Женя Богомолова - Не достигнуть координаты Х

Я поворачиваюсь к Виктору лицом и говорю:

– У меня никогда ничего не случается.

Я пересекаюсь взглядами с Кейт Хоннер, сидящей сбоку от Полански.

Она беспокойно смотрит на меня.

Но мне всё равно.

Свои «именины» Виктор Полански назначил на семь вечера.

Все прекрасно знали о том, что гости приходят гораздо позже назначенного времени.

Сам я позволил опоздание на сорок минут, приличия ради попытавшись найти подходящий подарок в книжном в соседнем доме от него и с поражением выйдя оттуда. Ко входу на квартиру я приготовился заранее: в лифте надел свои жёлтые очки «френдзоны», придумал сценарий нелепой поздравительной речи и причесал свои разлохматившиеся волосы рукой. Я был из самых ожидаемых гостей и выглядеть должен был соответствующе.

В семь сорок две музыку и взвизги уже было слышно при выходе из лифта.

Дверь в квартиру мне открыл ещё трезвый Полански.

– Я думал, ты не придёшь, – улыбнулся Виктор.

Он закрыл за мной дверь, пока я с шоком оглядывал толпу народа в его апартаментах.

– Да чтобы я пропустил именины своего лучшего друга, – усмехнулся я. – Ещё и с горой алкоголя в качестве бонуса?

Я посмотрел на своего друга.

Он был счастлив как никогда раньше.

– С днём рождения, Виктор Евграшин, – сказал я, глядя ему в глаза. – Ты лучший русский человек на нашей американской земле.

Виктор не осмелился сдержать хохот.

Нелепая поздравительная речь пробила моего друга на сентиментальность, и он крепко обнял меня, едва ли не оторвав мои пятки от пола.

Мне нравилась наша разница в росте.

– У меня для тебя ещё один приятный бонус, – бросил он, отстраняясь меня.

Мы прошли на кухню.

В пространстве небольшой комнаты ютилась компания моих приятелей и невероятно разнообразная коллекция алкоголя: различные марки пива, несколько бутылок рома, коньяк, сладостный сидр и, конечно же, единственно верная любовь Виктора Полански – vodka. Мой друг вскрывает мне бутылку «Хейнекена», пока я здороваюсь с парнями на кухне: Стюарт, Фриман и другие. Они бесконечно благодарят Виктора за душевное гостеприимство, а я благодарю Полански за протянутое пиво.

– Толпа как на твоей первой вечеринке, – замечаю я, когда мы уходим с кухни.

Следующая локация – гостиная.

– Дрейк не придёт, кстати, – говорит Виктор.

Я пропускаю это мимо ушей.

В гостиной людей ещё больше, чем мне казалось изначально. Здесь словно собрали наш класс по математике на пересдачу – вот сколько народу было. Не хватало лишь мадам Долан. Правда, пересдача вряд ли окажется таким же весёлым мероприятием, как вечеринка в честь именин Виктора Полански.

Как только мы оказались на пороге комнаты, Виктор, обратившись к парню из баскетбольной команды, крикнул:

– Маэстро, музыку!

Толпа оживилась ещё больше с приходом именинника.

Мы боялись оказаться в её эпицентре и стать свидетелями и соучастниками всеобщей панической давки и посему продолжили наш путь к самому популярному, всеми любимому месту на любой вечеринке – к балкону.

Тут же из гостиной послышались знакомые моему сердцу ноты.

Я закуриваю сигарету и, пританцовывая, жду куплет.

С первых слов начинается мой душещипательный дуэт с Алексом Тёрнером.

– Арабелла носит межзвёздные ботинки из аллигатора, – пою я. – И кавардак вокруг её пальчика, где я катаюсь бесконечно.

Влюблённый взгляд Виктора преследует каждое моё телодвижение.

– У нее серебряный купальник из «Барбареллы», – продолжаю я вместе с Тёрнером. – И когда её нужно уйти из реальности, она прячется глубоко в моих снах19.

О прекрасном окончании своих дней я петь не стал – желание курить было сильнее.

Блаженное лицо Полански смотрит на меня.

– Ты счастлив? – спрашивает он.

– Я дам тебе за этот трек, – говорю я.

Виктор хохочет.

Какое-то время мы курим молча.

– Так что с тобой было сегодня? – вдруг спрашивает Полански на середине сигареты.

– Утром? – уточняю я.

– Да.

Я озадаченно отвожу взгляд.

Я затягиваюсь.

– Мы с Джин поссорились, – отвечаю я.

Виктор вскидывает брови.

– По поводу? – он отряхивает пепел.

– По ерунде, – говорю я.

– Это плохо.

– Я знаю.

– Вам надо помириться, – Полански качает головой.

– Да я и собираюсь.

Наши взгляды обращаются к окнам, открывающим вид на гостиную. Посреди неё мы находим лицо нашей общей подруги, о которой мы говорили только что. Джин Бэттерс, сменив повседневную мрачность своего одеяния на якобы «праздничную» – в смысле, надела яркие клетчатые брюки, – сидела во главе «порочного круга» и заинтересованно слушала что-то, о чём говорила ей Розмари Гейз. Тонкие губы Джин растягивались в улыбке. В их немом для меня диалоге нет места ссорам и конфликтам. Их приятельский тон зрительного контакта контрастирует с тем, что было несколько месяцев назад, на той тусовке.

