Мы с Ла вернулись на ярмарку. Встретили двоюродного брата Грейс, и тот купил нам выпить. А потом Грейс снова нашла меня и опять флиртовала, болтала, смеялась, как всегда бывало с ней в подпитии. Она висла на мне, гладила меня по волосам. И я позволял ей. Как полный идиот, я сидел, позволял ей все это делать, разрешал людям – всем ее друзьям – смотреть на нас и чувствовал, как у меня сжимается сердце, когда она говорила со мной ласково. Она говорила такие прекрасные слова, и я подумал: может быть, мы все-таки будем вместе? Потому что люди не ведут себя так, если ничего не чувствуют. Не приглашают на свой праздник и не признаются в чувствах, если на самом деле им плевать.

– Ты должен уйти в отрыв, Генри, – вдруг сказала она. Она сидела у меня на коленях, прижималась губами к моему виску. – Тебе надо переспать с кучей девчонок, чтобы я смогла тебя возненавидеть. Мне было бы намного проще, если бы я просто тебя ненавидела.

– О чем ты?

– Боже, как это неправильно. Как все это неправильно! – У нее путался язык, она наклонилась. Она была пьяна, сильно пьяна. Я видел ее пьяной, но не настолько. – Мне надо в туалет.

– Ладно.

Она слезла с моих колен и заковыляла в туалет.

Я думал, ее вырвет, она посидит там, поплачет. Стоит ли идти за ней? Я не знал, что делать, и решил не идти. Сидел за столиком минут двадцать, ел хот-дог, а потом пошел и разыскал ее подругу – кажется, ее звали Пайпер, – попросил ее зайти в туалет и проверить, жива ли еще Грейс (она оказалась жива).

Через десять минут Пайпер вышла и нашла меня в толпе. Мы с Лолой выуживали резиновых утят из надувного бассейна.

– Можешь отвезти ее домой? – спросила она. – Она говорит, что выйдет, только если ты отвезешь ее домой.

– Слушай… мне кажется, идея не очень.

– Она говорит, что ты ей небезразличен, Генри.

«Я в курсе, – хотелось ответить мне, – последние два часа я только об этом и слышал».

– Ладно, пусть выходит. Я прослежу, чтобы она добралась до дома.

Мы с Ла стояли у выхода с ярмарки и ждали, пока Пайпер уговорит Грейс выйти. Она вышла через десять минут: тушь размазалась, глаза и губы опухли от слез. Я стоял, сложив руки на груди, и смотрел, как Пайпер усадила ее на траву и пошла к лотку с сахарной ватой купить воды. Как же нечестно, что некоторые могут быть настолько прекрасными, даже когда пьяны в стельку.

– Генри Пейдж, – слабым голосом проговорила Грейс, когда Пайпер наконец заставила ее встать и подойти, – отвези меня домой.

– Пошли отсюда, – сказала Лола и закинула руку Грейс себе на шею.

А я не хотел вести ее к себе домой. Не хотел, чтобы она шла ко мне, раздевалась и лежала голой на моей кровати. Это было несправедливо. Нечестно, что я доставался ей так легко каждый раз, когда ей того хотелось.

Пошел дождь, и Грейс немного пришла в себя. Она сбросила руку Лолы и пошла нетвердыми зигзагами. Капли дождя стекали с ее волос и пальто. Она была без трости – бросила ее где-то на ярмарке, – но казалось, без нее она шла даже быстрее. Будто на самом деле трость была ей не нужна и она носила ее по привычке – по той же причине, что не избавилась от одежды Дома.

– А я ведь была балериной, – вдруг произнесла она и вытянула руки над головой. – Раньше я умела танцевать. Кажется, я вам не рассказывала. Теперь я и этого не могу.

Лола взяла меня за руку, положила голову мне на плечо, и мы стали смотреть, как Грейс танцует под дождем, потому что не смотреть на это было невозможно. Ее движения завораживали. Она была как видение.

Через минуту Грейс присела в реверансе, улыбнулась. Лола захлопала в ладоши.

– Ого, а Хенрику, кажется, не понравилось, – с улыбкой произнесла Грейс. – Но я заслужила. Я очень плохо с ним обошлась.

– Я лучше верну тебе это, – сказал я и достал из бумажника свернутый листок со стихотворением «Я не люблю тебя». Он так и лежал там все эти месяцы, а стихотворение оказалось пророческим.

Грейс взяла листок, рассмеялась, обняла меня за шею.

– Мне это не нужно, Хенрик. Это же подарок. Тебе.

– Ты никогда не станешь моей девушкой, да? – спросил я.

Лола стояла рядом, но я напился, и мне было все равно. Пусть слышит.

– Господи! – Грейс отдернулась как ужаленная. – Ты вообще о чем-то другом можешь думать? Чего ты от меня хочешь?

– Я только хочу, чтобы мы были вместе.

Боже, я фактически пресмыкался перед ней.

– Но мы вместе. Вот прямо сейчас, смотри. Мы вместе.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– Зачем ты написал это дурацкое письмо? Почему мы не могли просто встречаться, как раньше? Я понимаю, что это звучит как фраза из голливудской драмы, но неужели нужно на все навешивать ярлык?

– О боже. Ты хоть понимаешь, какую чушь несешь?

Ла к тому времени уже стояла и притворялась, что в ее телефоне происходит что-то жутко интересное.

