— Я заплачу любую сумму, чтобы Вы пропустили ее в палату.

Его предложение собеседнику явно не понравилось.

— Кто Вы такой?

Мирон пожал плечами.

— Друг.

— Вот что… друг… Если вы действительно хотите помочь, то лучше увезите ее отсюда, а деньги приберегите для похорон. И для будущего ребенка, которому придется расти без отца… А в реанимацию я ее не пущу.

— Но почему нет? Если все так, как вы говорите, и Ливанов умирает, неужели она не имеет права с ним проститься?

Врач усмехнулся, однако в его смехе не было ничего веселого. Напротив, от этого звука становилось жутко.

— Вам когда-нибудь приходилось видеть пострадавшего при пожаре?

Мирон отрицательно покачал головой.

— В таком случае я поясню. Речь идет не о царапинах и ссадинах, замазанных зеленкой. Не о переломе, прикрытом гипсом. Даже не о рваной ране и пропитанных кровью повязках. То, что сейчас находится за этими дверями, не имеет ничего с общего с тем человеком, которого она, — мужчина кивнул в сторону Ольги — любила. Это черная обгоревшая плоть… Изуродованная до неузнаваемости. Не способная ни шевелиться, ни даже дышать самостоятельно… Вы всерьез полагаете, что это — подходящее зрелище для беременной женщины? Я так не думаю. И, уж поверьте, мне вполне достаточно проблем, чтобы добавлять к ним еще и ее выкидыш, которым может оказаться вполне реальным, если я уступлю вашей просьбе. Постарайтесь как-то объяснить это своей … подруге. А сейчас извините, меня ждут пациенты.

Мирон присел рядом с Ольгой, не представляя, что сказать ей. Как утешить. Ее нелепая игра с бывшим мужем заканчивалась слишком неправильно и жестоко.

— Я должна туда попасть… — прошептала она, не глядя на мужчину.

— Оль… Он пострадал … сильно. Тебя не нужно это видеть… Чтобы не повредить малышу…

Она вдруг рассмеялась, зло скривив губы.

— Я похожа на фарфоровую куклу, которая рассыплется, едва встретит неприятную для взора картинку? Ладно, доктор, он чужой человек… Но ты же знаешь меня уже не первый год! И тоже считаешь, что я испугаюсь? Сейчас, когда у меня остались может быть считанные минуты застать его живым? Может быть, ты отвезешь меня полюбоваться морскими пейзажами? Или угостишь успокоительным чаем в уютном кафе? Давай, позаботься обо мне!

Кричать она не могла, не забывая ни на мгновенье, где находится. Но даже шепот зазвенел в пронзительной тишине отделения, заставляя уже довольно далеко отошедшего доктора остановиться. Вслушаться в ее надрывные слова.

— Я все это время ненавидела его… за то, что он сделал…, что предал меня… так и не сказал, что любит. А знаешь, сколько раз сама говорила ему о своих чувствах? Знаешь, Мирон?! Один! Один раз, еще накануне свадьбы. Я специально вспоминала, думала, что этого просто не может быть… За все время, которое мы провели вместе, только единственный раз смогла подобрать слова, чтобы сказать о том, что испытываю к нему на самом деле. Мне казалось, что все и так очевидно… А ведь любила его и… все время ждала, что ОН мне об этом скажет… А он тоже ждал… И так и не дождался! И уже никогда не услышит! И не узнает, что я ношу ЕГО ребенка!

Она метнулась по коридору, догоняя врача. Вцепилась в рукав, совершенно не заботясь о том, как это может выглядеть со стороны.

— Умоляю Вас… Я подпишу любые бумаги… у меня не будет никаких претензий, если… если что-то случится… Я должна увидеть мужа. Пока он жив… Пожалуйста…

За двадцать лет работы в отделении ему приходилось встречаться со многим. Слезы, отчаянье, истерики был привычны. Особенно когда смерть находилась так близко. Но эта женщина не плакала. Не кричала. И была вполне адекватна, несмотря на сложность ситуации и беременность.

Он не любил отступать от им же установленных правил, но ее настойчивость вызывала уважение. Медленно кивнул, по-прежнему сомневаясь в правильности принимаемого решения.

— У Вас пять минут, не больше. Пойдемте, я дам Вам халат.

Глава 25

Ей сразу бросилось в глаза огромное количество датчиков и каких-то непонятных приборов, окружающих странную, напоминающую ванну, конструкцию. Ольга несколько раз обвела глазами помещение, не понимая, почему оно пустует. Даже показалось на мгновенье, что доктор направил ее не в ту палату.

Дышалось с трудом. Воздух, влажный, густой, был пропитан запахом лекарств и его чего-то, незнакомого, но резкого и неприятного. Ее внезапно замутило. И сдавливающий сердце страх усилился. Сознание рисовало разные картинки, одна ужаснее другой, но все они были слишком далеки от реальности. От того, что ей пришлось увидеть в той самой «ванне», оказавшейся на самом деле кроватью. В глубине которой находился…

Она зажала рот ладонью, пытаясь сдержать и крик, и накатившую тошноту. Застыла, не в силах отвести взгляда.