Мне становится не по себе.

Я отворачиваюсь спиной к окну.

– Все пришли? – спрашиваю я, заканчивая сигарету.

Виктор берёт самодельную пепельницу и тушит там свой окурок.

– Кто-то ещё подвалит, – говорит он.

Шум доносится с каждого уголка квартиры прямиком сюда.

В ответ мы молчим.

Это кажется парадоксальным.

– Так ты планировал своё восемнадцатилетие, будучи в России? – усмехаюсь я.

Виктор копается в горстке бычков.

– Нет, – произносит он.

Нашу молчаливую паузу не заполняет даже сигарета.

– Мне звонил Kirill вчера, – говорит Виктор.

Я смотрю на своего друга в ожидании истории.

Он продолжает:

– Он сказал, что у них уже наступило восемнадцатое июня и мне уже могло исполниться восемнадцать, – Полански прыскает. – Но я застрял в прошлом.

Парень отрывает взгляд от окурков и переводит его к потолку.

– Конечно, это была шутка про часовые пояса, – объясняет он. – Kirill позвонил мне сегодня утром. Но я подумал над другим значением этой фразы.

Виктор хмурится.

– Я вспомнил, как люблю говорить по-русски, – продолжает мой друг. – Я вспомнил, как люблю людей, говорящих на русском языке. Потом я вспомнил, как люблю литературу на русском языке. Я просто думал о том, как люблю Россию, как люблю запах своей Родины. Я люблю панельные дома, хрущевские пятиэтажки, лужи на дорогах, слякоть по весне и снег по колено. Я люблю бабушек во дворах, переполненные маршрутки в восемь утра и сон в очередях к врачу. Я люблю свою школу первого сентября, я люблю свою школу в последний день учёбы, я люблю своего классного руководителя в девятом классе. Я люблю свою Родину. Я люблю быть дома.

Я вновь вижу этот взгляд, полный непреодолимой тоски.

В нетерпении сердца мой друг вновь закуривает.

– И я прекрасно понимаю, от чего мы бежали, – говорит он. – Мы бежали от бесперспективности, коррупции, дерьмовой экономики и плохой жизни. Потому что моя мама не могла найти себе работу по профессии. Потому что мой отец будет работать за гроши в клинике, где он ничем не может помочь. Потому что мы будем платить по три тысячи долларов за моё обучение, а я буду слушать лекции про дачи и картошку. Потому что соседку на этаже ниже бьёт пьяный муж, а мы ничего не можем с этим сделать. Потому что моего лучшего друга заберут в армию и разобьют ему голову о табуретку. Потому что люди в России не живут, а выживают. Вот от чего мы бежали. От выживания.

Взгляд, полной грусти, обращается к темнеющей улице за окном.

Сумрак обволакивает и наш диалог.

Сигарета отстраняет нас от шумной толпы.

Мы не наедине. Мы одни.

– Но я не люблю Америку, – оживляется Виктор. – Не люблю её настолько, сколько люблю Россию. Здесь хорошие люди, здесь хорошая жизнь, здесь всё хорошо. Но это не мой дом.

Полански медленно курит сигарету и измученно исследует даль.

– Безусловно, мои друзья делают это место домом, – он поворачивает ко мне голову. – Я люблю тебя, Коул. Ты стал моим первым настоящим другом здесь, в чужой стране, и я благодарен тебе за всё. Но не пойми меня неправильно, не принимай эту вину на себя, ведь ты абсолютно ни в чём не виновен. Это лишь мои чувства.

Виктор снова устремляет глаза к окну.

– И мои чувства говорят мне вот что, – вздыхает мой друг. – Я бы всё отдал, лишь бы вернуться в Россию.

Парень тушит сигарету в банке и ставит её на подоконник.

– Я знаю, что в России жить плохо, – говорит он. – Но ещё хуже – когда ты не дома.

Я смотрю на Виктора Полански.

Почему-то в тот момент я начал думать о том, что мы все взрослеем по-разному. Под каждого подростка можно подобрать определенную философскую концепцию: например, у большинства моих знакомых, да и у меня самого созревание проходит по философии Хаскиса, у Джин – по концепции взросления её старшего брата. Виктор не подходил ни под одну из них. Я был полностью уверен, что взрослым Виктор Полански станет не тогда, когда снимет квартиру и будет самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Это всё чушь. Взрослый Виктор Полански уйдет от отчего дома, и этот дом – его настоящая Родина.

И сейчас я видел смертельную тоску в его бездонных голубых глазах.

Он ушёл от своей Родины физически, но оставался там сердцем.

Возможно, Виктор Полански тоже никогда не станет взрослым.

– Поехали в Россию, – внезапно говорю я.

Мой друг поворачивает ко мне голову и улыбается.

– Когда? – спрашивает он.

– Да хоть завтра, – выпаливаю я. – Школа закончится на этой неделе.

– Ты ведь даже не пьян, – с усмешкой замечает Виктор.

– Пока что я абсолютно трезв, – я качаю головой. – И я говорю тебе, что хочу уехать с тобой на твою Родину. Я хочу, чтобы ты поделился со мной тем, что ты любишь.

На лице Полански сверкает улыбка в темноте.