Она носила его одежду, пользовалась его дезодорантом и каждую ночь спала на его мятых простынях. Кем бы она ни была раньше – кем бы ни была та сияющая, красивая девушка с фото ее профиля на «Фейсбуке», – ее больше не было. Остался только Дом в ее похищенном теле.

«О человеке многое можно сказать по его комнате», – как-то раз заметила она. Побывав в этой комнате, я мог сказать одно: никакой Грейс Таун не было.

– Значит, теперь ты знаешь, – тихо проговорила она.

Все еще сжимая в руках мятую футболку Дома, я обернулся и увидел ее в проходе. Глядя на нее в тот момент, я ясно видел, что она больше не принадлежит этому миру. Кожа ее была прозрачной, как папиросная бумага, а пепельные нити волос, резко обрубленные над плечами, казались мертвыми. Под глазами у нее были даже не синяки, а почти кровоподтеки, как будто слезы разъели кожу до крови. Она была потерянной душой, привидением, застрявшим меж двух миров, живым воплощением призрачного дыма.

Мне захотелось к ней прикоснуться. Я не мог вспомнить, была ли она когда-нибудь теплой на ощупь или всегда состояла из материала более эфемерного, чем кожа.

– Грейс, прости. Зря я…

– Я переехала сюда за месяц до аварии, – она забрала у меня футболку, сложила ее и вернула на место. Разгладила руками ткань и прислонилась к полке лбом, закрыв глаза. – Сойеры уже несколько лет пытались убедить меня переехать. Наконец я собралась с духом и убежала из дома. Это был и худший, и лучший день в моей жизни.

– Это ужасно. Грейс… Я не… я не знаю, что сказать. Не знаю, как тебе помочь.

Грейс взглянула на меня.

– Я не сломанная чашка, Генри. Не экспонат твоей коллекции. Меня не надо чинить.

– Знаю. Я не об этом. Но… по комнате можно многое узнать о человеке, правда?

На самом деле все было гораздо серьезнее, и она никогда бы мне в этом не призналась. Грейс не только потеряла его в физическом обличье – она потеряла надежду на лучшую жизнь. И не только его труп будет преследовать нас вечно, но и призрак их совместного будущего, которое могло бы быть. Он все о ней знал – плохое и хорошее – а я получал информацию лишь урывками. Когда он умер, его потенциальная энергия растворилась во вселенной, и теперь она за нее цеплялась.

– Так какая же у тебя комната?

– Ты это хочешь знать? Нет у меня комнаты, ясно? До того, как я переехала сюда, у меня была койка в подвале у отчима.

– Мне иногда кажется, что ты не существуешь.

– Убирайся.

– Ты все от меня скрываешь. Ничего мне не рассказываешь.

– Убирайся! Вон отсюда!

Тут в дверях возник Мартин Сойер. Он взглянул на меня, на Грейс, снова на меня и проговорил:

– Генри.

– Я ухожу, – ответил я.

И пошел прочь по коридору, увешанному его фотографиями, которые каждое утро и вечер улыбались ей со стен. Я был обижен, разозлен, а еще ревновал – глупо, конечно, но я ревновал, и это была такая тупость, ведь сейчас черви наверняка ели его глаза, а может, глаза уже доели и перешли к мозгам, сердцу, яичкам, а разве это завидная судьба? Он не мог больше ее любить, но она все равно принадлежала ему, и это было так несправедливо.

Я сидел снаружи у водостока, и тут у меня зазвонил телефон. Мюррей. Я утер слезу и ответил.

– Я не забыл, просто опазды…

– Алло, Генри. Привет. Это Мэдди.

– Кто?

– Мэдисон Карлсон. Из школы.

– О. А почему звонишь с телефона Мюррея?

– Мне кажется, я его убила.

– Я сейчас не могу говорить. Опаздываю к Лоле на день рождения.

– Нет, правда, он лежит на траве лицом вниз и не шевелится уже минут двадцать. А Лола ушла.

– Что ты с ним сделала?

– Ну, он спросил, слышала ли я что-нибудь про Зиту, и я ответила, что у нее новый парень. Он упал на колени, лег на траву и сказал, что больше не встанет. Генри, я боюсь, что он умер. Мне труп ни к чему.

– О господи. Пришли ваши координаты. Я приеду и заберу его.

– Мы на футбольном поле. Все ушли. Приезжай немедленно.

Немедленно я не приехал. Я повесил трубку и медленно поплелся от дома Грейс к школе, надеясь, что Мюррей опомнится к моменту моего прихода и я смогу пойти домой и там спокойно умереть. По дороге я написал Ла и сообщил, что, возможно, не приду, так как Мюррей покалечился, готовясь к вечеринке.

Я с трудом отыскал Мюррея и Мэдисон на поле, потому что уже стемнело, а Мэдисон тоже лежала, используя поясницу Мюррея как подушку.

– Решила расположиться поудобнее, пока тебя ждала, – сказала она.

– У Шугар Ганди правда новый парень?

– Если ты о Зите, а) да и б) это ужасное расистское прозвище.

– Насколько все плохо?

– Смотри. – Мэдисон встала и начала пинать Мюррея ногами.

Тот не отреагировал.

– Бог мой, женщина, прекрати. Лежачего не бьют.

Я потыкал его в шею, проверил, теплый ли он еще. Оказалось, теплый.

– Маз, дружище, – позвал я.

Он не ответил, и тогда я велел Мэдисон схватить его за ноги, а сам взял его за плечи, и мы его перевернули. Глаза его были открыты, и он смотрел в ночное небо не мигая. Я стиснул ему щеки, и губы выпятились, как у рыбки.

