Девчонка достаёт очередную сигарету из пачки. Почему-то на её лице пробегает смешок и застывает улыбка, хотя, никакого повода для радости на её месте я бы не нашёл – её пачка пуста. Сигареты закончились. Видимо, завтра кто-то опять будет бежать до «Энджой Смоук» вместо физкультуры – как раз к самому открытию.

Джин закуривает и наслаждается крепким хорошим табаком.

Красное «Мальборо».

Это повод для моей зависти.

– Рахим Эш лез ко мне сосаться в десятом классе, – говорит Джин.

Я чувствую, как мысли в голове обрываются.

Меж тем, девчонка продолжает:

– Хорошо, что я его отшила. Было бы ужасно, если бы мой первый поцелуй достался человеку, который не знает таблицу умножения.

Её саркастически-довольная манера меня поражает.

В таком тоне не говорят о Рахиме Эше.

– Когда это было? – спрашиваю я.

Джин качает головой.

– На первой тусовке Полански, – хмыкает она. – Вы с Китом тоже там были.

Холодок пробегает по моей спине.

– Ужасная была тусовка, – бросаю я.

Джин прыскает:

– Согласна. У тебя что случилось?

– Я девственности по пьяни лишился, – и, чувствуя нарастающее возмущение у Джин на лице, добавляю: – Презервативы были.

Мы переглядываемся друг с другом.

На моём лице, скорее всего, смешан коктейль из смущения и какой-то детской просьбы извинения. Эмоции на лице Джин я отчётливо вижу даже в темноте – она не особо рада этой новости, но и печали тоже нет.

У меня проскальзывает впечатление, будто бы для неё это совсем не новость.

Джин быстро отходит от застывшего ужаса и, принимая сведения за факт, с тактом спрашивает:

– Помнишь хоть, с кем?

Я на мгновение задумываюсь.

Похоже, что это мнимое мгновение затянулось надолго: Джин принимает мою реакцию за амнезию, так часто случающуюся с нами, когда мы пьём слишком хорошо и слишком много.

С уст Джин тут же срывается громогласное:

– Прэзар!

– С Дрейк, – моя амнезия моментально проходит. – С Дрейк. Она тогда с Эшем рассталась.

У девчонки начинает дёргаться правый глаз.

Я ослабевшим голосом спрашиваю:

– Рассталась же?

Я не был уверен, играла тогда Джин или нет – могу предположить, что играла очень убедительно, – но её реплики насквозь пропитались сарказмом и недовольством, а ещё – что за игру я считать не стал – ревностью.

Она покачала головой.

– Да, – подтвердила девчонка. – Они тогда расстались. Но после той вечеринки они снова сошлись.

Наступает громогласная тишина.

Джин воздевает глаза к небу, как бы моля Бога о помощи. Но Он её не слышит. Я же пытаюсь перебрать обстоятельства и события той ночи, которую мы с подругой объявили «ужасной», но ничего в голову не приходит. Я думаю лишь о том, узнал ли Рахим Эш о моей случайной половой связи с его бывшей-настоящей-бывшей девушкой.

Моя подруга, нервно докуривая, лишь разочарованно произносит:

– Господи, Прэзар…

У меня появляется до ужаса постыдная мысль, и я с усмешкой озвучиваю её вслух:

– Слушай, если кто-нибудь из твоих подруг захочет восстановить отношения с бывшим, я всегда к их услугам.

– Я с тобой не разговариваю, – фыркает Джин.

Я качаю головой.

Глупая деталь снова селится внутри головы – я ей невольно усмехаюсь.

– Между прочим, я восстановил семью.

– Они уже расстались, Коул, – девчонка презрительно щурится.

– Это уже не моя проблема, – замечаю я.

– Мы отошли от главной, – говорит она.

Чёрт.

Дэниэл.

– После той тусовки, – смутно припоминаю я. – Мы и перестали общаться.

– Вы и на ней особо не контактировали.

Я с подозрением кошусь на Джин.

Девчонка отводит взгляд:

– Я это помню.

Ну, а как же.

Посторонние размышления я решаюсь отложить на потом – сейчас это не имеет значения.

С особым усилием я пытаюсь перебрать события того вечера. Первые минуты я не был особо пьян: я помню яркие пятна рождественских – «новогодних», исправил бы меня беспечный русский друг, – гирлянд, приятный запах недорогой пиццы и все старые знакомые, собранные под одной крышей. Раньше я и подумать не смел бы, что смогу оказаться с баскетболистами и популярными девчонками на одном мероприятии, не привязанном к школе.

– Виктор тогда ходил и представлял меня всем, – в такт своим мыслям продолжаю я. – Я и втянулся во всю эту историю.

Полански мог воплотить эти запретные мысли в реальность.

Я помню, как он встречает меня с Дэниэлом на пороге – вечеринка в самом разгаре. Буквально через несколько минут я теряюсь в толпе, но Виктор тут же находит меня и представляет своим новым друзьям – словно я их не знаю. Вот парни из выпускного класса, по одному из них – худощавому, с выразительным тёмным взглядом под стёклами очков – сохли все девчонки.

