Женя Богомолова - Не достигнуть координаты Х

Кит застыл в таком же тревожном молчании. Его взгляд – не на мне, его мысли далеки отсюда, и я чувствую, в каком пространном одиночестве мы находимся друг с другом.

Меня душит паника.

– Здесь ничего не изменилось, – вдруг выпаливаю я, отчего Кит возвращается к нашему разговору.

Мне нужно отвлечься.

Парень курит дальше. Он качает головой, с прищуром глядя куда-то в угол спальни. Ничего примечательного там нет, кроме чуть торчащей розетки, но взгляд Кита приковало к этому месту.

Всё же, спустя некоторое время, парень говорит:

– Ты прав.

Я жадно хватаю прокуренный воздух.

И это всё?

Но Кит стряхивает пепел и продолжает:

– Разве что, я изменился, – юноша саркастически прыскает. – Изменения в себе редко замечаешь. Каждый день приходишь со школы, смотришь на эти фотокарточки, плакаты, включаешь музыку погромче. И так чертовски приятно!

Довольная ухмылка расплывается на лице собеседника.

В глазах Кита, в той голубой крапинке блестит отчаяние.

– Но потом ты замечаешь, что музыка стала тише. На следующей неделе тебе лень идти в школу. Общество тебя заколебало. Позже – ты не хочешь быть лётчиком. А кем ты хочешь быть, ты, мать твою, не знаешь, а потом тебе и вовсе похрен.

Я шокировано наблюдаю за тем, как совсем не бесконечная сигарета в руках Кита до сих пор не заканчивается, а разочарование в голосе юноши растёт с каждым словом.

Парень продолжает:

– Ты не влюбляешься в девчонок, даже если спишь с ними. Через месяц – твой лучший друг сосётся с кем-то за углом и уже не зовёт тебя гулять. Лампочка в люстре взрывается, но ты не идёшь покупать новую. Тебя уже не бывает в школе. Люди пишут только за тем, чтобы ты дал им бабла взаймы или купил сигареты по фальшивой лицензии, а потом даже этих людей нет.

Внутри меня всё сжимается.

Голос Дэниэла Кита становится уставшим, горьким, неприятным, но на его лице и не дрогнула морщинка от волнения или печали. Его лицо было совершенно безразличным.

– Ты забыл, да уже и не вспоминаешь пароль от своего аккаунта на «Порнохаб». Ты реже ходишь с родителями на ужин. И каждый, чёрт возьми, раз, – тут в голосе Кита проскальзывает невероятная тоска. – Когда ты пытаешься встать с кровати, ты начинаешь спрашивать себя – «а имеет ли оно смысл?».

В комнате было очень холодно.

Кит выжидающе смотрел на меня и медленно потягивал свою конечно-бесконечную сигарету «Винстон». Внутри меня всего трясло от холода. Слова собеседника пролетали мимо ушей, но унылый настрой монолога понятен и без них.

Ответных реплик Кит не дождался.

Потому парень, не услышав ни извинений, ни банальной фразы «мне жаль», выпустил плотную струйку дыма через губы и произнёс:

– Изменился ли я? – на лице Кита проникла горькая усмешка. – Может, изменился мир вокруг меня? Хотя, вряд ли бы это мир изменился, если спальня осталась точно такой же.

Собеседник переменил небрежную позу на более напряженную: он поерзал, отчего скрипнул стул, сложил ноги по-турецки и, затянувшись, сгорбился. В этих чертах я узнал того Дэниэла Кита, с которым разговаривал пару или пять лет назад, отчего на душе стало теплее, но не менее тревожно.

– Человек, который когда-то здесь жил, – говорит Кит. – Умер. Вместо него теперь я – вор, укравший судьбу у ребёнка и воплотивший в жизнь свою тоскливую, свою собственную судьбу.

Я замечаю, что сигареты хватает лишь на один затяг.

Парень подводит итог:

– Я называю это взрослением.

Дверь в комнату резко распахивается.

– А я – наглостью.

В комнате показывается мужчина, очень похожий на Дэниэла Кита и лицом, и своими повадками. Я бы сказал, что это взрослый, очень взрослый Дэниэл Кит, прибывший из будущего.

Это был его отец – серьёзный, грузный мистер Кит.

Руки мистера Кита, правда, были более чистыми, чем у его сына, да и щетина реже, лицо было чище. Но мистер Кит, во всём остальном, был похож со своим сыном. Даже те черты бунтарства и наглости, присущие Дэниэлу, были и в его отце, но хорошо скрыты внутри него.

Мистер Кит недовольно повёл бровью и закрыл дверь.

– Потуши сигарету, – сказал мистер Кит.

Дэниэл с безразличием подавил окурок в своей пепельнице – курить там было нечего.

Я почувствовал какое-то мутное облегчение от его появления и возвратился к реальности. Теперь каждое слово, произнесённое в этой комнате и этими людьми, я слышал отчётливо. Правда, свои высказывания я не мог ощутить даже на языке.

– Добрый вечер, мистер Кит, – произнёс я.

Мистер Кит посмотрел на меня, кивнул и ответил:

– Добрый, Коул.

Притупленный внезапной паникой, я не думал, что диалог мистера Кита со своим сыном происходил прямо передо мной. Мне казалось, что это – отрывок какого-то кино, а я – лишь зритель, четвёртую стену с которым героям сюжета ломать не хотелось.