– Как дела, чувак? – спросил я.

– О, Генри, привет. А я тебя не заметил, – ответил он, не глядя на меня, все еще со стиснутыми щеками.

– Сесть не хочешь?

– О нет, я буду лежать здесь, пока не разложусь и мои внутренности не сожрут грифы.

– Вряд ли завхоз это допустит.

– Тогда затащи меня под большую трибуну. И похорони рядом с Рики Мартином Кнуппсом.

– Он что, бредит? – спросила Мэдисон. – Мюррей, что ты принял?

– Нет, мы правда похоронили рыбку под трибунами, – объяснил я. – Долгая история.

– Ах, вы не только расисты, но и убийцы рыб. Чудесно.

Тут кто-то окликнул меня по имени, и я увидел, что к нам бежит маленькая темная фигурка. Лола приземлилась на траву рядом с Мюрреем, подняла его голову, повернула влево и вправо, поискала в волосах следы ушибов.

– Что случилось? У тебя сотрясение? Вызвать скорую? – в панике тараторила она.

– Только если врач умеет лечить разбитые сердца, – вздохнул Маз.

Лола взглянула на нас с Мэдисон и нахмурилась.

– Зита Гангули, – пояснила Мэдисон. – У нее новый парень.

– И он даже не индус! – завыл Мюррей. – Его зовут Тейлор Мессенджер! Ее родителям плевать, что она встречается не с индусом!

Лола прищурилась и просверлила меня взглядом.

– Ты написал, что он покалечился, – сказала она.

– Возможно, покалечился, – ответил я и показал на несчастного Мюррея, мешком валявшегося на траве. – Разбитое сердце – тоже травма.

– Парочка идиотов. – Лола встала и отвесила Мюррею подзатыльник. – Меня тошнит от ваших взбесившихся гормонов. Ты, – она ткнула меня пальцем в грудь, – соберись уже. Отныне будешь сдавать сочинения вовремя. И перестанешь сохнуть по девчонке, которая никогда не просила в нее влюбляться.

Я молча кивнул.

– А ты, – она повернулась к Мюррею с еще более решительным видом, – прошло уже несколько месяцев! На тебя смотреть жалко. Оставь ее в покое. Не позорься.

Мюррей заплакал, а потом его вырвало на колени.

– А теперь можем мы уже пойти на вечеринку? – спросила Мэдисон.

– Ну уж нет! Для вас – никаких вечеринок! А ну вставай немедленно, Мюррей Финч, – или клянусь, я за себя не отвечаю.

Рыдающий и заляпанный рвотой, которая сильно пахла текилой, Маз кое-как поднялся. Ла убрала ему волосы с глаз, и сделала это даже ласково.

– Пойдем в «Бургер Кинг», протрезвеем, а потом поедем к Генри и займемся наконец чем-нибудь полезным.

Через час, съев два бургер-обеда, я сидел под лосиной головой в своем подвале и вертел в руках остывшее луковое колечко. На коленях у меня лежал словарь, Лола искала идеи с помощью генератора случайных слов на аймаке, а Мюррей просматривал словарь городского сленга на телефоне. Мэдисон Карлсон без возражений проследовала с нами ко мне домой (скорее всего, опасаясь гнева Лолы в случае побега) и теперь спала в моей кровати. Вот уж не думал, что увижу в своей кровати эту нимфу. Я старался не замечать, как ее черные джинсы облегают бедра, как разметаны волосы по моей подушке и как она пахнет ванилью и специями… – полная противоположность Грейс Таун.

– Генератор предлагает… маскарад, – сказала Лола.

Она решила, что лучшее занятие для субботнего вечера – попытаться спасти газету, хотя в тот момент я уже понимал, что это невозможно, потому что за остававшееся время мы просто не успели бы придумать ничего приличного.

– А что, это могло бы сработать. Статьи о том, что все мы в школе носим маски и тому подобное психологическое дерьмо.

– Нет, смотрите, у меня тут кое-что получше, – прервал Маз. – «Видовая дисфория». Это когда тебе кажется, что ты на самом деле представитель другого вида. Вот какую тему вам надо взять! Теперь я наконец понимаю, почему мне всегда хотелось стать драконом. Вы только представьте, какие бомбы можно написать: «Пятьдесят оттенков Смауга», «Волшебный дракон Пушок дает первое интервью после реабилитации», «Фалькор – дракон, приносящий удачу: счастливый конец».

– Не смей стебаться над трансвидами, – сказала Лола.

– Не волнуйся, я ни разу не драконофоб.

Потом Мюррей снова заплакал, и мы прекратили попытки реанимировать газету, которую я, вероятно, уничтожил собственноручно своей беспечностью, и направили все силы на надувание матраса. Надув его наполовину, мы улеглись на него втроем и уснули, свернувшись калачиками.

– Прости, что испортили тебе день рождения, Ла, – прошептал я, но она прижала палец к моим губам и покачала головой.

И хотя от любви к несуществующей девушке у меня ныли кости и болели мягкие ткани легких, я подумал: а ведь могло быть и хуже.

22

Я СМУТНО ПОМНЮ следующие две недели. Кажется, я доделывал домашние задания и пропускал редакционные собрания с Хинком, менялась погода, и меня неотступно преследовало чувство, что чего-то не хватает. Оранжевых листьев, например: моя лента на «Фейсбуке» из тыквенно-солнечной превратилась в сплошные мемы «зима близко».