Следующая локация – кухонный стол. Там уже что-то задумали баскетболисты во главе с Рахимом Эшем – та встреча запомнится мне надолго. Обмен рукопожатиями мы сопровождаем долгим, довольно неприятельским взглядом – Эш вспоминает, кто оттаскивал от него Кита. В моём воображении рисуется, как четырнадцатилетний Кит харкает кровью Эшу под ноги и говорит что-то, отчего взгляд второго становится злее.

Но злился Эш на себя, а не на Кита.

Мы больше не пересекались на вечеринке.

Я помню, как меня обнимали все самые красивые девочки в школе: Энджел Кимберли, Виктуар Брукс, Кристин Дрейк. Кристин Дрейк. Кристин Дрейк в какой-то момент хватает меня за руку и уводит из кухни – в этот же момент пропадает и Рахим Эш.

Мигом у меня появляется сотня новых друзей среди тех, кто раньше не считал меня человеком. Я стал иметь для них значение, стал для них личностью, заслуживающей их интереса. Эти люди освободили меня от того одиночества, в котором долгие годы я был замкнут и единственным спасением от которого было это самое общество.

Но я не чувствую радости.

Я помню Джин Бэттерс на той вечеринке.

– Я совсем забыл о Ките.

Джин отводит взгляд.

Тогда её волосы были ниже лопаток.

– Ты не пытался восстановить с ним прежние взаимоотношения?

Я мотаю головой.

– Я писал ему первое время, – говорю я. – Но потом мы просто разошлись. Безо всяких объяснений. Как будто не дружили никогда.

– Тебе не было тяжело после расставания? – настороженно спрашивает она.

Я смотрю на Джин.

Она постриглась на следующий день после той вечеринки.

– Нет, – сдавленно произношу я. – Мне казалось, что так и должно было произойти.

Девчонка возмущённо хмурится.

Её тон слегка повышается от удивления, и она резко выбрасывает:

– Вы вообще были близки?

Меня снова начинает сворачивать изнутри.

Язык горит от постыдных слов лжи. Мозг знает правду, сердце ждёт признание. Но я не могу сказать эти слова вслух – не могу, не могу, не могу.

Я должен.

– Он был моим единственным другом.

Среди серых воспоминаний маячит светлая улыбка ровных зубов.

Я еле выговариваю:

– До Полански.

В моём сознании простираются яркие картинки: весна, мне около семи, весь Хаскис-таун изобилует нежностью и свободой. Прямиком по тротуару вдоль обочины Дэниэл Кит несется на своём новёхоньком скейтборде. Я бегу вслед за ним. Моё тело содрогается от смеха и счастья, Кит – уверенно едет сквозь толпы взрослых и показывает всем языки.

Мы свободны.

Мне десять, мой велосипед пропал где-то среди кустов по наклонной дороге. Меня трясёт от страха смерти, покалечившее меня в столь юном возрасте. Дэниэл Кит включает «Битлз» на старом дедушкином граммофоне и пританцовывает чечётку. От его неуклюжести и беззаботности меня пробивает на смех.

Мы счастливы.

Мне двенадцать, мои уши покраснели от первого выговора в школе. Замечание от директора Дэниэл Кит не слушал: я был его ушами, а иногда и его чистым разумом. Я ждал, когда юноша Кит отбудет наказание, и мы вместе пойдём домой. Сначала он был зол, потому что я провёл два часа попусту и зря, но потом чуть ли не расплакался, потому что никто иной его бы не дождался.

Мы вместе.

Чем дальше я перебираю пластинки и фотокарточки в большом архиве воспоминаний, тем ярче краски в них становятся. Но каждое моё прикосновение убивает их. Краски смываются, исчезают с пластинок, оставляя за собой лишь чёрное полотно.

Я – один, один среди этих чёрных полотен своей памяти. Все воспоминания о нашей дружбе с Дэниэлом Китом, – они пусты. Все сети, переплетённые между ними, растаяли в воздухе.

Моё яркое детство ушло.

Я потерял единственного друга, того самого, кого называют «настоящим»; потерял человека, бывшего мне и старшим братом, и вестником нового, и очагом, и домом. Вместе с ним ушло и моё доверие, мои секреты, мои вопросы, мои интересы – моя детская и моя подростковая жизнь буквально ускользнула из-под шершавой глади рук, когда я обнаружил потерю.

И обнаружил её я лишь сейчас.

Сейчас поздний вечер. Хозяин «Хаскис-24», черноволосый еврей, измеряет шагами глухую темень вдоль дома. Где-то в красном кирпичном здании напротив включается приглушенный свет. На улицах пусто. Уже никого нет.

Джин постукивает берцем по мокрой земле. Раздаётся гулкий свист уведомления на телефоне – звонок – сбрасывание звонка. Она ждёт. Её руки смиренно сцеплены с холодными подлокотниками качелей.

Я отстранённо пялюсь вдаль. Мои глаза были пусты, были безжизненны. Пространство вокруг не становился темнее, его краски не стекали с глаз моих долой, но всё вокруг вдруг потеряло изначальную очаровательность, которой она привлекала мой неживой глаз.

Очередное испытание.

– Я его предал, Джин.

Девчонка вслушивается в каждое произнесённое слово и долго молчит в ответ.

– Люди меняются, – наконец говорит она. – Кит тоже мог измениться.

Я поворачиваюсь к ней и с долей некой агрессии произношу: