— Поехали на шашлыки, — позвал Юрка. — Помнишь, я тебя звал, двенадцать лет назад? Так вот, лучше поздно, чем никогда.

Я — трусиха. Мне страшно. Там будет его не по годам мудрая сестрёнка с мороженым, его родители, одним словом — семья. Такая, какой у меня никогда не было. Но отказать Юрке не получилось, я влезла в свое самое большое платье, в тщетной попытке скрыть живот и поехала.

На дворе — самый конец ноября. Какой бы тёплой не была наша осень, уже облетели с деревьев листья, лужи покрываются корочкой льда, который звонко хрустит ломаясь под ногами. Какие шашлыки? У семьи Юрки другое мнение. И правда, дымом пахнет с участка, мясом. Вышла из машины, сразу услышала взрывы смеха, не громкую музыку. И плевать им, что осень, почти зима уже, что холодно.

— Может, не нужно? — спохватилась вдруг я.

— Ещё как нужно.

И буквально затащил меня за руку внутрь. Зато Куджо счастлив, влетел вперёд нас с громким лаем, ему тут нравилось. Да и мне нравилось, но… тут же его семья. А я кто? Разлучница, любовница, та, которую, словно змею пригрели за пазухой. Родная сестра жены… Я шагаю, куда деваться, если моя ладонь так крепко зажата в его, но мечтаю провалиться сквозь землю. Мне здесь не место.

— Здравствуйте! — отец у Юрки громогласен. — Сосиски пока жарим, чтобы дамы нас не сожрали, пока мясо дойдёт… Владу усаживай и иди за углем, второй мангал разожжем.

Меня и правда усадили. Всё вокруг хлопотали, слишком, слишком много людей. Женщины сновали из дома с посудой, туда я встав и направилась — вдруг помощь нужна. На кухне все вверх дном.

— Вам помочь?

— Прям уж, — обернулась Наташа. — Ты же беременная. Хотя, есть у меня для тебя работа…

В люльке, что стояла прямо на столе закопошился ребёнок. Маленький совсем, тот самый, чью пяточку я видела. Его Наташа взяла и бесцеремонно пихнула мне в руки.

— Аллочка, — представила она. — Поела, но капризничать изволит. Думаю, наваляла полный подгузник. Все наверху, в маленькой комнате, иди, тренируйся.

Подхватила стопку тарелок и ушла. Я стою, смотрю на младенца. Сколько ей уже, пару месяцев наверное точно… Воистину, быстро растут чужие дети. Мордочка куксится недовольно, сейчас расплачется, и отдать некому — все на улицу ушли. А я, вздохнув, отправилась наверх.

Подгузник и правда полон. Я никогда не занималась этим, но к удивлению, это совсем не противно. Страшнее всего — уронить ребёнка. Слава богам, голову малышка держит хорошо, даже вертит ею, все по сторонам разглядывая, но вся такая… неудобная. С божьей помощью я сумела отмыть детскую попку, затем принялась натягивать чистый подгузник.

И внезапно поняла, что малышка прекрасна вся целиком. И пушок на макушке, и крепко сжатые кулачки, и ножки, которыми она беспрерывно дрыгает. Не удержавшись я поймала одну розовую пяточку и поцеловала. Затем засунула ребёнка обратно в одежки, нечаянно перепутав и надев ползунок задом наперёд. Поняла я это уже закончив, но рисковать и переодевать ребёнка заново не рискнула — слишком уж вертлявый. Одну ножку всунешь, другую вытащит… Отдавать малышку так сразу не хотелось. Я уложила её к себе на колени и принялась разглядывать. Она — чудо.

— У тебя скоро своя такая будет, — раздался от дверей детский голос. — Зачем плачешь?

Ритка, маленькая соседка. А я и не заметила — правда плачу. Вытерла слезы, ни к чему пугать ребёнка, подозвала её к себе, приобняла.

— Я скучала, — сказала Ритка. — Собаку я назвала и девочке твоей тоже имя придумаю. Красивое, красивее, чем у собаки.

Ну, вот, и как тут не реветь? И как объяснить ребёнку, что ребёнок у меня сейчас есть, а вот пройдёт несколько недель и не будет? Разумеется, ничего я говорить не стала.

— Это мальчик, — улыбнулась я.

— Жаль. Кругом одни мальчики, и мама мальчика родила… а он только и делает, что кричит. Зато имя я ему придумала. Знаешь, какое?

— Какое?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


— Угадай!

Ритка — солнце. С ней невозможно не смеяться. А имя угадалось с десятой попытки… Ванька. Пожалуй, если бы я и правда рожала ребёнка для себя, то полностью доверилась бы вкусу этой девочки. Лежим на постели, я с одной стороны, Ритка с другой, между нами осоловело моргает малышка — засыпает. Болтаем. На улице смеются, похоже даже, танцуют, но мне хорошо и здесь.

Юрка нашёл меня, когда малышка уже совсем уснула. Идеальный ребёнок — не плакала даже, только болтала сама с собой на младенческом языке и разглядывал что-то, одно ей ведомое. Мы споро обложили спящего ребёнка подушками и спустились вниз. Я гадала, кто из них, кроме Наташи, знает, в чем дело? Их женатый сын привёл меня беременную, на семейный праздник… Я готовилась к волне презрения. Но… обошлось.

— Ешь мясо, — строго велела мать Юры. — Тебе сейчас необходимо железо. Юр, подложи ей кусочек!

