Женя Богомолова - Не достигнуть координаты Х

– Прэзар, верни…

– Я не закончил, – я задираю руку с телефоном. – Так вот. Пуля проникает в тело человека…

«линкольн скучный» – 8:52 ПП

«лучше расскажи, почему ты сразу же свалил к джин» – 8:52 ПП

Я прыскаю:

– А вот это интересный вопрос!

– Что он спросил? – ноет девчонка, отчаянно хватая меня за руку.

Запись сообщения продолжается.

– Понимаешь, Виктор, – говорю я. – Мы так культурно с тобой пили, и говорили про твои кудри, а тут мне резко написала Джин. Её слова были гораздо интереснее твоих. Звучали так. Ну, ты не подумай, мне было интересно тебя слушать, но мне так не хватало…

– Всё, – вопит Джин. – Виктор, пока!

Я поворачиваюсь к ней и нажимаю на отправку сообщения.

– Я не закончил, – говорю я.

– И не заканчивай, – умоляет девчонка.

Я спускаю руки и бросаю взгляд на экран телефона.

Куча голосовых сообщений пропали.

Диалог с Виктором остался.

– А где голосовые? – бросаю я, внимательно вчитываясь в сообщения. Джин тянется к телефону, я хватаю её за руки. – Я куда-то пролистнул?

На экране светится дата – седьмое мая.

Виктор:

«мне кажется, ты ему нравишься» – 7:58 ПП

«просто накинь ещё парочку мифов о себе, а я ему их расскажу» – 7:58 ПП

Джин:

«ахах, окей» – 7:59 ПП

«скажи, что я люблю пиццу с бананами» – 7:59 ПП

Виктор:

«только не говори, что это правда» – 8:00 ПП

Джин

«пускай коул тебе это скажет;)» – 8:01 ПП

– Ты правда любишь пиццу с бананами? – спрашиваю я.

– Прэзар, – твёрдо просит Джин. – Верни телефон.

Я пролистываю ещё выше.

29 апреля

Виктор:

«есть какие новости про коула?» – 3:05 ПП

Джин:

«да» – 3:10 ПП

«он идёт ко мне домой» – 3:10 ПП

«я буду помогать ему с тригонометрией» – 3:10 ПП

Виктор:

«интересно» – 3:17 ПП

Джин:

«да ничего интересного не будет» – 3:23 ПП

«у меня брат приедет» – 3:24 ПП

«вы идёте на ярмарку?» – 3:38 ПП

Виктор:

«конечно» – 3:39 ПП

19 апреля

Джин:

«ты будешь у гейз?» – 1:08 ДП

Виктор:

«мне оттаскивать от тебя пьяного коула?)» – 3:53 ДП

5 апреля

Джин:

«миф о джин бэттерс номер 18 – алкогольное общество её убивает» – 7:09 ПП

Виктор:

«воу» – 7:10 ПП

Джин:

«и она в его активном поиске)» – 7:10 ПП

Я пролистываю совсем вверх, в самое начало диалога.

Время остановилось в одном моменте – не для меня. Дрожащие руки Джин застыли на моих плечах. Её глаза пристально наблюдают за моими, подрагивая из мига в миг. Девчонка совсем не дышит.

Перед тем, как прочесть последний – и самый первый – диалог, я обмениваюсь взглядом с Джин. Её губы дрожат. Треплющиеся ресницы не успевают задержать одну слезу.

Джин испуганно отводит взгляд.

30 марта

Виктор:

«привет. думаю, ты меня помнишь. я с тобой в литературном клубе чуть не подрался» – 6:08 ПП

«виктор полански, прилетел из россии» – 6:08 ПП

«ты знаешь коула прэзара?» – 6:08 ПП

Джин:

«привет, я тебя помню;)» – 6:10 ПП

«прэзар со мной в одном доме живёт. а что?» – 6:10 ПП

Виктор:

«короче говоря» – 6:11 ПП

«он в тебе заинтересован» – 6:11 ПП

«а я заинтересован в том, чтобы у него были друзья» – 6:12 ПП

Моё первое осознанное воспоминание было в семь лет.

Я помню, как мы бегали по площадке с Дэниелом Китом в один из последних дней июля, а наши матери что-то обсуждали на лавочках. Кроме нас никого не было. Дэниэл забрался на самую вершину старой облезлой горки и очень важным голосом попросил обратить на него внимание. Все замолчали. Миссис Кит очень подозрительно взглянула на своего сына. Я запомнил этот взгляд.

Тогда Дэниэл прокашлялся в кулачок, горделиво поднял голову и громко выдал такое ругательство, которое в те времена казалось мне наигрубейшим.

Дэниэл Кит был одним из таких друзей, от которых можно было ожидать чего угодно, но их выходки, почему-то, всегда вызывает удивление. Тебе кажется, что ты знаешь своего друга наизусть, а потом он делает что-то, от чего этот человек резко становится незнакомцем.

Тебе кажется, что пятнадцать лет общения недостаточны для дружбы.

