Он продолжает:

— Самым сложным было чувство, что я как будто сам хотел этого, потому что мое тело подыгрывало насильнику. Похоже, у Лео та же проблема. Это довольно распространено.

Я киваю.

— Безусловно. Он считает, что виноват в том, что это произошло, а потом продолжалось.

— Дело в том, что сексуальные насильники — искусные манипуляторы, они умеют вызвать у жертвы чувство вины. Тогда менее вероятно, что о насилии кому-нибудь расскажут. А тут в довершение всего насильник не просто женщина, а его приемная мать.

Он строит гримасу, но продолжает:

— Если бы он поговорил со специалистом, он бы знал, что асоциальное поведение и беспорядочный секс на самом деле очень характерны для людей, которые испытали нечто подобное. Не знаю, что бы я делал, если бы не ходил на консультации.

Я поднимаю глаза и беру Лэндона за руку.

— Спасибо, что рассказал мне свою историю. Все-таки ты обалденный, Лэн.

Он улыбается.

— Я знаю, что у тебя целая куча чувств к твоему парню, хороших и плохих, и понимаю, что тебе трудно решить, простить ли его за то, что он причинил тебе боль. Но он тоже выжил, как и я, и заслуживает большой похвалы за то, что вышел с другой стороны. Не каждому это удается.

Я сжимаю его руку:

— Я давно говорила, что люблю тебя?

Он улыбается и подмигивает мне.

— Ничего страшного. Я обаятельный.

* * *

В следующие пару дней я залегла на дно. Хожу на работу, возвращаюсь домой, и снова на работу.

В понедельник вечером я два часа говорю по телефону с Николь, посвящаю ее в последние события, и, хотя пересказывая историю Лео, снова захлестнута бурей эмоций, Николь, как обычно, ухитряется рассмешить меня. Какие же у меня чудесные друзья.

Вернувшись с работы во вторник вечером, я нахожу под дверью конверт и открываю его, одновременно снимая ботинки и двигая пальцами ног, чтобы размять уставшие ступни.

Внутри две страницы, я вынимаю первую. У меня перехватывает дыхание: это от Лео, я знаю, что это такое. Это письмо, которое он начал писать мне, когда приехал в Сан-Диего.

О боже!

Я падаю на диван и с дрожащими руками начинаю читать его подростковый почерк. Он сохранил это.

Понедельник:

Дорогая Эви,

Я уже скучаю по тебе. Ты не поверишь, как сильно скучаю. Нет, надеюсь, что поверишь, и надеюсь, что ты тоже соскучилась.

Вчера вечером мы летели над океаном, и я думал об одном: хорошо бы ты была рядом. Я все время коплю в уме все, что хотел бы рассказать тебе, показать тебе, испытать вместе с тобой. Собираюсь все это записать, чтобы через четыре коротких года, когда я приду за тобой, мы начали с этого списка. Ни с кем не бывает так весело и интересно, как с тобой. Не знаю, как ты это делаешь, как заставляешь самые обыденные вещи казаться волшебными. Может быть, это делает любовь. И я люблю тебя, Эвелин Круз. Люблю тебя до дрожи.

Постскриптум: Мой адрес и номер телефона внизу этого письма. Напиши мне, как только получишь это!

Вторник:

Э., так странно называть посторонних людей мамой и папой, но Лорен и Фил попросили меня об этом. Вообще-то, настаивал Фил, а Лорен казалась немного рассерженной, наверно, она считает, что выглядит слишком молодо, чтобы иметь сына-подростка. Она довольно красива для мамы, но нет никого красивее тебя. Когда ты смотришь на меня своими большими карими глазами и улыбаешься улыбкой, предназначенной только мне, у меня сердце выскакивает из груди. Я представляю себе твои чудесные губы, и мне до боли хочется снова поцеловать тебя. Я продолжаю переживать наш поцелуй и думаю, что это был лучший момент в моей жизни.

Моя мама (Лорен) спросила меня сегодня, не хочу ли я называться Джейкобом или Джейком, ведь я типа начинаю новую жизнь. Я сначала подумал, что да, хорошо было бы оставить в прошлом того, кем я был, оставить там всю свою предыдущую жизнь. Но потом понял, что ведь ты тоже часть этой жизни, поэтому отказался.

Твой Л.

Среда:

Привет, Эви!

Вчера вечером мы ходили в ресторан, стеклянные окна которого выходят прямо на океанские волны! Вид жутковатый, но прекрасный. Я не стал говорить родителям, что раньше никогда не был в «настоящем» ресторане, потому что, когда я говорю такие вещи, их взгляды становятся грустными и я начинаю чувствовать себя неловко. Я знаю, ты понимаешь, о чем я. Ты всегда все понимаешь. И этого мне страшно не хватает.

Я вчера думал об этом целый вечер, и мне стало ужасно грустно. Поэтому я начал думать о том, как мы с тобой придем сюда, и я попрошу тебя стать моей женой. Конечно, это будет не настоящий сюрприз, если я говорю тебе об этом сейчас, но ты ведь уже знаешь, что я когда-нибудь женюсь на тебе, поэтому ничего страшного, если ты узнаешь, где именно я собираюсь сделать тебе предложение. А кольцо и те слова, которые я скажу тебе, я постараюсь держать в тайне.

