в редакцию после уроков. Она лежала на злосчастном диване и читала толковый словарь.

– А ты типа Иисус? – ответила она. – Губа не дура.

– Поверить не могу, что ты пошла к Хинку. И ты знала, что на прошлой неделе надо было сдавать сочинение? У меня вообще из головы вылетело.

– Я же предупреждала, что сдам тебя, если не соберешься. – Лола встала, подошла и схватила меня за плечи. – Я знаю, что ты теперь у нас капитан тонущего корабля и намерен пойти вместе с ним на дно. Это, блин, просто восхитительно, но, когда эта детка всплывет вверх брюхом, я хочу быть в спасательной шлюпке.

– А кто Грейс в твоей метафоре?

– Те чуваки на «Титанике», что утонули, играя на скрипке.

– Удивительно точное сравнение.

Ла швырнула в меня словарем.

– Выбери тему. Просто закрой глаза, открой на любой странице и ткни в любую строчку. Завтра у меня день рождения, и мне не нужно никаких подарков. Одно. Слово. Блин.

Вошла Грейс и встала, переводя взгляд с меня на Лолу, которая пихала мне словарь.

– Чем это вы заняты? – бросила она, положила рюкзак и облокотилась о трость.

– Лола силой принуждает меня выбрать тему. – Я взял словарь, зажмурился и сделал, как она сказала. – «Провал, – прочел я. – Существительное. Первое значение: полная неудача. Второе значение: перерыв в восприятии окружающего; потеря памяти, сознания». Как уместно, однако.

– Не знаю, нарочно ты это сделал или нет, но тема хорошая, так что давайте возьмем ее. Ты, – Лола отпустила меня и вцепилась в Грейс. – Жизнь – дерьмо, и тебе очень не повезло, но нельзя идти на дно вместе с «Титаником». Садись в шлюпку. Возьми себя в руки —или чао.

Она по очереди ткнула в нас пальцем – «я слежу за вами» – взяла рюкзак и вышла, бормоча что-то, очень похожее на головотяпы.

– Ты что-нибудь понял? – спросила Грейс. – Что это было про шлюпки?

– Хинк обозлился, что мы забили на газету.

– А мы забили?

– Черт, Грейс, один я не справлюсь. Ты же помощник редактора, так почему не помогаешь редактировать?

– А что редактировать? Мы сделали все, что могли, без основной темы дальше нельзя. Может, правда выберем «провал»?

– Такая самоирония мне не по зубам.

Она, кажется, обиделась, и мне захотелось поцеловать ее, чтобы утешить (а может, утешить самого себя). Но я боялся, что, если попробую, она отдернется. Не хотелось весь день из-за этого расстраиваться, поэтому я не стал даже пробовать.

– Я пойду, – пробормотала она. – Дела есть.

– Погоди, – сказал я и бросился к рюкзаку, где лежало письмо.

Я вложил его в экземпляр «Черинг-Кросс-Роуд, 84». Я не забыл. Я помнил о нем каждую секунду. Оно висело надо мной маленьким грозовым облачком. Весь день я ждал подходящего момента, внезапного прилива смелости.

– Ах да, письмо. – Она взяла конверт, свернула его пополам и убрала в рюкзак.

И тогда я понял. Понял, что этот момент будет или последним, или первым, только после него мы выйдем уже в другом качестве. Начало или конец. Никаких больше промежуточных вариантов. Я обещал, что не заставлю ее выбирать, но сейчас делал именно это, потому что больше не мог терпеть. Она любила его; все еще любит. Я ни капли не сомневался.

– Можешь прочитать сейчас? – спросил я.

– Ты хочешь, чтобы я прочла его в твоем присутствии?

– Э-э-э… да.

– А нельзя просто сказать, что там? Ты же помнишь, что написал. Я не хочу читать отредактированный чистовик. Не нужны мне красивые слова. Хочу, чтобы ты сказал, как есть. Хочу услышать тебя настоящего.

– Могу прочитать, если хочешь.

– Я не то имела в виду.

– А можно я хотя бы перечитаю? Вспомню, что там?

– Ты не помнишь, что чувствуешь?

– Конечно, помню. Просто не знаю, как это выразить.

– А ты попробуй.

– Ты… ты особенная.

Грейс вздохнула:

– Я прекрасна и уникальна? Я твоя половинка?

– Нет! Там написано… Слушай, там все написано, ясно? Все, что тебе нужно знать. Просто прочитай.

Но Грейс не прочитала.

– Увидимся на дне рождения Лолы, – сказала она, толкнула дверь и ушла.

У меня вдруг возникло странное и неприятное чувство, что это конец. Я пытался вспомнить наш последний поцелуй – мы целовались всего несколько часов назад, – но не смог припомнить ничего конкретного. Это расстроило меня, ведь тот поцелуй вполне мог оказаться последним.

Я вышел в коридор и стал смотреть, как она ковыляет прочь по линолеуму, останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы не перегружать больную ногу.

Наверное, вчера после меня она отправилась на стадион в Ист-Ривер и бегала, пока нога опять не заболела. Может, для нее это было чем-то вроде самоистязания. А может, не давая ноге выздороветь, она чувствовала, что контролирует ситуацию. Может, травма была единственным, что теперь связывало ее с аварией, а значит, и с Домом, и она не была готова с ней расстаться.