Но с каждым разом удивление от поступков Кита сменялось новыми эмоциями: недоумением, гневом, озадаченностью и даже радостью. Бывало, Дэниэл мог выкинуть такой трюк, от которого я чувствовал лишь усталость, какая бывает у матерей от вечной проказы ребенка.

Иногда мне казалось, что Дэниэл Кит всё время пытается кого-то удивить. У него были свои причуды, и, взрослея, он собирал их всё больше и больше, а меня уже пугала возможность открывать его ящик Пандоры. Всё то время, пока мы были друзьями, – а это время длилось довольно долго, – жизнь Дэниэла Кита напоминала мне перформанс. И я всё отчаяннее и отчаяннее пытался понять его если не как режиссёр, то хотя бы как зритель.

Жизнь Дэниэла Кита напоминала артхаус.

В старшей школе перед моими глазами предстало ещё одно произведение искусства – чудной и удивительнейший Виктор Полански. Я стал посещать оба спектакля по вечерам, бегая то из одного зала в другой, а по антракту пытался постигнуть смысл обоих и не переплетать их идеи меж собой. Перформанс Дэниэла Кита становился всё медленнее и порою скучнее, и потому я решил на время оставить его шоу в покое. Но после очередного антракта, присаживаясь в его зал, я ждал представления десять минут, полчаса, сутки, но оно так и не начиналось.

Я почувствовал дикую тоску, скребущую внутри.

Это было очередной выходкой Дэниэла Кита.

Ранним утром понедельника в Хаскис-Парке никого нет.

В этот предрассветный час было несколько морозно, и серая пелена неба словно давила на парк сверху. Дым от моей сигареты чуть-чуть поднимался в воздухе и сразу же таял, отчего я казался себе здешним призраком. По тропинкам не бежал даже ветер.

Я был совершено один.

Я стоял у последней лавочки перед католической церковью в парке. Церковь находилась у самого края обрыва и выделялась большим тёмным пятном за гущей деревьев. Она утяжеляла парк. Церковь казалась лишней в аккуратном и скромном Хаскис-Парке, но при этом являлась неотъемлемой частью Хаскис-тауна и даже дополняла его своей громоздкостью.

Церковь была единственной в Прэтти-Вейсте. Я не знал, были ли в городе ещё храмы, но сомневался, так как я почти никогда не слышал разговоров о религии. Лишь пару раз Виктор возмущался, что в его стране православие стало культом, а не верой, и вынужденной мерой, а не выбором.

Его родители были атеистами.

Сам же Полански не придерживался ни одной точки зрения.

Откровенно говоря, я никогда толком не размышлял, существует Бог на самом деле или нет, потому и не приходил к осознанному решению верить в него или нет. По воскресениям мы не ходили с матерью в церковь, но пару раз устраивали дни благодарения. Сколько мне тогда было, я не помню. Но я помню, как ощущал счастье, ужиная вместе с матерью. Мы ели молча, лишь перебросились парочкой фраз и поблагодарили друг друга – словно это был вечер в дорогущем ресторане, а не дома. Но я чувствовал в те минуты, что мы были вместе, как мать и сын, и это приятное чувство ностальгии хранится у меня до сих пор.

Сигарета уже заканчивалась, поэтому пришлось закурить новую.

Фальшивого успокоения не почувствовалось, как обычно бывало после первой сигареты. Наверное, потому что я слишком много думал и думал о том, о чём вовсе не хотелось думать. В надежде забыться я и закурил вторую сигарету.

На середине второй сигареты из дверей церкви вышел мужчина.

Я удивился и слегка смутился – это был профессор Штенберг. Он уже заметил меня, мы обменялись приветственными кивками. Профессор решительным шагом шёл в мою сторону. Что делать с сигаретой, я не знал. Да и по лицу Штенберга не было ясно, стоило ли выбросить сигарету или же позволительно её оставить.

Он лишь насмешливо поднял бровь.

– Доброе утро, Коул, – сказал профессор, подойдя ко мне.

Я выбросил сигарету.

– Здравствуйте, профессор, – ответил я.

Когда вопрос с сигаретой был решён, у меня появилась другая мысль: что профессор Штенберг делал в церкви утром понедельника? Церковь посещают по воскресениям. На Штенберге был красивый чистый костюм, у него было гладко выбрито лицо, а в руке профессор держал портфель.

Я думал, что профессор уйдет сразу же, как только мы поздороваемся.

Но он стоял – видимо, заметил моё недоумение и ждал, когда я задам вопрос. Вопрос казался несколько интимным, но, если Штенбрег выжидающе молчал, значит ли, что он ожидал его?

Всё же, я спросил:

– Вы молитесь перед работой, профессор?

Штенберг почему-то улыбнулся и на мгновение опустил взгляд.

– Я всегда молюсь перед работой, Коул, – скромно произносит он. – Но в церковь для этого ходить не обязательно. Просто сегодня – особый случай.

Я кивнул.

Мы ещё немного помолчали.

Мне стало неловко.

– Я не приду сегодня в школу, – почему-то решил сообщить я, чем вызвал у Штенберга крайнее изумление.

– Почему же?

Я пожал плечами.

У меня была бессонная ночь.

– Выглядишь действительно не очень хорошо, – профессор покачал головой.