Ха-ха.

Я люблю тебя, Эви. И буду любить тебя вечно.

Навеки твой, Лео

Я рыдаю, горячие слезы отчаяния текут по щекам, я так и представляю себе, как жду этого письма, представляю, как Лео пишет его, полный надежд, все еще мой прекрасный мальчик — вплоть до того самого следующего дня.

Мне хочется что-нибудь швырнуть, разбить, услышать звук разбивающегося предмета — подходящий аккомпанемент к моим чувствам.

Успокоившись, я несколько минут сижу, уставившись в стену и собираясь с силами, прежде чем достать второе письмо, явно написанное недавно, взрослым почерком.

Моей Эви, умевшей любить меня до того, как я научился любить себя.

Я уже говорил тебе, как шесть месяцев валялся на больничной койке и размышлял о своей жизни, обо всех причинах, по которым я так долго не отваживался остаться наедине с собой и всерьез задуматься о себе и своих чувствах.

Я еще не сказал, что именно благодаря тебе я начал двигаться по пути к исцелению. Моя Эви, самый сильный, самый чистый человек, которого я когда-либо знал. Ты пережила худшее и все же бескорыстно любила и заботилась об окружающих. Как случилось, что ты, столь полная добра и света, обратила внимание на такого, как я? Как ты увидела во мне то, чего я сам в себе не видел?

Я не переставал спрашивать себя, почему все эти годы, неуклонно глядя мне в глаза и видя настоящего меня, ты все-таки осталась и вернулась? Что заставило тебя любить меня, несмотря на то, какимя сам считал себя? Я думал об этом час за часом, и в голову мне приходило только одно: возможно, во мне вправду было что-то приличное, почти хорошее. Я в первый раз в жизни подумал об этом, и меня ошеломила сама возможность этого.

Я прижимаю к себе оба письма, слезы продолжают течь. Мне требуется несколько долгих минут, чтобы наконец решиться.

Я быстро принимаю душ, натягиваю джинсы, бирюзовую блузу в деревенском стиле и коричневые ботинки.

Потом вызываю такси. Наношу макияж, частично высушиваю волосы и собираю в хвост на затылке.

Звонит телефон, я выбегаю и быстро вскакиваю в машину. Нахожу адрес компании Лео и даю водителю. Откинувшись на спинку сиденья, смотрю, как мимо проплывает город, и сердце мирно бьется в груди. Я чувствую себя уверенно и спокойно. Все встало на свои места. Я понимаю: это всегда был мой путь, и теперь я наконец вернулась на него.

Я вхожу в огромный вестибюль здания, выстроенного преимущественно из стекла. Подходя к стойке регистрации, замечаю стеклянный лифт, как раз начинающий подниматься. А внутри, среди группы людей, едущих в лифте, безошибочно узнаю пару широких плеч, но их обладатель стоит ко мне спиной. Я бросаюсь к лифту, смотрю на людей и ловлю взгляд высокого темноволосого мужчины. Он улыбается мне. Я отчаянно машу руками, указывая на Лео, и мужчина, до которого наконец доходит, постукивает его по плечу и показывает на меня. Он оборачивается, как будто в замедленном темпе, и я никогда, до самой смерти, не забуду выражения его лица. Сначала он озадачен, потом он видит, что я улыбаюсь, и читает по моим губам «Я выбираю тебя», на его прекрасном лице брезжит понимание, и наконец на нем отражается такой букет необузданных эмоций, какого я не видела никогда в жизни.

Он начинает расталкивать соседей, и лифт внезапно останавливается на следующем этаже.

Затем Лео бежит к ближайшему эскалатору, хотя тот движется не в том направлении.

Я бегу к нему, когда он начинает прокладывать себе путь через толпу, прыгая через три или четыре ступеньки, слышу вопли и недовольное ворчание едущих вверх.

Лео на все наплевать. Он ничего не замечает, кроме меня, и наконец прыгает через перила, едва оказавшись достаточно низко, чтобы не разбиться.

Мы бросаемся друг другу в объятия, он кружит меня, прижимается лицом к моим волосам, а я смеюсь и плачу, и повторяю как заведенная: «Я выбираю тебя, я выбираю тебя, Лео. Навсегда».

Внезапно мы понимаем, что вокруг нас собираются люди, они аплодируют и свистят, и он улыбается мне, его лицо сияет любовью и счастьем.

— Я люблю тебя, Эви, — говорит он уже спокойно.

— И я люблю тебя, Лео, мой верный лев.

— Ты все еще веришь в это после всего? — Он смотрит на меня широко открытыми глазами.

— Даже еще сильнее. Ты отважился прыгнуть через огонь ради меня. И теперь ты на другой стороне, правда?

Он продолжает смотреть на меня.

— Думаю, да. Но огненное кольцо держала ты.

— Это было легче всего, мой прекрасный мальчик. Верить в тебя легко. И так было всегда.

Он не отводит взгляда, в его глубоких карих глазах появляется огонь, который я так люблю. Затем он улыбается.

— Сейчас затащу тебя в свое логово и растерзаю.

Я смеюсь.