Мне еще предстояло как-то общаться с Анькой. У той на лице было написано, что явилась она в такую рань исключительно ради разборок. Но милостиво молчала, дав нам разобраться с Хмелевским.

- Ну, и че ты, дура такая, человеку грубишь?! Он меня поднял ни свет ни заря, чтобы к тебе приехать! Переживал, что там с тобой, да как! - Малинина подбоченилась, явно готовилась к долгим и решительным наездам.

- А ты не переживала, получается? - в общем-то, ничего подобного я от нее не ждала. Но как-то обидно, вдруг, стало. Хмель, который никем не приходится мне, оказался более человечным, чем Анька, с которой столько лет я делила все радости и беды.

- Я слишком хорошо тебя знаю, Надя, чтобы беспокоиться, что ты с собой что-нибудь сотворишь…

- Отлично. Так бы ему и сказала. - Я решила, что гораздо полезнее будет снова вернуться к конспектам. О чем-то разговаривать с Анькой мне вовсе не хотелось.

- Так и сказала. Но он не поверил. - Малинина устала, похоже, стоять в позе разъяренной воительницы, которая никого не испугала. - Между прочим, ты мне спасибо должна сказать!

- Ну, спасибо, раз должна. - Ответила, не глядя в ее сторону.

- Надя, ну, ты же не любишь его! И не любила никогда, и не полюбишь! Так что, не надо строить из себя униженную и обманутую! - Краем глаза заметила, как Анька сердито всплеснула руками.

На этом момент у меня дернулся глаз.

- А кто говорил тебе, что я люблю Хмеля? Ты вчера что-то психотропное принимала, что ли?

- Да причем тут Хмель-то уже? Я сейчас про Зацепина говорю! Ты же не любишь Вовку! Так что нечего делать вид, как тебе обидно и больно!

- У тебя есть специальный детектор, чтобы любовь определять? - Не выдержала, повернулась к ней, уставилась прямо в глаза. В бессовестные лживые глаза девушки, которая хотела меня убедить, что имела полное право полуголой сидеть верхом на моем почти раздетом парне. Среди толпы людей. При еще не зашедшем солнце. И только потому, что она точно знала, что я Вовку не люблю… Мой мир ломался с каким-то жутким скрежетом.

- А нафига тогда ты с Хмелем целовалась?

- Боже мой… Малинина, тебе та бутылочка никак покоя не дает?

- Хрен бы с ней, с бутылочкой. А в офисе, скажи, вы тоже не зажимались?

Бум-с! Вот и встали на место все паззлы.

- Дай-ка, угадаю… Тебе Хмелевский похвастался, что ли, своими геройствами?

- Он не хвастался. Просто объяснил мне, что до сих пор имеет виды на тебя. И что ты, наверняка, тоже не против, только еще ломаешься, по каким-то причинам…

Дальше Малинина могла бы и не продолжать… Имея такой козырь на руках, она просто вовремя поделилась им с Вовкой. А зная, каким красноречием и даром убеждения обладает подруга, можно не удивляться, что Зацепин повелся. И ответил своим предательством на совсем не предательство мое, только правильно преподнесенное.

В горле отчего-то запершило. Попыталась прокашляться - не выходило.

- Ну, чего ты, Надь? Согласна, вышло не очень красиво… Но зато теперь ты свободна, и можешь крутить с Хмелевским по полной… - Похоже, «подруга» искренне хотела меня пожалеть: даже подошла поближе, за плечи приобняла…

- А главное, теперь у вас любовь с Зацепиным! Правда, же? Когда планируешь к нему переезжать?

- Ничего я не планирую! - она сделала вид, что оскорбилась. Но я-то видела, что попала в самое яблочко.

- Ну, планируй тогда. Я не знаю, как мы будем с тобой делить одну комнату.

- Надь, ну, ты чего?! Неужели, из-за мужиков поссоримся? Придумала, тоже мне!

Ничего не оставалось, как собрать вещи и пойти в душ. Даже если он и занят, лучше в очереди постоять, чем оставаться в одном помещении с такой вот дорогой «подругой». Я очень надеялась, что Анька догадается, как ей здесь не рады. И куда-нибудь тоже смоется.

Но надежды не оправдались: когда я вернулась почти через час, слегка посвежевшая, но плохо соображающая, Малинина дрыхла в своей постели безмятежным сном праведника.

Это стало очередной радостью, которой одарил меня Хмелевский: делить одну комнату с человеком, которого искренне и всею душой презираешь.

Глава 44

Не знаю, на что рассчитывала Малинина, когда решила принародно совокупиться с Зацепиным. Если хотела пожить с ним вместо меня, то что-то у Аньки не получилось. Она продолжала все так же ночевать в общаге, все так же часто со мной пересекаясь. Наверное, даже чаще, чем раньше: ведь я теперь тоже ночевала в этой комнате постоянно, к Вовке больше не уходила…

Сложно сказать, что было больнее: каждый раз, видя бывшую подругу, вспоминать о двойном предательстве или понимать, что  второму предателю до меня теперь фиолетово. Ни одного звонка, ни смс, ни попытки поговорить в универе - ничего со стороны Зацепина. Он даже не пробовал что-то объяснить, будто последняя наша встреча у Хмеля расставила все точки над «и». В общем-то, все правильно: ничего бы уже наши разговоры не изменили. Я не смогла бы простить ни его, ни Аню. А Вовка, наверное, точно так же не планировал прощать меня. Не зря же Малинина проболталась об этом несчастном поцелуе в офисе. Одним неосмотрительным поступком я сама себе все испортила. А «друзья» помогли в этом.

