– Не хочешь зайти? – спросил Кит, оборачиваясь ко мне.

Я кивнул.

Мы остановились.

Дэниэл медленно докуривал сигарету. По фильтру и запаху я определил, что меж зуб моего приятеля разгорался синий «Винстон», столь популярный в нашем районе. Вонь этой марки мне всегда претила, но в руках Кита эти сигареты буквально с рождения.

Я воспользовался возможностью разглядеть Дэниэла Кита своим невнимательным взглядом. Покрасневшее местами лицо Дэниэла окаймлено следами недельной щетины, на носу остался штрих детского мелкого шрама. Прыщей у него почти не осталось – лишь редкие рубцы.

А в глазах, миндальных зелёных глазах, на левом из которых вместилась крапинка лазуревого цвета, – в этих глазах затаилось какое-то странное и особо печальное равнодушие и ещё не заметное разочарование в других.

– Пройдём в дом, – сказал Кит, выбрасывая сигарету. – Моя мама сегодня готовит отбивные. Ты голоден?

Я отрицательно помотал головой.

Мы поднимаемся на второй этаж. Кит без ключей открывает массивную дверь своей квартиры и, пропуская меня, кричит с порога:

– Я с Прэзаром!

Миссис Кит выглядывает в коридор в домашней одежде и мило улыбается мне. Её мокрые тёмные волосы собраны в пучок, глаза чуть слезятся, а в руке она держит острый нож.

Женщина с насмешкой бросает:

– Я для гостей сегодня не наряжалась.

– А мы с тобой в одной лодке, – Дэниэл проходит мимо неё в свою спальню. – Он сказал, что не голоден.

Я следую за ним и кивком приветствую миссис Кит.

Она прислоняется к косяку двери и спрашивает:

– Как дела у Каррен?

– Хорошо, – говорю я.

– До сих пор допоздна на работе?

– Да.

Миссис Кит вздыхает.

– Тяжело ей.

Я опять киваю.

Особой разговорчивостью я никогда не отличался, и миссис Кит это прекрасно знала. Поэтому наш диалог стремительно закончился, и мы разошлись по разным сторонам.

Я закрыл двери спальни.

Эта комната была точно такой же, какой я помню её пару, пять, десять лет назад. Здесь всё те же синие стены – такого тёплого, василькового оттенка; над кроватью висят старые потёртые плакаты с «Битлз», «Роллинг Стоунз», «Пинк Флойд» и прочими. Среди них встречались и фотографии семьи Кита, сделанные на старую цифровую камеру.

На одной из фотографий есть я. Там мне шесть. На этом снимке я держу Кита за побагровевшие уши, а сам мальчишка широко улыбается. В этой улыбке не хватает трёх зубов. У меня фиолетовые и синие пятна на шее. Перед нами стоит большой шоколадный торт с семью свечами.

У Дэниэла день рождения.

Я поднимаю взгляд вверх. С небольшой круговой люстры свисают модельки самолётов. Одна лампочка выбита. На потолке остался зелёный след от какой-то нашей детской шалости.

Кит раздвигает тюлевые шторы.

– Присаживайся, – говорит парень и сам садится на стул.

Я сажусь на край кровати.

– Как в школе?

– Как обычно, – тут же отвечаю я. – Тебя потерял Штенберг.

Парень удивлённо ведёт бровью.

– Что же ему от меня нужно?

Я сплетаю пальцы в замок.

– Он спрашивал, серьёзно ли ты заболел.

Кит прыскает:

– Это не Штенберг спрашивает, а ты.

– У меня другой вопрос, – я выпрямляюсь. – Что это за больничный такой, при котором ты разгружаешь машины?

– Чёрт возьми, Прэзар, – усмехается Дэниэл и откидывается на спинку стула. – Мне просто нужны карманные деньги. Мой отец не против.

На ум мне приходит, что отец Кита – один из начальников поставочной компании. Его грузовики развозят товары по конкретным районам Прэтти-Вейста, странным образом раскиданных по всему городу.

Прибыли от такого дела достаточно, чтобы позволять своей жене не работать.

– Он не против того, что ты прогуливаешь школу?

Кит закатывает глаза.

– Не так уж много я и прогулял, – замечает он.

– Не так уж часто я тебя в школе и вижу, – тут же вставляю я.

– Да какая разница, Прэзар? – фыркает парень. – С каких это пор тебя волнуют мои прогулы?

Я неуверенно сглатываю и произношу:

– Ты мой друг.

Кит безо всякого стеснения отвечает:

– Твой друг – Полански.

Мой приятель сдавленно прокашливается в кулак и отворачивается на стуле. Его взгляд поспешно бегает по бардаку на столе, после чего Кит внезапно хватает кружку с сомнительным содержимым и делает пару глотков.

Я не знал, чай это или газировка за полцента, но напиток явно не был свеж.

От его испития я отказался бы, но Кит так и не предложил.

– Если мы перестали общаться, как прежде, – пытаюсь выдавить я. – Это не значит, что ты не имеешь для меня зна…

Парень решительно ставит кружку на стол и перебивает меня:

– Мы, к слову, вообще не общаемся.

Я не узнаю прежнего Дэниэла Кита.

