Женя Богомолова - Не достигнуть координаты Х

Я смотрю на него.

Виктор напуган.

– Коул? – спрашивает он и ждёт моего ответа. Я моргаю. – Ты слышишь меня?

Я сижу на полу.

Писк ещё свистит в моих ушах, но голос Виктор слышится чётче.

– Ч-что?

– Я говорю, тебе соринка в глаз попала, – мой друг проводит ладонями по моим влажным щекам. – Ну, или сразу в оба. Всё хорошо?

Мои глаза застилает пелена.

Но я отчётливо вижу приторно-солнечную улыбку на лице Виктора.

– Прости, – стыдливо выдавливаю я. – Я прослушал.

– Да ничего страшного, – смеётся Полански. – Воды налить?

Я мотаю головой.

На столе – три незаконченных эссе, одно из них брошено на середине; у раковины – мокрые скользкие тарелки и не чищенные вилки и ложки.

Так сколько времени прошло?

– Что с ней случилось? – спрашиваю я. – С… ней, когда ты мигрировал.

Виктор смущённо улыбается.

– Я не знаю, Коул.

После некоторой паузы и затаившегося стыда, Полански отходит к своим сочинениям и, не поднимая на меня взгляд, продолжает:

– Я очень долго не мог смириться с тем, что оставил её одну, – мой друг вздыхает. – Я просил своего лучшего друга позаботиться о ней, но… она внезапно пропала.

Мы забываем про этот разговор.

Ближе к вечеру, к тому часу, когда светлое голубое небо начинает подгорать у горизонта и сереть в выси, Виктор нарочито вежливо, со своим грубым привычным акцентом просит приготовить чай, а я усмехаюсь в ответ на его нахальство, но чайник ставлю. Стеклянные кружки – не те, что из маминого сервиза – звучно ставятся мимо листов с тестами, и мы с Виктором молча слушаем грохот чайной ложечки о стекло.

По старой привычке вдали загораются подсветки на домах Нильского.

Даже там не ладят с переходами на летний и зимний режим.

– Как человек, более-менее близкий к религии, – вдруг начинает говорить Виктор, поднимая на меня взгляд. – Ты мог бы спросить у Бога, почему некоторых людей он спасает, а некоторых топит в своих же «дарах»?

Я раздумываю некоторое время.

Бог по таким вопросам со мной не разговаривает.

Сейчас не время и не пьянка.

– Я, как человек, более-менее близкий к религии, – неуверенно произношу я. – Не рассматриваю Бога как игрока чужими судьбами. Бог – это тот, кто ставит людей на путь «истинный».

Полански смотрит на меня и усмехается.

– Интересно, – кивает он. – А как насчёт бесконечных войн во имя Его?

– Люди сами творят ужасные вещи и сами понимают Бога как хотят, – говорю я. – Кому-то нужен Бог-каратель. Кому-то – Бог-спаситель.

– А кто создал этих людей, как ты думаешь?

– Эволюция, – ухмыляюсь я. – Случайность. Всё появилось в результате случайности.

– А жизнь – это тоже случайность?

– Жизнь – это то, что появляется в результате случайности, но жизнь – это то, что ты можешь контролировать на все девяноста процентов. Есть один процент вещей, которые тебе не подвластны: погода, чужое настроение, время, чувства. Но ты сам решаешь, как проживёшь свою жизнь и как к ней отнесёшься, к тому же одному проценту. Но когда ты приходишь к мысли, что ни жизнь, ни сама судьба не знает, куда идти дальше, ты приходишь к Богу.

– И Бог даёт нам эту мысль? – Виктор заинтересованно улыбается.

Мой русский друг особенно проникся этим диалогом, и мне это нравилось.

Он, между прочим, был атеистом.

– Наверное, – я вздыхаю. – В любом случае, это всего лишь моё мнение.

– Но оно такое… – Полански щёлкает пальцами, подбирая слова. – Взвешенное.

Я пожимаю плечами.

– Спасибо, – прыскаю я. – Это отрывок из моего фильма.

Виктор совсем не удивлённо качает головой.

Я продумывал эту речь около двух лет.

– О чём фильм? – спрашивает юноша.

Ответ на этот вопрос я придумываю сейчас.

Формулирую, точнее.

У меня проблемы с вербальным общением.

– О том, как юноша яростно отрицал существование Бога, но всегда, когда ему было плохо, ходил в гости к какому-то мужчине. Это был Бог, – киваю я и добавляю: – Бога играет Аль Пачино.

Виктор довольно улыбается и усмехается:

– Я обожаю наш интеллектуальный клуб.

А я обожаю то, с чем он граничит.

Мы ещё долго сидим за столом, медленно попивая чай. Виктор строчит сообщения своей подруге из художественного класса, с которой я имел честь познакомиться на днях. Родители его не искали и не собирались, зато мессэнджер чуть ли не каждую секунду уведомлял о сообщении от Кейт Хоннер, и Виктор тут же ей отвечал. Мне никто не писал, и ничто не посягало на мою дикую заинтересованность в наблюдении за другом. В конце концов, в тот момент, когда я чуть ли не просверлил взглядом дырку в его лбу, он отложил телефон, и Виктор удостоил меня своим вниманием.

Мы с Полански долго смотрим друг на друга и усмехаемся.

– Мы просто друзья, – говорит он.

Я выжидающе смотрю на него.