– Я? А ты? Что тебе от меня надо? Хочешь сообщить о наших отношениях всем на «Фейсбуке», чтобы твои друзья и родственники лайкнули твой пост? – Она разорвала стихотворение пополам, потом еще раз и еще раз, и обрывки разлетелись и упали на мокрый тротуар. – Ты считаешь людей тем, кем они не являются, а потом ждешь, что они будут играть придуманную тобой роль? Люди – не чистый лист, который можно заполнить своими фантазиями.

– Пойдем в «Бургер Кинг». – Лола встала между нами и взяла Грейс за талию. – Поешь. Потом пойдешь к Генри или ко мне и проспишься.

– В «Бургер Кинге» меня стошнит. – Грейс схватилась за плечо Лолы, чтобы устоять на ногах. Потом взглянула на меня, заморгала, фокусируя взгляд. Светлые волосы падали ей на лицо. – Я хотела узнать, как ты себя поведешь. Если я стану ею на один вечер. Грейс-кинцукурой, снова целой, склеенной золотыми швами. Ты никогда не смотрел на меня так, как сегодня, когда увидел в толпе. Кажется, ты влюблен в ту, которой больше нет.

Тут Грейс отпустила Лолу, и ее стошнило на тротуар. Потом она мешком рухнула на землю. Лишь минут через пять мы смогли поднять ее на ноги. Еще столько же времени пытались убедить таксиста из Uber, что она не разгромит его машину.

– Спасибо, что заботитесь обо мне и все такое, – сказала она, сев на заднее сиденье.

– Не за что, – ответил я. – Ты, главное, доберись до дома.

А потом, когда я собрался захлопнуть дверь, она произнесла: «Я люблю тебя, Дом». И когда дверь закрылась, мое сердце еще раз треснуло, и последняя ниточка, сдерживавшая меня, порвалась. Глядя, как такси выруливает на дорогу и увозит ее прочь, я не мог дышать. Мне хотелось лечь на тротуар и провалиться в бетон.

– Мне не послышалось? – спросила Лола.

Она собирала обрывки стихотворения, валявшиеся на тротуаре, и складывала их в сумочку. А я очень надеялся, что ей послышалось.

– Нет, – ответил я, сунув руки в карманы и провожая взглядом такси.

В тот момент я не совсем понимал, жив я или мертв.

– Слушай, ты, главное, не сорвись сейчас. Ты всегда знал, что, если влюбишься в нее, будет хреново. Но Грейс все равно тебя любит, понял? По-своему. Если бы ты был первым, если бы она знала тебя до него, то поняла бы: это и есть любовь. Просто то, что у них было…

– Было лучше? Сильнее?

– Когда от человека остается лишь воспоминание, он кажется идеальным. Не сможешь ты тягаться с мертвецом.

– Спасибо за честность. – Я покачал головой. – Когда она трезвая, то так холодна. Только когда выпьет, я начинаю думать, что нужен ей.

– Пьяные не скрывают чувств, так? Когда ты пьян, то забываешь о приличиях и говоришь, что думаешь.

– Например, что любишь своего бывшего, который умер?

– Брось. Ты знаешь, о чем я.

– Ага. Нельзя же так просто целоваться с кем попало и лишать их девственности, если не влюблена, правда?

– Именно. Это было бы просто непростительно. – Лола обняла меня за плечи и чмокнула в щеку. – Между прочим, когда я тебя поцеловала, я была в тебя влюблена. И до сих пор люблю. Очень.

– Спасибо, Ла. Я тоже тебя люблю.

– Супер. А теперь можно уже в «Бургер Кинг»? Очень есть хочу.


Когда мы добрались ко мне, я не стал заходить в дом, а пошел на задний двор, в сарай, где папа хранил свои столярные принадлежности. Нашел канистру с бензином. Разложил дрова на месте для костра, где мои предки развлекали гостей в зимние месяцы. Развел огонь. Вырывая страницы из книги «Мы – звездная пыль», я сжигал их по одной.

Я не хотел уничтожить книгу, вовсе нет; я просто отпустил ее атомы на свободу.


В воскресенье Лола и Джорджия пришли на обед (естественно, без приглашения и с кучей еды, украденной с моей же кухни).

– Угадай слово из пяти букв: начинается на ш, кончается на а, в середине есть буква х, – Лола вывалила награбленное на кровать.

– Шхуна?

– Шлюха, жалкое ты существо. Шлюха.

– Ла, у меня голова болит.

– Вот и хорошо. Ты заслужил боль, – она забралась под мое одеяло и переплела свои ноги с моими.

– Лола, нельзя же вот так, на виду у твоей девушки! Наш роман должен оставаться тайной, – сказал я, зажав ладонями ее лицо.

– Забирай ее, – ответила Джорджия, включив мой телик, мою приставку и развалившись на моем диване. – У нее похмелье, она ноет и уже меня достала. Слыхал про ее вчерашнего воздыхателя, Сэмюэля? Представь, он просил у Мюррея ее телефон.

– Подумаешь, новость, – отмахнулась Лола. – Мужчины постоянно падают к моим ногам. – Она развернула леденец, отдала его мне, потом развернула еще один и стала его сосать. – Слышно что-нибудь от Той-Которую-Нельзя-Называть?

– Ага. Сегодня утром ей написал.

– Генри.

– Ну да, ну да.

– И?

– Да как всегда. Сказала, что напилась, наговорила глупостей и извиняется. Я буду дураком, если еще раз попадусь на эту удочку.

– Блин. И ты совсем не злишься на нее за то, что она ни с того ни с сего стала клясться тебе в вечной любви? И за то, что облевала мои туфли?