Я сижу в комнате прежнего Дэниэла Кита и разговариваю с человеком, очень на него похожим. У этого Дэниэла Кита есть та же черточка шрама на носу, и всё те же странные глаза с гетерохромией, но он совершенно другой, неузнаваемый. Этот Дэниэл Кит всё так же грамотно смешивает поставленную речь с руганью, прямо как и его отец, но его голос совершенно иной, не такой приятный и дружеский, как два или пять лет назад.

Этот Дэниэл Кит – чужой.

Мне не стоило сюда приходить.

Я в ловушке.

Этот Дэниэл Кит тупит взгляд в потолок и, спустя некоторое время, спрашивает:

– Как у Джин дела?

Я не сразу отрываюсь от размышлений.

– Нормально.

– Как у Виктора дела?

Я поднимаю взгляд на собеседника.

– Ты же его ненавидишь, – едва ли слышно роняю я.

Кит удивлённо вскидывает брови.

– С чего ты взял? – парень обращает взгляд на меня. – Полански – хороший малый. Я впервые увидел его в столовой в десятом классе. И знаешь, что он делал?

Тон Кита переходит на заговорщицкий, и он демонстративно наклоняется ко мне.

Юноша хитро щурится и говорит:

– Читал Достоевского.

Этот факт меня особо не удивил.

Наверное, потому что я больше знаю о книгофилии своего друга.

Кит снова деловито прислоняется к спинке своего стула и свободно вытягивает ноги.

– Тогда я подумал, – продолжает он. – Если он станет популярным, у нашей школы ещё есть шансы.

Я лишь хмыкаю.

Дэниэл Кит никогда не пользовался спросом в нашей школе.

Дэниэл, безусловно, был умён и общителен. Он никогда не отказывал в помощи и не унижал никого, кто того не заслуживал. Людей вокруг напрягала его бунтарская натура, выраженная в трансгуманистических взглядах и безразличном отношении к запретам курения на школьном участке. А ещё от него всегда воняло дымом и дешёвым отбеливателем.

Особой популярностью не отличался и его лучший друг – Коул Прэзар.

В средней школе нас называли «антисоциальным тандемом».

– Ты тоже радоваться должен, – вдруг усмехается Кит. – Теперь Коул Прэзар не просто аутсайдер, а самый красивый аутсайдер.

Парень поднимается с кресла.

Он подходит к окну и распахивает его настежь. Несколькими машинальными движениями Кит достаёт пачку «Винстона» и быстро их закуривает, без предупреждений и извинений.

Я лишь сдавленно роняю:

– Я просто хотел подружиться с Полански.

Кит одобрительно ведёт бровью и говорит:

– Твоя мечта исполнена, – он делает затяг. – К чему претензии?

Парень возвращается к своему креслу.

– Мне не нужна была популярность, – решительно произношу я.

Со стола мой собеседник берёт пепельницу в руки и, поворачиваясь ко мне всё в той же свободной и вульгарной позе, продолжает:

– Но ты и не против.

– Я и не «за».

– То есть, тебе всё равно?

Я пожимаю плечами.

Два года назад я мог сидеть в этой комнате и чувствовать себя свободно. Меня радовало общество Кита, общество миссис Кит, даже общества мистера Кита – какой бы сильной не была моя боязливость к отцу своего друга, я находил в нём что-то родное и приятное. Но сейчас я не чувствую той теплоты в семье Кита, которой она обладала раньше.

Я прекрасно понимал, почему.

На люстре с одной выбитой лампочкой висят синие деревянные самолёты. Будучи ребёнком, Дэниэл любил собирать модели машинок и самолётов. Вскоре сборка самолётов перетекла в некую мечту – желание стать лётчиком-испытателем. Дэниэл был абсолютно здоровым ребёнком, наворачивавшим круги вдоль Хаскис-парка и пинавшим мячи во дворе.

Все единогласно верили в его цель.

На люстре с одной выбитой лампочкой четыре самолёта следуют друг за другом в шахматном порядке. У одного самолёта не хватает крыла.

Я обращаю на это внимание курящего пилота и говорю:

– У вашего судна повреждено крыло.

Кит присматривается к раненому борту и лишь прыскает.

– Он же летает.

– Скоро свалится.

Парень задумчиво останавливает на мне взгляд и вскидывает бровь.

Я смотрю на самолёты и вижу, как у другой синей модельки не хватает поворотного руля. У третьей совсем отсутствует двигатель. И лишь одна из синих моделек идеальна и не тронута хозяйской небрежностью.

– Когда ты смотрел на эту люстру, – задумчиво произношу я. – Ты всегда говорил, что станешь лётчиком.

Кит безразлично хмыкает:

– Я помню.

– И у твоей жены будет жёлтое шёлковое платье.

Парень усмехается.

– Она будет самой счастливой женщиной в мире, – говорю я.

Кит делает очередной затяг и, выпустив клуб дыма, замечает:

– Мой дом не лучшее место для ностальгии, Прэзар.

Я сдавленно улыбаюсь.

– Я в твоём доме провёл времени больше, чем в собственной квартире.

– О, знаю, – прыскает парень. – Мой дом – кризисный центр Коула Прэзара.

Ностальгия резко пропадает.

Мама говорила, что при любой опасности мне нужно тут же выбегать из дома и бежать до Хаскис-таун, два, к семье Кит.

В тревоге всё застывает внутри.

Я пытаюсь взять себя в руки. Колени предательски подрагивают, но я не знаю, почему. У меня всё больше желания сбежать отсюда, но всё меньше наглости на этот поступок.