Бинты, пропитанные бурыми пятнами, покрывали большую часть тела, оставляя на виду лишь небольшие участки, закрытые каким-то черным, сморщенным материалом. Ольга медленно приблизилась к краю кровати и только тогда поняла причину раздражающего запаха. И едва успела склониться над раковиной в углу. Между бинтами проступала не ткань, как показалось ей сначала. Кожа… Точнее то, во что она превратилась под воздействием огня.

Женщину действительно пустили попрощаться. И, скорее всего, когда она придет в следующий раз, здесь уже никого не будет. Слова доктора не были преувеличением. Последняя надежда, теплящаяся в ее сердце, рассыпалась в пыль. Не было шансов. Никаких. И не нужны были познания в медицине, чтобы понять это. О последних каплях угасающей жизни напоминало только слабое жужжание приборов и тонкий зигзаг сердечного ритма, скачущий на экране монитора.

Признание запоздало. Оно еще имело значение… вчера, когда Алексей пришел к ним в офис. А теперь… Теперь эта обездвиженная фигура вряд ли могла стать для Ольги собеседником или даже простым слушателем. Лицо и голова тоже были почти полностью покрыты бинтами, лишь в некоторых местах обнажая темные, обожженные участки кожи и волос. А ведь всего лишь месяц назад в его густых, блестящих волосах запутывались ее пальцы… И, сокрушаясь от своих обид, она даже представить не могла, что окажется на реальном пожарище. Его жизни. Их судьбы.

— Лешка… — она прохрипела его имя чужим, надрывным шепотом. Не слыша собственного голоса. — Я знаю, что это невозможно, но… не умирай. Не бросай меня… снова. Не оставляй НАС!..

Упала на колени, оказавшись совсем близко к изголовью кровати. К закрытым глазам, почти скрытым под промокшими бинтами. Не смея плакать, потому что понимала, что всего лишь одна слезинка неминуемо повлечет за собой истерику, которая совершенно неуместна здесь. Сейчас.

— Лешка, я солгала… Это твой ребенок… Твой, не Мирона… Я хотела тебе отомстить, поэтому все выдумала. Прости меня… Боже, если бы я только знала… Не умирай, Лешенька… Я не хочу жить без тебя…

Как дорого она была готова заплатить за возможность вернуться назад. В прошлое. И прожить его иначе. Тот безумный день, когда не видела ничего, кроме собственной обиды. Лешка ведь мог остаться дома, с ней. И ничего бы не случилось… Почему-то теперь она была в этом уверена. И не переставала казнить себя за бесконечные ошибки. Упрямство. Вспыльчивость. Нежелание слушать.

Сейчас даже измена мужа перестала казаться чем-то непоправимым. Дурацкая заколка, встреча в магазине уже не бередили душу. Значимость этих событий словно стерлась, смешалась с другими эпизодами жизни. Боль от его предательства вдруг стала ничтожной на фоне той боли, которая читалась сейчас в каждом обороте бинта. Была несравнимой с дикой пульсацией, от которой ломило виски осознанием безысходности происходящего.

— Люблю тебя… Живи, пожалуйста… Даже без меня… Просто живи…

Чьи-то руки осторожно коснулись ее плеч. Женщина обернулась, встречаясь невидящими глазами с понимающим взглядом доктора.

— Пора, Ольга.

Не оставалось ничего другого, кроме как послушаться. Ее присутствие ничего не поменяло. Чуда не случилось. Он не ответил, вообще никак не отреагировал на произнесенное ей. Не было даже малейшего движения ресниц. И монотонный звук приборов ничуть не поменялся. НИЧЕГО.

Он не слышал. Ее слова остались пустым звуком. Уже ничего не значащим. Склонившись совсем близко, изо всех сил заставляла себя не думать о том, что душащий ее запах — это запах обгоревшей плоти, который теперь будет преследовать ее до конца жизни.

Мазнула невесомым поцелуем по плотно сомкнутым губам и дрогнула, ощутив их жар. Его кожа пылала. Но совсем не тем огнем, который еще недавно лишал рассудка от затапливающей страсти. Сейчас все полыхало смертельным пламенем, от которого не было спасения.

Мирон торопливо поднялся навстречу, ошеломленно всматриваясь в ее посеревшее лицо. Помог сесть. Приложил к застывшему рту пластиковый стаканчик с водой, почти силой заставляя сделать глоток. Она подчинилась, не произнося ни слова. Словно вообще не видела его.

— Вам нужно отдохнуть, — врач опять появился рядом, протягивая упаковку каких-то лекарств. — Возьмите. Для ребенка это безопасно, а Вам поможет немного успокоиться, — и, видя, что Ольга не реагирует на его слова, передал пачку мужчине. — Присмотрите за ней… Лучше, если она хотя бы какое-то время не будет одна. Я дам знать, когда… — он запнулся, не сумев озвучить то, что собирался, — когда будут изменения. И подойдите к старшей сестре, она передаст вам вещи Ливанова. Те, которые не пострадали от огня.

* * *

«Вещами» оказалась связка ключей. Ольга забрала их, молча расписавшись в журнале. Машинально оперлась на подставленное ей плечо Мирона. Также молча села в машину. Уткнулась взглядом в сжатые в ладони ключи, по-прежнему не реагируя ни на что окружающее. Так и просидела всю дорогу до его дома, уставившись в одну точку. И, лишь когда машина остановилась, растерянно скользнула глазами по пейзажу за окном. Повернулась к мужчине.