Мясо было вкусным, костёр горел ярко, роняя в темноту яркие искорки. Ритка все норовила подойти и разглядеть, не будет ли светиться искорка в жухлой траве и разочаровывалась — она гасла. Старшая девочка Наташи уснула у отца на руках, я если бы кто меня на ручки взял, вырубилась бы тоже.

— У тебя замечательная семья, — искренне сказала я по дороге домой.

— Ты им тоже понравилась.

В машине темно и тепло, пахнет дымом немного, шашлыками из пластикового контейнера, который нам дали с собой. И я все же уснула в машине, — проснулась, Юрка меня на руках несёт. По лестнице, а я на минуточку, на шестом этаже живу.

— Ты чего это? — растерялась я.

— Ты спящая в лифт не влезала, говорил же, квартиру менять нужно.

И таки донёс, не поставил, хотя я ругалась, что несёт он двоих разом, а я, пусть и не поправилась особо, таки потяжелела. Я делаю вид, что сержусь, а сама щекой прижалась к его пальто, запах вдыхаю, как токсикоманка… Он так вкусно пахнет, Юра. Жаль, не мой.

Он ушёл, как я и попросила. Потом вернулся. Наверное это повернувшаяся вокруг оси на беременных гормонах черепушка, но я почувствовала, что он пришёл ещё до того, как в дверь постучал. Звонок есть, домофон, телефон, наконец, а он стучит.

— Ты чего стучишь? — шёпотом спросила я. — А если бы я не услышала?

— А вдруг ты спала? Мне не хотелось тебя будить.

А стоять перед закрытой дверью в три часа ночи ему видимо хотелось. Темно совсем, только ночник горит в прихожей еле-еле, стою в одной футболке, ежусь от холода. Отопление дали, но я все никак не согреюсь. Я знаю, что может согреть, но нельзя…

— Я просто выспаться пришёл, — развёл руками Юрка. — Честно.

В эту ночь я прогнать не смогла. Мы и правда, только спали. Ложечкой, его рука на животе, а в животе его ребенок, но не мой. Так все запутано в этом мире… Утром, точнее, ближе к обеду проснулась — в бедро упирается эрегированный член.

— Извини, — нисколько не смутился Юра. — Тут я не властен.

Так и приходил каждый вечер. Я прогоняла… почти всегда. Устоять перед соблазнов сложно, а рядом с ним так спится сладко, не смотря даже на то, что сексом заниматься мы перестали. Отчасти из-за того, что его жена, моя сестра, буквально в паре километров, отчасти потому, что живот все больше и больше.

Когда очередным вечером раздался стук в дверь, я открыла без сомнений, я привыкла — за дверью Юра. Но… Юля пришла. Юля, которую стараниями Юрки я вообще не видела, знала, что встреча неизбежна, и готова была с ней смириться, но при условии, что она будет в отдалённом будущем. Сейчас не готова совсем. Мне и стыдно, и страшно разом, так себе сочетание.

— Ты все у меня забрала, — с порога сказала она. — Всё. И мужа, и ребёнка.

— Извини, — пролепетала я. — Я… нечаянно. И я не забрала у тебя малыша, я просто не хотела, чтобы он умер…

— Я знала, что никому нельзя доверять! — крикнула Юлька. — И долбаные родственные связи ничего, слышишь — ничего не значат!

Она смотрела на мой живот… даже не знаю, как сказать. Взгляд мутный, в нем ничего не возможно прочесть и такой осязаемый, что я чувствую на себе его тяжесть. Ребёнок ерзает во мне, так активно, словно пытается сбросить его с себя, этот взгляд.

— Прости, — снова прошу я.

В ушах стучит кровь, громко, барабанной дробью. Эта дробь мешает мне услышать, что кричит Юля, я вижу только её искаженное яростью лицо, открывающийся рот. Закрываю уши руками, пытаясь привести их в чувство, и долгую минуту слышу лишь белый шум. Отнимаю руки — звуки возвращаются, только искаженные.

— Нет, ты издеваешься? — спрашивает она, видимо на мою выходку с ушами. — Я у тебя заберу его, своего ребёнка, а Юрой подавись!

Она уходит, громко хлопая дверью, я сползаю на пол. Куджо скулит, маленький, неспособный меня защитить, я треплю его колкий короткий мех, пытаясь успокоить. Живот сжимается, каменеет словно, в ушах продолжает стучать. Только бы не родить в страхе думаю я, и голова начинает болеть ещё сильнее, уже от испуга. Только бы не родить сейчас — тридцать недель только. С трудом встаю, держась за мебель дохожу до комнаты, там, на тумбочке телефон. Я звоню не в скорую даже, до этого я не додумалась. Говорю, и даже не слышу его слов.

— Приезжай, — прошу я, и своего голоса тоже не слышу, только надеюсь, что меня слышит он. — Сейчас приезжай. Мне… наверное в больницу нужно, я боюсь, Юра.

Юрка прилетел через шесть минут. Скорая — через восемь. Я боялась ходить, боялась того, что отойдут воды, словно сидя или лёжа я могу насильно удержать их в себе. Начались схватки… Я знала, что из можно остановить, если действовать быстро, но если отойдут воды, то придётся рожать… Мы успели.

Я лежала под капельницей, живот ныл но больше не был страшно каменным. На нем датчики, мы слушаем ребёнка. С ребёнком все хорошо, он наверное и испугаться не успел, маленький. Зато испугалась я. Всю долгую неделю, что я провела на сохранении я упрямо боялась вставать, самой себе напоминая Юлю, с её бешеным страхом первых дней после оплодотворения, когда она считала, что удержать эмбрионы во мне можно только лёжа.