Ну душе было горько и гадко. От того, что Хмель умудрился поиметь нас всех, а сам остался в стороне: удовлетворенный своей гадостью и довольный. А еще больше - от того, что я же ему и помогла достичь желаемого.

Очень хотелось высказать ему все в лицо, все свои обиды и претензии бросить. Но что-то останавливало. Наверное, понимание: бессмысленно. Зачем взывать к совести и сочувствию человека, который этими качествами и не обладает вовсе? Посмеялся бы лишний раз и забыл сразу же.

Это было тяжелое время: где бы я ни находилась, постоянно что-нибудь напоминало о случившемся. В общежитии, только открыв глаза, натыкалась взглядом на лицо Малининой. Делала вид, что не замечаю, что она тоже проснулась. Максимально быстро собиралась и убегала на пары. В универе, словно назло, бесконечно натыкалась на Зацепина. Не знаю, насколько искренним был его беспечный вид, но страдающим парень не казался. Это неправильно - желать, чтобы человек страдал, но ничего с собой поделать не могла, я ему этого желала. Хотелось увидеть на Вовкином лице хотя бы каплю сожаления, грусти, чего-то еще… Нет, улыбался во все свои тридцать два зуба. Жизни радовался. Сдавал зачеты. Кажется, бурно и весело их отмечал, если верить доносящимся до меня обрывкам разговоров… Хмель, как ни странно, почти не досаждал на учебе, и на глаза не часто попадался: приходил в числе первых, отстреливался и сразу же пропадал.

Зато на работе, изо дня в день, из вечера в вечер, я неизменно ощущала его присутствие. Молчаливое, напряженное, раздражающее. Может быть, я это выдумала все, и он просто был занят своими делами… Но несколько раз приходилось ловить на себе взгляд, как всегда, нечитаемый. Никогда не отворачивалась, смотрела прямо на него, стараясь доказать, что хотя бы в этой битве я не проиграю. Хмель же насмешливо дергал бровью, чесал нос и делал вид, что просто случайно глянул. Он все так же писал мне что-то по почте, делал замечания, задавал вопросы, скидывал цифры для анализа, запрашивал отчеты у меня… Максимально официальным тоном. Английские лорды могли бы так общаться.

В принципе, меня устраивало все. Кроме того, что приходилось быть с ним в одном кабинете. Общаться по почте можно было бы, в идеале, и находясь на разных материках.

- Игнатьева, нам через неделю выступать с отчетом по практике… - я даже вздрогнула от неожиданности. Два часа тишины, прерываемой лишь мерным стуком клавиш да щелканьем мышки, состояние, близкое к медитации… и среди этого покоя - громкий голос Хмеля!

- Я в курсе.

- Когда планируешь готовиться?

- А тебя это каким боком касается? - не хотелось ему отвечать, вообще ни слова произносить не готова была. Но… все равно, не отстал бы.

- Нам нужно вместе проводить защиту. Чтобы два раза об одном и том же не рассказывать.

- Тебе нужно, а мне - нет. Могу выступить после тебя. Могу перед твоим выступлением. - Я уже практически написала весь текст, все графики и диаграммы подготовила. И никак не рассчитывала на участие Хмеля.

- Я вчера разговаривал с Артемовым. Это его требование. - Артемов был тот самый принципиальный препод, когда-то поставивший нас в пару с Хмелем. Спорить с ним, о чем-то договариваться - бесполезно. Он считался одним из самых крутых специалистов университета, но при этом - самым требовательным. Писать у него что-нибудь - самое страшное наказание. Жаль, я об этом узнала слишком поздно…

- А разве у нас вчера была назначена встреча с ним? - Я судорожно рылась в памяти, пытаясь понять, как так оплошала, пропустив одно из последних занятий перед защитой.

- Нет. Я сам вчера в деканат заходил, нечаянно наткнулся. И узнал, что теперь у него новая фишка: защиту принимает только в виде совместных выступлений. Похоже, он готовил сюрприз нам на завтра, но решил, что и теперь можно порадовать…

Я долго молчала, обдумывая, что с этим делать. О чем-то общаться с Хмелевским не хотелось. До одури, до тошноты. Однако, придумать какой-то выход не получалось. Все шло к тому, что придется полностью переделывать текст доклада, менять графики, снова подстраиваться под Хмеля…

- Алле, Игнатьева! Ты там уснула, что ли?

- Осточертело! Задолбало меня это все! Неужели  не понимаешь, как ты меня достал? Почему я должна радостно с тобой разговаривать?!  - Взорвалась. Накопленное за долгие дни напряжение вылилось во что-то, похожее на истерику. - Когда ты меня в покое-то оставишь, Хмель? Не наигрался еще, мало?

- Заметь, я тебя не трогал все это время. Но Артемов, к сожалению, вынудил…

- Да пошел ты в задницу, вместе со своим Артемовым! Можете вместе с ним и выступать, а мне уже все это надоело!