Мистер Кит, глядя на своего сына, сказал:

– До пятницы поставка только до Джефферсона. Ты идёшь в школу.

Дэниэл скучающе повёл головой.

Он спросил:

– А в Джефферсоне я не нужен?

– Нет, – отец помотал головой.

Он на мгновение застыл с открытым ртом, будто хотел добавить к этой теме что-то ещё, но тут же опешил. Мужчина прокашлялся в кулак. Его сын неубедительно закатил глаза, после чего мистер Кит продолжил:

– С завтрашнего дня ты в школе. Понял?

С привкусом обиды, парень хмыкнул.

Отцу показался этот ответ дерзостью. Он решил добавить убедительности своим словам и потому он сказал:

– Без шуток, Дэниэл. На тебя уже Штенберг жалуется.

Эта реплика удивила не только меня.

Парень усмехнулся и хитро вскинул брови:

– Штенберг?

Этой эмоции отец не придал значения.

– Мы пересеклись у Хаскис-парка, – объяснил он. – Не позорь меня.

Уже открывая дверь и собираясь выйти, отец бросил полный значительный взгляд на сына и твёрдо произнёс:

– Прекрати курить в спальне.

Дэниэл кивнул и весомо усмехнулся:

– Да, сэр.

На эту наглость отец не обратил уже ровно никакого внимания и закрыл дверь.

Я резко встал с места и собрался уходить, оповестив об этом друга. Из кармана моей толстовки неожиданно выпал телефон – он скрылся в подкроватной темноте комнаты. Я присел на согнутых коленях и потянулся за гаджетом, но от увиденного во тьме моё сердце содрогнулось, а ладонь, будто обожжённая, отпрянула в свет.

Дэниэл хитро замечает:

– А ты был прав насчёт Штенберга.

Я таращусь во тьму. Мне резко нечем дышать. Я чую всю ту вонь, затхлость, плесневелость, которая вызывает удушье. Мои пальцы дрожат. На глаза наворачиваются слёзы.

Я таращусь во тьму и вижу, среди цветных бликов и отблеска пластикового серебра, знакомые названия: «Хейнекен», «Амстердам», «Корона» и даже «Гараж». Я вижу изорванные банки, разбитые и целые бутылки, и меня пугает не их наличие, а их количество, свидетельствующее явно не об одной и не о двух удачных попойках.

У меня в голове серьёзные, грузные мужчины, все в следах сажи и щепках от деревянных ящиков. Следом – чёрный вход «Хаскис-24», ещё – вонь дешёвого одеколона и пшеничные ароматы пива в этом магазине. Я чувствую ненавистный мне синий «Винстон» и там, и сейчас, и вспоминаю, как пах страх первой покупки пива в «Хаскис-24» по фальшивой лицензии – именно так, как я сейчас чувствую.

Я вспоминаю Дэниэла Кита в тот страшный момент – каким красивым и молодым он был. Я вижу все его мелкие подростковые прыщики, задорные глаза и живое лицо. Я вижу Дэниэла Кита, совершенно чужого, сейчас – с красным лицом и долгим, дохлым взглядом.

Картинки различного сорта и вкуса строятся в моей голове, складываясь в одно довольно жуткое камерное кино – и я плачу в конце. Один из очередных перформансов Дэниэла Кита, о которых он меня не оповестил, да и на которое, между прочим, меня не приглашали.

Я встаю с пола и не смотрю на актёра.

Я не знаю, что написано на его лице.

Аплодисментов нет.

Я быстро засовываю свой телефон в карман джинсов и, преодолев расстояние между кроватью и дверью, без вежливых прощаний и слов удачи ухожу, напоследок лишь бросив самому исполнителю:

– Да. Я знаю.

Тяжелый шаг в плотных кожаных берцах легко отличим от всего остального звука. В особенности, если этот звук распространяется в тёмной вечерней тишине, среди застывших качелей и сырой земли.

Джин подходит ко мне сзади, хватает за плечи и наклоняется к уху, демонстрируя преимущества стоящего человека над тем, кто сидит в детских качелях.

Она говорит:

– Чем же я могу быть полезна в столь поздний вечер?

Она перечисляет возможные причины своего появления от и до: стало быть, моя просьба об её компании была вызвана сократившимся количеством сигарет в моей пачке, или, быть может, причиной моей просьбы стала смертельная скука, какая она бывает у всех в типичный вечер четверга.

– Коли это так, – провозглашает Джин. – Или вы нашли другой повод для встречи, то я ни за что вам ни в какой услуге не откажу.

Истинную причину Джин не отгадала.

Я молчал.

Девчонка резко отстранилась от моего затылка, убрала ладони с холодных швов куртки и сменила ракурс встречи. Теперь я вижу свою собеседницу во всей красе: синее пальто сменилось чёрной «пилотской» ветровкой, очки пропали с покрасневшего носа. Неизменным остался лишь взгляд – волнительный и слегка очарованный, с которым Джин способна смотреть только на две вещи.

Одна из них – пачка красного «Мальборо».

– Что случилось? – спрашивает она.

Другая вещью не считается.

Мне еле хватает сил, чтобы посмотреть ей в глаза.

Теперь у меня большее преимущество – Джин сидит на корточках.

Я чувствую, как наши пальцы соприкасаются друг с другом в нескольких миллиметрах кожи у ногтей. Чуть позже – осязается мягкая подушечка пальцев. Идущие следом фаланги и костяшки, озябшие от холода, уже оказываются в моей власти, но это ещё не конец игры.