– Она не пьёт и не курит, – говорит он. – И ещё следит, чтобы не спился я. Вторая мама, в общем.

Я улыбаюсь уголком губ:

– И ничего более?

Виктор смущённо прыскает:

– И ничего более.

Кейт резко перестаёт писать – видимо, Виктор что-то ей сообщил обо мне.

На кухне стоит гробовая тишина, лишь за окном изредка шумят машины. Темнеет. Несчастные эссе Виктора отправляются в рюкзак на ночную смену, а мой друг всё-таки получает звонок от своей мамы. Полански с громким треском встаёт из-за стола, благодарит за чай и побыстрее сматывается с кухни.

Но я замечаю этот треск.

– Ты пёрнул, Виктор Полански.

Мой русский друг лишь наклоняется над моим ухом и злорадно произносит:

– Kto unyuhav tot nabzduhav.

Виктор уходит прочь из кухни.

У меня ровно ноль идей, что это значит, но меня разрывает дикий хохот.

Именно эту грань интеллектуального клуба я обожаю.

Майские выходные обещали быть весёлыми: на улицах Прэтти-Вейста с каждым часом всё теплело, а пятничная тусовка Джефферсона ждала меня с распростёртыми объятиями и нетерпением.

Ждали даже Джин Бэттерс.

В моей компании, естественно.

Я перехватываю Джин в коридоре под конец занятий, и в нашем спешном диалоге находят место предложение забрать с курсов и пойти выпить. Девчонка задумчиво бредёт по закоулкам школы к своему шкафчику и, пребывая в долгих сомнениях, складывает туда тетради по биологии.

– В принципе, я не против, – кивает Джин, но подозрительно щурится. – Опять придём выпить и в итоге не напьёмся?

В моей голове всплывают события той ночи.

Заперлись в чужой спальне. К половине одиннадцатого в квартире остались лишь Лесли, её брат и сама хозяйка. Когда Гейз зашла в туалет умыться, а сильнейшие из гостей вели спонтанно разгоряченный диалог, мы с Джин смылись с места преступления.

В абсолютно трезвейшем виде.

– Можно попробовать, – уголки губ хитро подтягиваются на моем лице. – Возьмём вина или ещё чего-нибудь. Любишь вино?

Джин запирает ящик и с ухмылкой бросает на меня взгляд.

– Я люблю любой вид алкоголя, – прыскает она. – А что предпочитаешь ты?

– Напиваться, – нервно усмехаюсь я.

Девчонка ведёт взгляд.

– У тебя это легко получается, – замечает Джин.

Мы резко останавливаемся.

Я непонимающе щурюсь.

– «Актуальные», – девчонка делает вид, как будто озвучила совершенно очевидный факт. – В «Инстаграм». У Полански.

Я активно киваю.

Опять в «Директе» с ним переписывались?

– У Гейз тоже было, – напоминает мне подруга. – Ты там с Виктором сосёшься.

Джин тыкает мне пальцем в грудь и недовольно спрашивает:

– И это мне сейчас должно быть неловко?

Я всего лишь киваю в ответ.

Мы оба понимаем, от чего Джин пытается увести диалог.

В школе уже практически нет людей: лишь учителя запираются в своих коморках и лабиринтах классов, а ученики давно разбрелись по домам и кафетериям. Пятница. Последний рабочий день на этой неделе, и студентам так не терпится оторваться на выходных.

Мне, кстати, тоже.

Где-то вдали, позади моей спины, раздаётся звонкий и счастливый голос, сочетаемый с шарканьем резиновой подошвы:

– Коул Прэзар!

Я оборачиваюсь.

Полански уже хватает меня со спины и крепко прижимает, а сзади плетётся его пухленькая подружка, сладко улыбаясь. Виктор отпускает меня на какие-то пару дюймов и трясет за плечи, тараторя через сдавленный смех:

– Ты же можешь мне помочь?

Я неуверенно хмурюсь, но киваю.

– Без проблем, – говорю я. – А с чем?

Полански выпрямляется, хлопает меня по плечу и важно произносит:

– Во-первых, – парень смотрит на свою подругу. – Это Кейт Хоннер. Кейт, это Коул Прэзар.

– Мы знакомы, – я киваю. – Мы вместе в художественный класс ходим.

Виктор переводит взгляд на меня.

Сквозь наши понимающие глаза рушатся обиды прошлых дней.

Мы загадочно улыбаемся друг другу.

– Точно, – смущённо роняет Полански. – Так вот. Кейт, Коул Прэзар – лучший режиссёр, которого я знаю.

С моих губ срывается нервная усмешка.

– Ага, – я заикаюсь. – На Каннах то же самое скажу. А с чем помочь-то?

Виктор словно оживает от моих слов и начинает рыться в портфеле.

Кейт бросает на меня многозначительный взгляд и вскидывает бровь.

Я цитирую её поведение – девчонка усмехается.

Полански достаёт какую-то стопку чуточку смятых бумаг и говорит:

– Мы на социальных науках проходим психологию рекламы, – он протягивает бумаги мне и закрывает рюкзак. – И нам дали домашку: представить разные виды реклам. Мы снимаем видеоролик.

Я расправляю бумаги и бегло осматриваю титульный лист.

– Это – сценарий, – поясняет Виктор. – Его писал Фриман. Оценишь?

С титульного листа на меня глазеет строчка жирным шрифтом:

«РЕКЛАМА ПРОДУКТА»

Многозначительно.